– Здесь мы сядем в трамвай.

Она посмотрела на него. Со дня первой встречи они проходили свой маршрут исключительно пешком. Только по дороге домой они имели возможность побыть вместе. Она заметила, как он скользнул глазами по ее лодыжкам.

– Вы достаточно настоялись за день.

Ей захотелось сесть на корточки и прикрыть ноги подолом, как она делала в детстве, когда они играли за заднем дворе в дочки-матери и она всегда изъявляла желание изображать младенца, для чего требовалось уменьшать свой рост вдвое. Правда, сейчас собственные лодыжки вызывали у нее ненависть. Только эту часть своего сложения она ненавидела. По ее мнению, они портили весь ее облик. Она не могла не знать, что за достоинства фигуры ее то и дело награждают принятым на севере Англии комплиментом – рослая девчонка. По утрам толщина лодыжек не превышала у нее толщины запястий, однако стоило ей хотя бы немного постоять – и они обязательно распухали. Она догадывалась, что с таким телосложением ей следовало бы поискать сидячую работу. Ведь у нее за прилавком не было даже табурета.

– Это у меня от стояния. – Ей не хотелось, чтобы он считал, будто у нее всегда такие распухшие ноги.

– Знаю. У Дэна та же история.

Так она, к своему удивлению, узнала, что Дэн работает в Джарроу в бакалейном магазине. Зная, что Дэвид и его отец трудятся в судостроительной конторе, она полагала, что и Дэн работает там же. Где зарабатывает на жизнь брат Дэвида, она тем более не имела понятия, но предполагала, что все в той же благословенной конторе.

– Можно и пройтись, – сказала она. – От ходьбы мне не больно.

– Все равно поедем в трамвае. – В его голосе послышалась приятная для слуха твердость. – Вот, кстати, и он. Вперед!

Он взял ее за руку и повлек за собой через улицу.

В трамвае обратился к рабочему, сидевшему на задней площадке:

– Привет, Фред!

– Здравствуйте, мистер Хетерингтон.

Почтительное обращение рабочего к Дэвиду пришлось Саре по душе. Она испытала гордость, словно ореол почетного титула распространился и на нее. Еще бы, ведь рабочий назвал ее ухажера мистером Хетерингтоном!

Дэвид легонько потянул ее и принудил опуститься на сиденье напротив своего знакомого. Потом, обернувшись, спросил его:

– Ну, как, Фред, получилось?

– Не-ет, – протянул Фред. – Там столпились человек тридцать. Дохлый номер! Даже по протекции не выходит.

– Мне очень жаль.

– Не переживайте, мистер Хетерингтон. Спасибо и за то, что поставили меня в очередь.

Дэвид отвлекся, чтобы заплатить кондуктору за проезд, потом взглянул на Сару и тихо сказал:

– Нет ничего хуже, чем пытаться попасть на работу.

Сара не уловила смысла его фразы из-за лязга трамвая, однако догадалась, что он с симпатией отзывается о попутчике. Дэвид снова оглянулся через плечо и сказал Фреду:

– Завтра с утра пораньше поезжай в «Фуллерз». Вдруг что-то да выгорит. Где-нибудь во дворе встретишь Джона. – Он перешел на шепот. – Если удастся переброситься с ним словечком наедине, скажи, что это я тебя прислал.

– Вот спасибо, мистер Хетерингтон! Так и сделаю. Уж будьте уверены, встану раньше пташек. Эта чертова жизнь кого хочешь согнет в бараний рог.

– Желаю удачи, Фред.

– Удача – это как раз то, чего нашему брату недостает. И вам того же, сэр.

Он на мгновение перевел взгляд на Сарин профиль и опять уставился на Дэвида. Это движение было откровеннее словесного комплимента. Потом он встал и дернул за звонок, так как кондуктор поднялся на верхнюю площадку. Трамвай остановился.

Не глядя на спутницу, Дэвид сказал:

– Не могу смотреть, как они болтаются без дела и гниют заживо! Помню, когда я только пришел работать в контору доков, это был детина – косая сажень в плечах. А теперь усох минимум вдвое. В конечном итоге это случается с ними со всеми – наверное, что-то подтачивает их изнутри.

Сара внимательно и хмуро посмотрела на него. На сей раз она расслышала его высказывание от начала до конца, и оно ей почему-то не понравилось; ей не хотелось, чтобы он якшался с рабочими, разговаривал с ними как с ровней. Ведь он был пришельцем из другого мира, с противоположного конца! Он работал в конторе! Ей хотелось, чтобы он оставался, по крайней мере в ее представлении, человеком, никак не связанным с докерами, кочегарами, укладчиками, клепальщиками и прочей наемной рабочей силой.

Но он взял и сказал:

– Мой брат – бригадир плотников. Фирма у них маленькая, но он все равно при возможности пристроит его к какому-нибудь делу.

Его брат – плотник? Это сообщение стало для нее ударом, несмотря на звание бригадира. Она и представить себе не могла, чтобы кто-то из Хетерингтонов работал непосредственно в доках, имел дело с тяжестями и с грязью. С другой стороны, она вовсе не была зазнайкой и не хотела ею быть. Она мысленно повторила последнюю фразу, словно поспешно подыскивая ответ на оскорбление, и ее непривычные к быстрой работе мозги, не найдя доводов в поддержку снобизма, беспомощно признали поражение. Ей просто хотелось забыть про все неприятное.

Она уставилась на свои руки, обтянутые тонкими серыми перчатками – попытка казаться элегантной. Потом ее взгляд упал на ноги Дэвида. Он был обут в прекрасные коричневые ботинки, надраенные до блеска. Накануне он был обут в другие – черные, но это потому, что на нем был темный костюм. Значит, он может себе позволить подбирать разные туфли к разным костюмам! Она уже видела его в двух разных костюмах, не считая серого фланелевого и твидового пальто.

– Вы что-то уронили?

– Нет. – Она поспешно выпрямилась. – Просто я… смотрела на ваши туфли.

Зачем она это говорит? Секунду назад у нее и в мыслях не было откровенничать.

– Вы о блеске? – Он поджал губы, сверкнул глазами и кивнул, после чего сказал: – Это работа моей матери, она чистит мне обувь. Можно подумать, что она училась этому в армии, так ловко у нее выходит.

Она неуверенно улыбнулась ему в ответ. Права была ее мать, когда твердила: «Пришла беда – отворяй ворота!» Это применимо в любой жизненной ситуации. Сначала он беседует с простым рабочим так, словно стоит на одной с ним ступеньке, потом признается, что его братец занимается ручным трудом, а потом окончательно рушит ее иллюзию насчет исключительности своей семьи рассказом о том, что его мать чистит всем домочадцам обувь… Даже у нее в семье отчим, дурной человек и лентяй, чистил себе обувь самостоятельно.

Трамвай бежал по Стэнхоуп-род. Когда показалась католическая церковь, в которую она хаживала с тех пор, как стала школьницей, она благоговейно наклонила голову в знак почтения к Сердцу Христову, неизменно выставленному на алтаре. Это было непродуманное, почти инстинктивное движение.

Дэвид обратил внимание на ее набожность. Это стало ясно, когда они, сойдя с трамвая, перешли через дорогу и направились пешком в сторону Ист-Джарроу.

– Вы регулярно посещаете церковь? – спросил он с улыбкой.

– Регулярно… – повторила она, словно это было иностранное слово, а потом поспешно ответила: – Да, каждое воскресенье. Обязательно.

Следующие несколько минут они шагали молча, а потом он проговорил:

– Я тоже раньше ходил каждое воскресенье в нашу часовню.

За этим признанием последовала почти виноватая улыбка.

– А теперь перестали?

– Перестал. Ни разу там не был с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать лет.

У нее словно гора свалилась с плеч. Это может очень упростить все дело.

– Почему?

Он чуть заметно покачал головой.

– Не мог больше этого выносить. Ограниченность, чванливая уверенность, что Бог принадлежит одним баптистам, а тебе устроит вечные муки, если ты думаешь не так, как они предписывают, – все это стало казаться мне безумием. Разумеется, такое отношение появилось у меня не сразу, ему предшествовали долгие и тревожные раздумья. Но теперь я уверен, что люди просто ослы, если не сказать хуже, раз верят, что Бог существует только для них одних с их сугубо определенным мышлением, тогда как вся остальная страна – да что там страна, весь мир обречен на проклятие, не присоединись он к ним.

Она была ошеломлена. Раз он такого мнения о баптистах, то что говорить о католиках? Ведь католическая религия – единственно истинная, каждый католик знает и обязан отстаивать это. Можно не ходить к мессе, напиваться, мужчинам – нередко поколачивать жен, но, сходив на исповедь и получив отпущение грехов, католик знает, что пользуется привилегиями, каких ни у кого, кроме него, нет и в помине… Первое мгновение тяжелого ошеломления прошло, и ему на смену пришел луч надежды. Разве при таком его отношении к религии не легче будет решить их проблемы? Одно то, что он уже не числил себя религиозным нонконформистом, означало, что битва наполовину выиграна. Однако вопреки этим своим мыслям вслух Сара произнесла:

– Но вы верите в Бога?

– Не знаю. – Он покачал головой. – Иногда у меня пропадают последние сомнения: нет, не верю. А иногда… В общем, не знаю. Я мог бы поклоняться величию, простоте, великодушию Иисуса. За Его презрение к наигранной святости я готов пожать Ему руку. Когда Он одаривает улыбкой мытарей и блудниц, я готов встать с Ним рядом. Но я не могу согласиться с Его речами, будто та неторопливая сила, что вырастила из семечка дерево, а потом превратила это дерево в дрова, на которых будет сожжен еще не зачатый человек, и есть мой небесный Отец. Впрочем, так ли все это важно?

Они шагали бок о бок, его длинное серьезное лицо было повернуто к ней. Не глядя на него, она неискренне ответила:

– Вовсе нет.

Снова наступило молчание. Теперь они шагали по тихой улочке, между высоких каменных стен; с одной стороны была дамба, с другой – лесопилка. Когда вокруг не осталось ни души, он неожиданно взял ее за руку и принудил остановиться. Не выпуская ее руки и пожирая ее взглядом, он выпалил два слова, которых она не могла не счесть признаком чудачества. Он сказал:

– Привет, Сара!

Она чуть было не захихикала: разве они только что познакомились? Но опустила ресницы, видя его пристальный взгляд. Казалось, он расчленяет ее тело на составные части и каждую изучает в отдельности. Потом опять заглянул ей в глаза и спросил:

– Ну, как, Сара?

Она не знала, что ответить. Она облизнула дрожащие губы и, как дурочка, каковой, по собственному мнению, и являлась, не нашлась с ответом. Ему пришлось продолжать:

– Просто я никогда прежде не произносил вашего имени. Мы ходили здесь уже двадцать пять раз – я считал, – а я ни разу не назвал вас по имени. И еще сегодня я впервые к вам прикоснулся, когда подсаживал в автобус. Должен вам сказать, Сара, что… вы очень красивая.

– О!… – только и вымолвила, вернее, простонала она.

Он огляделся и тихо спросил:

– Можно мне вас поцеловать?

Она оставалась неспособной на членораздельный ответ, но его и не требовалось – тело ответило вместо нее. В следующее мгновение они уже стояли вплотную друг к другу, и его губы нежно прикасались к ее губам, словно опасаясь происходящего. Секунда – и все кончилось; они снова шагали рядом, но уже не мешая рукам соприкасаться. Она чувствовала себя пушинкой, тяжесть в ногах исчезла, она готова была взлететь.

Они миновали стену и увидели берег. Был прилив, дети играли с досками на воде. Дальше находилось трамвайное депо, Богги-Хилл. Только когда показался жилой массив – Пятнадцатые улицы, он нарушил волшебную тишину:

– Хотите, съездим завтра вечером в Ньюкасл на спектакль?

– О!…

Снова стон, правда, иного свойства. В Ньюкасл на спектакль! Это уже была бы настоящая жизнь… Если бы только она могла ответить согласием! В кармане у нее была получка – 18 шиллингов и 6 пенсов. Хорошие деньги, на которые можно было бы нарядиться с ног до головы, но где там! Ей еженедельно приходилось отдавать в семью по 14 шиллингов. Еще 2 шиллинга уходило на одежду. Оставалось полкроны, и того не было бы, если бы гона ежедневно не экономила на проезде. Фунтов на пять смогла бы отлично приодеться. Так она и сделает! От решимости ее грудь заходила ходуном. Пять фунтов – и у нее будет новое пальто и туфли. Но о завтра не приходится и мечтать… Она поникла и пробормотала:

– Простите, завтра я не могу.

– Почему? На прошлой неделе вы говорили, что в эту субботу вас раньше отпустят… Сара! – Опять они стояли лицом к лицу. – У вас есть еще кто-то, Сара?

– Еще кто-то? – Наконец-то она обрела дар речи. Смеясь, она повторила: – Кто-то еще! – Склонив голову набок, даже позволила себе пошутить: – Где же он, по-вашему, прятался целые три недели?

Они засмеялись вместе. Он смеялся в своей манере – откидывая назад голову. Потом опять посмотрел на нее и спросил:

– В таком случае, почему вы не можете?

Пришел ее черед изучать его лицо. При внимательном рассмотрении оно оказалось славным – добрым и честным. В следующий миг до нее дошло главное: он совершенно не зазнается. Эта мысль ее согрела. Она почувствовала себя мудрой, едва ли не умнее его, сумев проникнуть в его характер. Теперь ей было понятно, почему он так запросто общается с работягами. Не удивляло ее больше и то, что он без смущения рассказывает, что его мать чистит всем обувь, а брат выполняет незавидную работенку. Ни капли чванства! Новое знание придало ей смелости. Она слегка распахнула полы своего пальто и призналась: