Алана Инош - Слепые души

— Нельзя нарушать их покой. Увидев тебя, они будут тосковать и печалиться в разлуке с тобой, и покоя им не будет.

Я знаю это… Асахель в своё время объясняла это много раз, приходя во сне к опечаленным утратой людям и утешая их: она была не только ангелом-воином, но и в промежутках между битвами служила проводником и защитником душ, переходящих с одного плана бытия на другой. Как Асахель я всё понимаю, но как Насте Головиной мне грустно. В горле встаёт ком, в глазах плывёт солёная дымка, а рука мальчика прижимает мне плечо крепче.

— Не плачь. Этим ты их только растревожишь, а их следует отпустить. Разве тебе не радостно видеть их счастливыми и упокоенными?

— Да… радостно, — шепчу я. — Но я очень, очень по ним скучаю.

— Успокойся и отпусти их с миром, — говорит мальчик. — Им хорошо, они больше не будут страдать.

Да, да, всё это Асахель сама говорила много раз и почти такими же словами, но моя душа рвётся на части, из груди вырывается рыдание. Мама с беспокойством оглядывается, ищет кого-то глазами, но мальчик поднимает руку — а может, крыло? — и скрывает меня от её взгляда. Так и не увидев меня, мама отворачивается и идёт дальше, держась за руку отца. Я провожаю родителей туманящимся от слёз взглядом и не двигаюсь с места, повинуясь лёгкой и мягкой, но крепко держащей меня руке отрока. Я ищу взглядом Альбину, но не вижу её ни в каком знакомом мне облике.

— А Аля? — спрашиваю я. — Её я увижу?

— Твой любимый человек здесь, — отвечает мальчик. — Но в привычном тебе облике ты его не найдёшь, если не подключишь для зрения к глазам ещё и сердце. Смотри внимательнее, и ты убедишься, что мало глаз, чтобы видеть. Только сердце видит правду.

Я растерянно перевожу взгляд с одного лица на другое, но никого не узнаю — ни глазами, ни сердцем и, отчаявшись, плачу.

— Анастасия! Отчего ты растерялась? — Мальчик обнимает меня за плечи и показывает рукой на нескончаемый поток людей. — Смотри, смотри внимательнее! — говорит он мне ласково, как плачущему ребёнку. — Ты его обязательно увидишь.

Я снова смотрю. До сих пор я обращала внимание только на женщин, но то ли это сказанное мальчиком слово — «он», то ли что-то ещё подсказывает мне, что нужно присматриваться и к мужчинам. И тут я замечаю ЕГО.

Высокий, худощавый, с коротким ёжиком волос, ОН идёт с поднятым подбородком, задумчиво глядя вдаль. Хотя глаза ЕГО, несомненно, видят, но в походке есть что-то от слепого — особенно в манере держать голову. Лицо не красиво и не уродливо, но оно прекрасно своим спокойствием и внутренним светом.

— Вижу, ты узнала его, — улыбается мальчик. — У тебя зрячее сердце, и потому ты смогла полюбить его в облике слепой изуродованной женщины. Для него это было счастьем и наградой, а для тебя — испытанием, которое ты выдержала.

Я уже не могу ничего с собой поделать, я плачу навзрыд и, упав на колени, умоляю мальчика:

— Пожалуйста… Пожалуйста, можно мне сказать ЕМУ хоть пару слов? Я знаю, нельзя нарушать ЕГО покой, но мне нужно… Очень нужно! Пожалуйста…

— Хорошо, будь по-твоему, — мягко отвечает он. — Ты можешь позвать его.

Но каким именем? — вдруг встаёт вопрос. Альбиной как будто уже не годится: у души много имён, я сама сменила их немало. Мальчик улыбается:

— Тем именем, на которое он точно откликнется, независимо от того, мужчина он или женщина.

Удивительный мальчик, столько печальной мудрости в его недетских глазах! И я зову:

— Утёнок…

ОН замедляет шаг и оглядывается. О, невозможно описать, что я испытываю, встретившись с ЕГО взглядом! Моя родная душа поворачивается ко мне и, не сводя с меня глаз, больших, странных и страшных, выходит из людского потока, а я уже бегу навстречу.

Я глажу дорогое лицо, и незнакомое, и знакомое одновременно, смеюсь и плачу, а его обладатель, заглядывая мне в глаза, спрашивает тихо, робко и недоуменно:

— Настя?.. Настенька, ты?.. Ты — здесь?..

— Я, мой утёночек, я, — шепчу я, улыбаясь сквозь слёзы и гладя тёмный ёжик. — Я здесь, я с тобой. Я люблю тебя.

Моя любовь, всё так же напряжённо всматриваясь мне в глаза, горестно спрашивает:

— Настя, когда?.. Почему?

Я понимаю смысл вопроса: моя половинка хочет знать, когда и почему я умерла.

— Я жива, утёночек, — отвечаю я. — Я прогнала Якушева. Я отправила его в пекло!

ОН улыбается.

— Так это ты сделала?..

Я прикладываю палец к любимым губам.

— Не стоит об этом трубить, утёнок. Я только хотела сказать… Я хотела сказать, как сильно я тебя люблю!

Я помню, что нельзя плакать, но удержаться не могу. Родные пальцы вытирают мне слёзы, а губы шевелятся рядом с моими:

— Любимая. Настя.

Поцелуй лёгок, как прикосновение ветерка. Я тянусь к НЕМУ губами, и ОН целует меня снова, и ещё раз, и ещё. Поцеловав меня в последний раз, ОН заглядывает мне в глаза с грустной нежностью.

— Тебе нужно туда? — Я показываю взглядом в сторону долины, куда все уходят.

Мой родной человек с грустной улыбкой кивает.

— А тебе со мной нельзя.

Я оборачиваюсь: мальчик в подтверждение этих слов качает головой. ЕГО рука, лёгкая, будто сотканная из воздуха, гладит меня по волосам.

— Не грусти… Я всегда буду с тобой. И ты со мной.

Я слышу голос мальчика:

— Анастасия!

Я понимаю: нужно отпустить моего любимого человека и отойти, но я не могу. Мне кажется, если я ЕГО отпущу, моё сердце уйдёт с НИМ. Мальчик снова зовёт меня мягко и ласково:

— Анастасия…

Самая родная на свете рука выскальзывает из моей, ОН отдаляется от меня и снова присоединяется к идущим, а я смотрю вслед. Тот, кого я люблю, оборачивается, и я стараюсь улыбаться, а ОН улыбается мне в ответ, но уходит — всё дальше и дальше, растворяется в веренице идущих. Вот ЕГО уже не видно, а я всё смотрю…

Маленькая мягкая рука берёт меня за пальцы, и я повинуюсь ей, отхожу от тропы на прежнее место.

И вот, я спрашиваю:

— Что же дальше? Я сделала то, что мне было предначертано сделать, моя миссия завершена. Разве Асахель не заслужила отдых? Может быть, мне всё-таки можно в Город, с ними? С папой, мамой и с НИМ?

Мальчик улыбается.

— Да, ты выполнила свою задачу, но это не исключает продолжения жизни. Твой путь ещё не пройден.

— Но какой смысл? Без моего любимого человека мне нет смысла оставаться.

Мальчик качает головой.

— Смысл есть всегда. Смысл — в самой жизни. Кроме того, кое-кто ещё нуждается в тебе.

— Кто? — невесело усмехаюсь я. — Кому я могу быть ещё нужна?

Вместо ответа мальчик улыбается и оборачивается назад. Там, в траве, ни на кого не глядя и улыбаясь каким-то своим мыслям, маленькая девочка рвёт полевые цветы, собирая букет. Я смотрю на неё и узнаю! Это Аля, её улыбка, её нежность — неизменная, вся до капли сохранённая и предназначенная мне. Мальчик говорит:

— Красивый она собрала букет для своей мамы.

Я плачу, я смеюсь, снова плачу — во мне ураган чувств, а мальчик спрашивает:

— Ну что, теперь есть смысл оставаться?

У меня нет слов, кроме одного огромного, размером со всю Вселенную «да».

— Тогда тебе пора возвращаться, — говорит мальчик.

— Я ещё хотела спросить, — бормочу я, вглядываясь в солнечную долину. — А моего ангела-хранителя там нет? Я хотела кое-что ему сказать…

Абсурдный вопрос: нуждаются ли ангелы в ангелах-хранителях? Ведь я — Асахель, пусть и бывшая. Впрочем, наверное, ангелы, ставшие людьми — да, нуждаются. Так же, как хирург, который вряд ли сможет сам себе сделать операцию, а потому в случае болезни нуждается в другом хирурге.

Пожатие руки мальчика становится крепче и нежнее, в его ясных глазах — неземное сияние, мягкое и неяркое, как лучи вечернего солнца.

— За ним не надо далеко ходить, — говорит он. — Он перед тобой. И он знает всё, что ты хочешь сказать.

У меня вырывается тихое «ах», и я оседаю на траву, закрыв лицо руками. Ванна с водой, нож, записка, таблетки. Мягкие руки кудрявого мальчика обнимают меня, моя голова — на его груди.

— Я очень испугался за тебя тогда, Анастасия.

— Я знаю, ты послал ко мне Алю, чтобы помешать мне умереть, — шепчу я сквозь слёзы. — Спасибо тебе…

— Это желание в тебе было вызвано тем, кого ты сегодня победила. Он наслал на тебя уныние.

— Этого не повторится!

— Да, теперь ты знаешь, как побеждать в себе тьму. Светом.

Меня держит в объятиях уже не мальчик, а огромное, сияющее существо, прекрасное, излучающее потоки удивительного, радужного света, по сравнению с ним я не больше трёхлетнего ребёнка. Мы стремительно поднимаемся ввысь, к солнцу, и я смеюсь от переполняющего меня щекотного чувства восторга. Этот полёт — солнечный экстаз, небесное упоение, симфония света и счастья, буря радости, и мне хочется, чтобы это наслаждение длилось бесконечно. Я люблю это сияющее существо и чувствую его ответную любовь ко мне, тёплую, пульсирующую во мне, и это единение в потоке света — самое прекрасное, что мне когда-либо доводилось испытывать. Уже ничего, кроме яркого света, я не вижу, он ослепляет меня, а потом я вдруг оказываюсь в операционной.

— Сколько уже нет пульса?

— Семь с половиной минут!

— Продолжаем. Триста шестьдесят! Убрать руки! Разряд!

Бабах! — разряд в триста шестьдесят вольт сотрясает тело, пронзает сердце, и оно начинает биться. На оранжевой линии появляется одна загогулина, вторая, третья. Пи. Пи. Пи.

— Есть пульс!

— Фу, слава Богу…

Нет, это не сериал «Скорая помощь», это я лежу на операционном столе, и команда врачей возвращает меня в этот мир. Все они очень хорошие люди и профессионалы своего дела, и их вклад в моё оживление огромен, но все их усилия были бы бесплодны, если бы так не было суждено. Я возвращаюсь, потому что так надо, а если так надо — значит, так будет.

Вы спросите: а как же поединок? Разве его не было?

Он был, и он длился семь с половиной минут — ровно столько, сколько не билось моё сердце. Чтобы победить Якушева, освободить Алю, родителей и остальных страдальцев, мне пришлось побывать за гранью — там, откуда если и возвращаются, то лишь когда так надо.

Семь с половиной минут — маловато, скажете вы. Может быть, но семь с половиной минут прошло в этом мире, а там, где происходила схватка, время течёт по-другому. Там я была сильной, как Геракл, и почти неуязвимой, а вернувшись назад, снова чувствую боль и слабость. Как мне было хорошо там и как я страдаю здесь! Но я понимаю: так надо, а значит, надо терпеть.

И всё-таки врачи удивлены тем, как быстро восстанавливаются мои жизненные функции, а дырка в животе и огромная кровопотеря для моего организма как будто совершенный пустяк. Уже на третьи сутки меня переводят в обычную палату и пускают ко мне посетителей. Меня жаждут видеть: Диана, Костя, Галя, Надежда Анатольевна, Маргарита (подруга Альбины, если помните), мой брат Георгий, моя двоюродная тётка Анна и её сын Игорь, кузина Катя с мужем Андреем, приезжает даже дедушка из-под Тюмени.

Ещё со мной жаждет поговорить следователь по делу, в котором я и Костя являемся потерпевшими. От него я узнаю, что по горячим следам удалось задержать только двоих нападавших, но с ними уже работают, и следователь уверен, что они «расколются» и выдадут остальных. Для меня это не так уж важно, гораздо больше меня занимает вопрос: что такое мне хотел сказать Костя, перед тем как на нас напали? Он, как оказалось, отделался легко — несколькими ушибами и парой синяков на лице: ранив меня, нападавшие сами испугались последствий и поспешили скрыться. Когда он приходит ко мне с букетом цветов, я долго смотрю на его разукрашенную физиономию, чем вгоняю его в смущение.

— Ну, чего ты так смотришь? Шрамы украшают мужчину.

— Шрамы — может быть, но не фингалы, — говорю я. И задаю интересующий меня вопрос: — Слушай, ты хотел о чём-то поговорить… Может, скажешь? А то я теряюсь в догадках.

Он молчит, мнётся. Потом говорит:

— Да ладно… Тебе сейчас нельзя много разговаривать, ты ещё слабенькая.

«Не такая уж и слабенькая, если сумела загнать Якушева обратно в пекло», — хочу я сказать, но раздумываю. Иногда, знаете ли, даже приятно быть слабенькой. Но мне всё равно хочется узнать, о чём собирался поговорить Костя, и я настаиваю:

— Послушай, ну, скажи… А то это не будет давать мне покоя.

Впрочем, о том, что он хотел сказать, наверно, нет и надобности рассказывать: не так уж трудно догадаться. Что я ему отвечу, догадаться чуть-чуть сложнее. Приминая ладонью ёжик на его макушке, я говорю:

— Я не знаю, Костенька… Пока ничего не могу тебе сказать. Когда я была там, за гранью, я кое-что узнала… Но пока не решаюсь делать выводы. Мне нужно время, а сколько — не знаю. Пока я думаю, ты успеешь встретить десять девушек, а может, и жениться. Вариантов куча. А вариант со мной слишком неопределённый.