«Не уступай ему! Он только того и хочет, чтобы ты сломалась и приползла к нему на брюхе. Неужели ты не понимаешь, почему он над тобой измывается? Он сам тебя домогается, вот почему!»

От этих слов Сара дернулась, как от удара током, но Филис продолжала со свистом шептать:

«Мать все знает. Тебе надо собрать вещи и сделать ему ручкой. За мать не беспокойся: когда они останутся нос к носу, он волей-неволей возьмется за ум. Представляешь, вчера утром у него за подкладкой пиджака лежало три фунта! Он забыл пиджак на спинке стула, а я с утра спустилась и пошарила. Он на этой неделе делал ставки на скачках. Держу пари, у него есть денежки… Так что не беспокойся за мать, лучше делай ноги, потому что я…»

– Посмотрите на меня, Сара!

На этот раз она повиновалась. Его взгляд был полон ласки, доброты, любви, и у нее защемило сердце при мысли, что она все это теряет.

– Я люблю вас, Сара, люблю так сильно, что мне не хватает слов, чтобы поведать о своем чувстве… Ответьте: если бы вчера по дороге домой я предложил вам выйти за меня замуж, что бы вы ответили? Только честно!

– Я бы… ответила согласием.

– Потому что вы меня любите?

– Да.

– О Сара, это прекрасно! Но если начистоту, то что вы во мне нашли? Я ведь так, ни то ни се. – Он улыбнулся. – Если бы вы увлеклись, скажем, моим братом Джоном, это еще можно бы было понять, но я!… Я никогда ничего не добьюсь. С меня довольно моей наезженной колеи, я не выберусь из нее до самой смерти. Главное, чтобы рядом были вы!

Благодаря этому шутливому описанию его характера вся картина предстала перед Сарой в ином, более радужном свете; к ней стали возвращаться силы, на костях оживали мышцы. Все ее существо наполнилось неведомым раньше блаженством. Ей захотелось прижаться к нему, спрятать голову у него на груди и забыться; забытье – вот единственное, к чему она сейчас стремилась. Но при мысли о его матери она встряхнулась. Она не сможет смотреть в глаза его матери; отцу и дяде еще куда ни шло, но не матери… Почти ни на что не надеясь, она пролепетала:

– Твоя мать… Все бесполезно – я не смогу перед ней появиться.

– Мама?! – Он скорчил потешную гримасу. – Она как раз все понимает лучше других. Послушай, Сара! – Он схватил ее за плечи. – Мама хочет, чтобы я на тебе женился. У нее есть на то свои причины, о которых я пока не стану тебе говорить, но она хочет именно этого, несмотря на твоего папашу.

– Он мне не отец, а отчим. – Это было единственное, чем она еще могла гордиться, – отсутствие родства между ней и Патом Бредли.

– Отчим? Очень рад, что это так. В общем, несмотря на него и его давешнюю ругань… Хотя я не отказываюсь от своих слов: он появился и исчез спокойно. В общем, так или иначе для нее желательно, чтобы я на тебе женился. Если хочешь знать, мне кажется, ты пришлась ей по душе. Ей мало кто нравится. Таких людей, как она, называют замкнутыми, скрытными, трудными, но она очень хорошая мать, к тому же ты ей понравилась. Я очень хорошо ее знаю – лучше, чем родного брата, чем отца, и могу отвечать за свои слова. – Он снял руки с ее плеч и прижал ладони к ее щекам, приподняв ей голову. – Ты помнишь, что сегодня мы едем в Ньюкасл? Так вот, поездка отменяется. Вместо этого я веду тебя к себе домой. Я сказал матери, что приведу тебя, и она ждет. Когда ты закончишь, я приеду за тобой, и мы отправимся к нам.

– О Дэвид, Дэвид!

Она упала ему на грудь и так разрыдалась, что ее дрожь передалась ему. Снова ему пришлось вытирать платком ее лицо: вокруг глаз, у носа, вокруг губ. Он не отрывал взгляда от ее губ, словно в них было что-то завораживающее. Потом его ладони зажали ей уши. Он притянул Сару к себе. Ее шляпка покатилась по траве. Они слились в поцелуе.

Никого не стесняясь, они целовались, сидя в разгар субботнего дня в приморском парке. Этого было достаточно, чтобы покрыть свои добрые имена позором. На парковой скамейке можно проливать слезы, но не целоваться. Эта мысль посетила ее на мгновение и тут же растаяла. Ерунда! Ничто в целом мире не значило сейчас ровно ничего, кроме него, Дэвида, – мужчины, сделавшего ее своей избранницей.

4

Дверь открыла его мать.

– Вот и вы, – молвила она со слабой улыбкой.

Дэвид пропустил Сару вперед и сказал:

– Дай мне твое пальто.

Мать открыла дверь гостиной, заглянула туда и обернулась к Саре.

– У нас горит камин. По вечерам бывает холодно, особенно в дождь.

– Мы заставили тебя ждать? – спросил Дэвид, поправляя галстук.

– Нет-нет. Все, кроме чая, уже готово. Входите. – Она слегка прикоснулась к руке Сары, прежде чем та переступила порог комнаты. – У нас с вами еще будет время поговорить.

Сказав это, мать поспешила прочь и скрылась за одной из дверей, из-за которой раздались голоса и детский крик. Сара замерла, глядя ей вслед. Она чувствовала волнение, хотя, возможно, отложенной беседе следовало радоваться. Впрочем, трудного разговора было не избежать, и это ее тревожило.

– Ты как загипнотизированная, – сказал Дэвид, усаживая ее на диван.

– Мне бы только пережить этот вечер – и я проживу сто лет.

Это была ее первая попытка пошутить, и он благодарно обнял ее. Объятия продолжались не более секунды, после чего он выпустил ее, прошептав:

– Через минуту все будут в сборе.

Полагая, видимо, что лучшая оборона – это наступление, он предложил:

– Может быть, лучше не медлить, а сразу идти в гостиную?

– Нет-нет, – поспешно возразила она, – дай сперва перевести дух.

– В таком случае, я на минутку тебя оставлю. Я…

Он как будто колебался, стоит ли посвящать ее в причину своей отлучки. Она подумала, что ему всего-навсего захотелось в туалет, но тут же отбросила эту мысль. Скорее, он решил переброситься словечком с родными, вероятнее всего – с матерью.

– Ступай. – Она подтолкнула его. – Двум смертям не бывать, одной не миновать.

Он засмеялся над ее шуткой, запрокинув голову, хотя, определенно, нервничал. Потом, на секунду зажав ей ладонями уши – ласка, которая, как ей предстояло выяснить, имела тот недостаток, что лишала ее способности слышать, – шепотом сказал:

– Нам будет хорошо вдвоем, Сара. Ты рождена для веселья.

С этими словами он оставил ее. Временная глухота прошла. Она сидела на краешке дивана, напряженно размышляя. Рождена для веселья? Забавно: в ее жизни как раз веселья было кот наплакал. Впрочем, он прав: она любит похохотать. Он наблюдательный человек, если заметил это. Она огляделась. Комната показалась ей красивой, светлой, чистой: ни разбросанных газет, ни книг, ни валяющейся как попало одежды, ничего лишнего на каминной полке. Она восторженно смотрела на белый карниз над выложенным бледно-голубой плиткой камином. Трудно было себе представить, чтобы кто-то посмел даже пальцем прикоснуться к этому сооружению, разве что смахнуть пыль с мраморных часов и двух розовых ваз с изображениями дам в старомодных нарядах. Сара оглянулась и увидела пианино. Инструмент тоже не был заставлен – всего две фотографии по углам. На обеих красовались мальчики, один из них – Дэвид в возрасте лет шести. Она узнала его по глазам и по улыбке. Ее охватило теплое чувство, быстро сменившееся страхом: ведь она собралась за него замуж!

Дверь открылась, и Сара поспешно обернулась. На пороге стоял мужчина, таращивший на нее глаза. Закрывая дверь, он по-прежнему не сводил с нее взгляда. Потом, покачав головой, воскликнул:

– Боже всемогущий! Что ж, приятно с вами познакомиться!

Сара вскочила. С этим человеком она прежде не встречалась. Она догадалась, что это и есть Джон, брат Дэвида, хотя он совершенно не был на него похож. Подобно тому, как она была крупновата для девушки, он был очень крупным для молодого человека.

– Ну-ну… – Он протянул ей руку. – Джон, ваш будущий шурин. – Его рукопожатие было очень крепким. – Я много лет подряд встречал вас на улице. Вот, оказывается, кого выбрал в невесты Дэвид! – Он кивнул. – Что ж, должен признать, у него хороший вкус.

Сара промолчала. Она едва улыбалась, думая про себя: трудно поверить, что они братья, разве что голоса похожи. Впрочем, даже здесь требовалась оговорка: Джон говорил с такой интонацией, что его можно было принять за жителя ее проклятой улицы. Это был, конечно, не голос чумазого углекопа, однако в его речи, в отличие от Дэвида, не слышалось утонченности.

Он выпустил ее руку, указал на диван и предложил:

– Садитесь. Почему у вас такой взволнованный вид? – Он подался к ней, как заговорщик. – Пройдет несколько недель – и вам самой будет странно, что вы волновались. Вам будет смешно вспоминать свои страхи. – Он подбоченился, поднял одно плечо и склонил голову набок. – Отвечайте же! Вы ведь не глухонемая?

– Да… То есть нет.

Оба прыснули.

– Я… Я сказала Дэвиду, что если переживу этот вечер, то проживу до ста лет.

Он некоторое время не отвечал ей. Его широкое лицо приняло странное, почти агрессивное выражение, но потом, низко наклонившись к ней, он проговорил:

– Зарубите себе на носу: вам некого бояться – ни в этом доме, ни в любом другом месте. Если вы настроены бояться, то так всю жизнь и протрясетесь. Если показывать людям, что они способны нагнать на вас страху, то жизнь превратится в пытку.

– Да-да, вы совершенно правы!

Что еще она могла сказать? От его физиономии исходил жар. Рот у него был большой, красиво очерченный, но совсем не такой, как у Дэвида. Он совершенно не походил на Дэвида – его она с легкостью назвала бы красивым мужчиной. Чувствуя на себе его взгляд, она ерзала от волнения.

Наконец дверь отворилась. Появился Дэн.

– Здравствуйте.

Дэн подошел к Саре, не обращая внимания на Джона. Она глубоко вздохнула и улыбнулась. Ее мышцы расслабились, словно с ее плеч сняли неподъемную тяжесть. Она поприветствовала Дэна.

– Понятно, вы уже знакомы, – буркнул Джон.

– Да, парень, – ответил Дэн и подмигнул. – Тут я тебя обскакал.

– Должен вас предупредить, – обратился Джон к Саре, стоя спиной к камину и все так же упирая руки в бока, – с этим субъектом надо держать ухо востро. Наш семейный Казанова! Постоянно в поисках свежатинки.

– Уймись, Джон!

Сара заметила, что Дэн слегка покраснел, но не разгневался, а только немного смутился или обиделся.

– Вы знаете, что это мой дядя? – Джон обнял Дэна за плечи.

Оба смотрели на Сару.

– Для дяди он слишком молодо выглядит, – ответила Сара, посмотрев на Дэна.

– Я тоже не чувствую себя достаточно старым, чтобы быть их дядюшкой. Такая вот нелепая ситуация, угораздило же меня так поздно родиться!

– Какая откровенность! – Джон довольно захихикал.

Дэн прервал его:

– Хватит дурачиться! Хочешь, чтобы Сара решила, будто у тебя не все дома? Она меня отлично поняла. Я был еще малышом, когда Мэри, их мамаша, вышла замуж. Мы росли вместе. Учтите… – Он перешел на доверительный шепот. – Я не сам выбрал себе таких родственничков. Просто меня не спросили. Дэви еще туда-сюда, но этот… – Он попытался вырваться, но Джон продолжал сжимать его в объятиях, поэтому он крикнул: – Оставь меня в покое! Не хватало только устроить возню. Твоя мать живо приведет тебя в чувство. Будет тебе!

Он вывернулся, и оба расхохотались.

– Теперь вы понимаете, о чем я? – Дэн опустился на диван рядом с Сарой. – С виду он великан, а на самом деле – несмышленыш, щенок.

– Щенок? До чего верно сказано! – Джон снова стоял на коврике перед камином, заложив руки за спину, с тем же выражением на лице, с каким его застал Дэн. – И забавно в придачу! Несмышленыш, значит? Это я-то, единственный среди вас, способный трезво смотреть на вещи! Дэви витает в облаках – это не оскорбление, а комплимент. – Он говорил медленно, убедительно, сопровождая каждое слово кивком, адресованным Саре. – Из отца совсем выбили дух… – Он перевел взгляд на Дэна. – А тебе на все наплевать, кроме… – Он осекся, прищурился и громко спросил: – Чего ради ты меня завел?

– Кто же виноват, что ты заводишься с пол-оборота? К тому же Саре не мешает знать все с самого начала. Что вы о нем скажете, Сара?

Сара взглянула на своего соседа по дивану и, прежде чем ответить, подумала: этот годится Дэвиду в братья, в нем чувствуется доброта. С внезапной веселостью она ответила, подражая простецкому выговору:

– Я его сразу раскусила! Такой никогда не просочился бы дальше портовой проходной.

Ответ был рискованным. Она шутила с ними, как с равными, как с обитателями трущоб. Впрочем, последних она никогда не считала равными себе и почти никогда не шутила с соседями, тем более мужчинами. Но если бы она позволила себе подобную вольность, то шутка получилась бы наподобие только что прозвучавшей. Сейчас она со смесью любопытства и опасения наблюдала за своими собеседниками, которые хохотали в характерной для Хетерингтонов манере – запрокинув головы. В благостной атмосфере дома их громкий смех казался неуместным.