Алана Инош - Слепые души

— Я с тобой, моё солнышко, я с тобой. Никуда не надо уезжать, ты мне нужна здесь. — Понизив голос до шёпота, она тепло и щекотно повторила мне на ухо: — Нужна.

Только уцепившись за это слово и за жакет старшей Алиной сестры, как за спасательный круг, я и удержалась на плаву, не провалилась в чёрную бездну безумия. Диана Несторовна повторила:

— Оставайся, лапушка… Останешься?

Я только всхлипнула и кивнула.

— Ну вот, — сказала Диана Несторовна удовлетворённо. — Большое спасибо вам, девушки, за заботу, но Настя остаётся. Она не одна, никто и не думал её бросать.

Марго как-то странно прищурилась и сказала непонятно:

— Вот оно что…

Что это значило, я не знала, да это было и неважно. Я осталась и вынесла всю боль до конца.

Верного Рюрика хоронили в тот же день, только на другом кладбище.

* * *

Мы стоим на балконе и слушаем дождь. Диана Несторовна достаёт пачку сигарет, глядит на неё задумчиво и снова убирает в карман.

— Всё, бросаю курить.

Я озвучиваю то, что жжёт мне сердце уже давно:

— Вы не думаете, что это я виновата?

Диана Несторовна хмурится, на её лице — печальное удивление.

— Настенька, о чём ты? Винить тебя — это же абсурд. Этот чёртов звонок… Я не знаю, кто это был, но если ты говоришь, что звонила не ты, то я тебе верю.

Я говорю — теперь уже твёрдо:

— Это он.

Мы молчим, и это страшное, пульсирующее молчание. Дождь шуршит в траве, в небе повисла тревога. Холодная горечь воздуха вливается в лёгкие, наполняя грудь печалью, и долгий, долгий вздох ветра касается волос.

— Он забрал моего отца, мою маму и вот теперь — Алю… Я не знаю, как им помочь. Я не уверена, что у меня хватит сил.

Чай стынет в чашках, Диана Несторовна мнёт в пальцах сигарету, но не закуривает. Тикают часы, капает вода из крана. Всё вроде бы обычное, но во всём присутствует горький привкус, а на сердце — невыносимая тяжесть: как мне теперь жить без неё? Где смысл, где цвет, свет и радость? Ему удалось деморализовать меня, выбить из-под моих ног почву — с какими силами я вступлю с ним в схватку? В этом состоянии я не то что копьё — карандаш не подниму. А ведь пленники Якушева на меня уповают, каждый день промедления здесь идёт за год ТАМ.

Они ждут и надеются. И Аля тоже.

Чиркает зажигалка, но я кладу ладонь на руку Дианы Несторовны.

— Не надо… Бросайте курить.

Она улыбается. Мы сидим так: она держит мою руку, между нами две чашки и тишина. Я касаюсь ладонью её лица, а она, поймав мою руку, прижимается к ней щекой, закрывает глаза.

— Я брошу. Брошу, если ты хочешь. Только за это ты будешь говорить мне «ты».

— Договорились, — киваю я. — Пожалуйста, Диана, брось курить.

Она открывает глаза.

— С сегодняшнего дня не курю.

«Смиренно молим тебя, светлая дево Анастасие, недостойные и падшие грешники, страждущие во тьме! Услышь наше отчаянное моление, приди, разреши узы, позволь нам узреть свет дня! Уповаем на сострадание твое, доброту и милость твои, сиятельная дево, копьем твоим светозарным пронзи пса окаянного, муки нам чинящего, да не протянется более ни к чьей душе рука его!»

«Услышь нас, Анастасие, пресветлая воительнице! Направь гнев свой на истязателя нашего, своею мощью возгордившегося и себя всесильным владыкою мнящего, придави стопою своею горло его нечистое, дерзновенно похваляющееся! Не дай нам, несчастным узникам, покрытым ранами гниющими, гореть в сем месте вечно, не зря света Божьего. Соль слез наших да отравит питие ему, отольются они ему сторицей, падет на главу его кровь наша. Услышь вопль наш скорбный, о Анастасие, вооружись копьем твоим победительным и избавь нас от врага окаянного, нас здесь заточившего!»

«Да пребудет Свет с тобой, Анастасие! Да наполнит сила десницу твою и да покарает она злого палача нашего. О, печальна обитель наша, не проникнет в нее ни свет, ни ветер вольный, не опустится чистое крыло ангела в яму смердящую и не поднимет немощных и покрытых струпьями измученных узников. Безысходен плач наш, неслышимы мольбы наши уху Божьему, глубока наша темница и недосягаема для Его милости. Нет нам ни облегчения, ни избавления от мук наших. Молим тебя, добрая дево Анастасие, как только грешники могут молить светлого воина, небесною силою наделенного, избавь нас от бед и страданий наших, покарай лютого врага, пса поганого, и да пребудет с тобой помощь Божия, чьею властью ты и поставлена на сей подвиг праведный».

Если бы я могла закрыть уши, чтобы не слышать этого шёпота, этого стона! Но он звучит у меня в голове, несмолкаемый, беспрестанный, никуда от него нельзя деться. Он не даёт мне спать ночью, преследует меня днём, он травит мне душу, этот шелест: «Анастасие, Анастасие!» Кто сделал слышимыми для моего уха мольбы этих несчастных, кто обрёк меня на эту пытку, направляя их плач не туда, куда он должен следовать, а мне? И вовсе я не святой воин и не пресветлая дева, я грешное и слабое духом существо, непригодное для свершения никаких подвигов, и уж тем более для того чтобы одержать победу над окаянным псом Якушевым, возгордившимся своим могуществом — кстати, не без оснований. Нет на мне ни благодати, ни Божьей силы в моей деснице, я не из тех, кто достоин чести держать разящее нечистую силу светлое копьё. Разве моя слабая рука поднимет его? Не паду ли я сама под грузом слабостей и грехов своих, которые так искусно умеет выводить из глубин души и обращать против их же обладателя хитроумный злодей Якушев? Кто поставил меня на это дело, посильное только для борца, равного или превосходящего по силе этого лукавого змия?

Как бы то ни было, кто-то считает, что дева Анастасия должна совершить этот подвиг, но пока она ходит к восьми утра на работу, и бороться ей приходится только с коробками и складской документацией, смиренно выслушивать замечания Гали и её поучения о том, как следует строить свою личную жизнь.

— Слушай, да покрась ты наконец волосы! — убеждает эта заботливая коллега. — Если ты думаешь, что седина тебя украшает, то ты сильно ошибаешься. Седина ещё никого никогда не украшала, запомни это. А на тебе она смотрится вообще дико, учитывая твой возраст! И как ты одеваешься? Ты выглядишь серой мышью! Ты думаешь, что эта блузочка сексуальная? Чёрта с два, в ней тебя можно принять за занудную училку. От тебя все будут шарахаться, и никому даже не придёт в голову, что под этой оболочкой есть что-то хорошее!

Вы думаете, что я возражаю ей? Ничуть. Я принимаю все её поучения с благодарностью и смирением, а свои соображения держу при себе. Сказать по правде, о своей внешности сейчас я думаю меньше всего, меня гораздо больше заботит другое — как бы не сойти с ума от плачущего шёпота, шуршащего у меня в ушах, от бессчётных призывов: «Анастасие, избавь нас!» Если бы Галя знала, как трудно при этом выглядеть и вести себя адекватно, она проглотила бы все свои наставления.

Идя вечером домой, я думаю: а не сошла ли я в самом деле с ума? Может быть, всё это глюки? Кем я, в конце концов, себя вообразила — спасительницей рода человеческого? Голоса — это, как-никак, симптом. Но как быть с Якушевым? Он фигура вполне реальная и зловещая, это враг, от которого можно ждать чего угодно. Но с другой стороны, у меня нет никаких материальных доказательств того, что он действительно сотворил всё это, только свидетельства моих глаз, которые могут быть обманом, и смутные ощущения, которые также могут быть плодом больного воображения. Что у меня есть для убеждения скептика? По сути, ничего, только голословное утверждение, что Якушев — демон. А это, согласитесь, звучит как бред. Я по-прежнему остаюсь с ним один на один.

— Настя, нам надо поговорить, — слышу я за плечом.

Это Костя: он догнал меня на машине. Его тон серьёзен, взгляд — тоже. Но о чём нам говорить?

— Я не знаю, Костя… Стоит ли?

— Думаю, да, — отвечает он.

Его тон и взгляд убеждают меня, и я сажусь в машину. Мы едем, он молчит. Я тоже молчу: жду, когда он начнёт говорить. Наконец я не выдерживаю:

— Что ты хотел сказать, Костя?

Он останавливает машину у тротуара.

— Подожди, сигарет забыл купить.

Он выходит к киоску, а я сижу в машине, недоумевая: что за важный разговор, перед которым нужно покупать сигареты? Собственно, это последнее, что я успеваю подумать перед тем, как начинается моя битва с Якушевым.

Битве суждено проходить одновременно на двух подпланах измерения с иной плотностью, чем наш мир. Но начинается она не сразу: сначала на Костю прямо у киоска нападают какие-то парни. Он отбивается, как может, но их пятеро или шестеро, а он один. Ошалев от внезапности этого нападения, пару мгновений я сижу в машине неподвижно, а потом какая-то сила выбрасывает меня из неё. Я наношу удары направо и налево, ору что-то, но один мощный удар вышибает из меня дух вон.

Подплан 1

Ослепительное солнце бьёт мне в глаза, я лежу, а надо мной склонились какие-то люди… Люди ли? Воздух, который льётся мне в грудь, удивительно чистый и свежий — таким я никогда в жизни не дышала. Это не городской воздух, и то, на чём я лежу, не может быть асфальтом улицы. Похоже, это трава: мои пальцы сжимают её, и она шелковисто скользит между ними.

— Вставай, Анастасия, — зовёт меня неземной, ласковый голос. — Пора, твой час настал.

* * *

Подплан 2

Телефонный звонок разорвал тонкое полотно моей дрёмы. Странный сон мне снился: как будто на Костю напали, а потом я попала в какое-то дивное место с чистым воздухом, и кто-то сказал, что мне пора вставать. Подняв тяжёлую голову от подушки, я нащупала рукой телефон.

— Да…

— Анастасия? — услышала я тот самый голос, который говорил со мной во сне. — Вставайте, уже утро. Вам пора.

Вздрогнув, я проснулась окончательно. Вот это да! Разве так бывает? Ничего не понимаю.

— Кто это? — пробормотала я.

— Вы что, уже забыли? — засмеялся голос. — Мы же вчера с вами договорились о встрече. Я уже час жду вас в назначенном месте, а вас нет. Нехорошо опаздывать. Проспали?

Я откинула одеяло и села.

— Ах да, простите! Кажется, я и правда проспала… Надеюсь, вы не подумаете обо мне плохо из-за этого?

— Ну что вы, Анастасия, — улыбнулся голос. — Ничего страшного, со всеми бывает.

— Как там насчёт работы? — поинтересовалась я. — Ничего не изменилось?

— Всё в силе, — ответил голос. — Ваша работа вас ждёт.

* * *

Подплан 1

Господи, какая красота! Что это за место? Такие горы я видела только на картинках. Снежные вершины и зелёные склоны, внизу — синяя лента реки, а над головой — бескрайнее небо, чистое, как в раю. Во сне это или наяву? Может быть, я умерла и попала на тот свет?

Рядом со мной стоят двое незнакомцев в длинных белых одеждах, с прекрасными, светлыми лицами, гладкими, как у девушек, но фигуры у них мужские — могучие и широкоплечие. У одного прямые белые волосы до плеч, второй — обладатель шапки золотых кудрей. Первый держит длинное копьё, очень древнее, с трухлявым древком и ржавым наконечником, второй — ветхий, потёртый и треснувший круглый щит с потускневшими узорами в центре и красной полосой по краю — впрочем, цвет её с трудом угадывается. Я смотрю с недоумением на этот антиквариат: и этим я должна сражаться? Они, должно быть, смеются надо мной!.. Первый незнакомец улыбается:

— Не смущайся видом этого оружия, Анастасия. С него нужно лишь стряхнуть прах веков, и оно снова заблистает в руке победителя.

Мне думается, что этому оружию потребуются гораздо большие усилия по реставрации, чем просто стряхивание пыли, но первый незнакомец дует на него, подняв в воздух облачко бурого порошка. Когда пыль рассеивается, я вижу, как это старьё преобразилось. Древко копья посветлело и стало гладким, наконечник сверкает на солнце, а щит стал настоящим произведением искусства: потускневшие узоры теперь сияют, как новенькие, усыпанные драгоценными камнями, алая кайма поражает насыщенностью цвета. В мгновение ока оружие помолодело на пару тысяч лет и стало пригодно для использования по его прямому назначению.

— Иди, Анастасия, и ничего не страшись, — говорит второй незнакомец серьёзно, без улыбки, но взгляд его сияет добротой.

— Но почему именно я? — назревает у меня в душе вопрос. — Почему это выпало сделать мне, простой смертной?

Вместо ответа незнакомец даёт мне взглянуть в щит, как в зеркало. В его блестящей золотистой поверхности я вижу… как будто себя, но удивительно преображённую: меня окружает такое же сияние, каким озарены встретившие меня здесь незнакомцы, волосы льняными вьющимися локонами ниспадают на атлетические плечи, шея — длинная и могучая, грудь — широкая, дышащая силой. Из зрачков собственного отражения на меня льётся мощным потоком память…