– Мам, послушай меня!

– А с маслом давай булочку! Знаешь, как вкусно с маслом! Погоди, я сейчас из холодильника масленку достану... И варенье, твое любимое, малиновое...

– Да не хочу я ни с маслом, ни без масла! Я просто спросить хочу... Мам, а что, отец у нас все-таки загулял, да?

– Да как... Да с чего ты... Что за дурацкие предположения, Максим! И что значит – загулял? Ты думай, чего говоришь...

– Да ладно, знаю я все. Весь день с этой проблемой в голове хожу и думаю: спросить тебя, не спросить?..

– Что ты знаешь? Откуда ты...

– Да оттуда! Я вчера Мишку Колесниченко встретил, помнишь, увалень такой, в параллельном классе учился... Он сейчас в архитектурном, Мишка-то. Ну, вот он мне и рассказал, что каждое утро около института отца видит, он на машине какую-то рыжую телку привозит... И вечером ее тоже встречает... Мишка говорил, ее Эльзой зовут, она на факультете дизайна учится, на втором курсе.

– Ой, Максим, да мало ли... Может, он обознался...

– Да как он после пятого раза обознается, мам! Нет, это точно, точно он! Да и сама посуди... Раньше вы и на работу, и с работы вместе, а теперь... Мишка еще говорил, они в машине обнимаются, мам! И он ее по голове гладит, как ребенка... Мам, мам... Ты куда?

Что она могла ему сказать? Да ничего, только махнула от двери рукой, убегая. Слишком уж больно слезы по голове ударили. Ничего, ничего, сейчас... Нужно выпустить их наружу, самые первые, самые больные, унять противную дрожь, холодной водой умыться... Ну, вот, уже лучше. Надо идти, надо продолжать горькую задушевную беседу. Вот, решила с сыночком чайком побаловаться...

Максим сидел за кухонным столом вялый, пришибленный собственным неуклюжим откровением. Увидев ее, дрогнул виновато губами:

– Прости, мам, дурак я. Не нужно мне было...

– Да все нормально, сынок. Ну, сказал и сказал, подумаешь. Было бы хуже, если б в себе носил да маялся.

– А ты... знала?

– Да, сынок, знала.

– А почему молчишь? Почему ты ему... Ну, я не знаю... Скандал не закатишь?

– Так надо, сынок. И ты тоже молчи, никому не говори ничего.

– Да почему?!

– Тихо, не кричи, пожалуйста, там Сонечка спит... Надо так, понимаешь? Надо просто перетерпеть, понять... Ну, накрыло вдруг нашего отца, так бывает, всякое в мужской жизни бывает! Он не виноват, сынок... Нужно понять и простить как бы... заранее. Ну, авансом, что ли.

– Простить?!

– Ну да, простить... Когда любишь, Максим, прощать не стыдно. Стыдно не прощать, понимаешь?

– Ну... Ну я не знаю... Как-то это все... Фигово слишком. Не понимаю я... Нет, ну а ты-то как? Ты сама? Нельзя же совсем себя не уважать, мам!

– А я себя уважаю, Максим. Стараюсь, по крайней мере. Не каждая может то, что случилось, терпеть с достоинством, понимаешь? А я попробую. Терпеть сложнее и труднее, чем не терпеть.

– Ой, вот ненавижу всякую такую философию, мам! Это философия унижения, философия слабости!

– Пусть. Пусть будет так. Но я эту философию для себя сама выбрала, имею право. Согласен?

– Ну, в общем... Твое дело, конечно...

– Вот именно – мое дело. И уважай мой выбор, пожалуйста. И я тебя прошу – пусть все остается как всегда... Помоги мне, Максим. Просто помоги, и все. Ведь поможешь, правда?

– Ну, если так надо... Только все равно не понимаю: зачем?..

– Зачем, зачем... А ты, к примеру, о Ленке в этой ситуации подумал? Что с ней будет? Она только привыкать начала, ежиться перестала, а мы ей – скандал за скандалом... Как она себя в такой обстановке чувствовать будет, ты подумал? Она и без того вон какая нервная!

– Ну да... Да, в общем...

– А Сонечка? Она тоже должна в такой обстановке детскую психику надрывать? Нет уж... Пусть все идет как идет...

– Да понял я, понял. Хорошо, мам. Наверное, ты права. Только все равно у меня в голове не укладывается... Вот если б я узнал, к примеру, что Машка мне изменяет... Да я бы ни на секунду... Да я бы... Какое там терпение, блин!

Он вдруг с силой сжал в кулаки лежащие на столе ладони, задумался на секунду, но тут же будто и обмяк, глянул на нее с грустной усмешкой:

– Хотя чего я – про Машку... У нас ни детей, ни тем более нервных падчериц в загашнике не имеется... Ладно, мам, я буду молчать. Наверное, ты права...

– Главное – Ленке ни слова, я тебя умоляю!

– Ну сказал же...

– Спасибо, сынок. Я всегда знала, что ты способен поддержать меня в трудную минуту.

– Да какая это поддержка, мам? Это, по сути, издевательство, а не поддержка... Вот если б я и в самом деле мог тебе хоть как-то помочь...

– А ты мне уже помог! Пониманием, добрым словом! Я очень, очень тебя люблю, Максимушка!

– И я тебя люблю, мам. Очень люблю. Теперь даже еще больше, наверное. И еще – мне тебя так в этой дурацкой ситуации жалко... И так за тебя обидно...

Снова сжав кулаки, он резко отвернулся к окну, дернул кадыком, сглотнул нервно, втянул с трудом воздух через нос. Она потянулась было к нему с жалостливым объятием, но тут же себя и одернула – еще чего не хватало! Нет, не надо ему от нее сейчас жалости... Жалость на жалость – уже перебор получится, кисельно-слезливое разгильдяйство. Ну что они, сядут в обнимку рыдать, что ли? Нет уж... Достоинство нужно включать, самой же ею провозглашенное достоинство терпения!

– Ну все, сынок, все! – произнесла бодро, даже слегка насмешливо. – Все, сынок, давай к этой теме больше не будем возвращаться, хорошо? Давай-ка лучше снова чайник поставим, в моей кружке, например, давно уже чай остыл!

– Да...вай... – кивнул, не поворачиваясь, с силой тряхнул головой, смахивая слезу.

– А булочку с маслом будешь?

– Бу... Буду, мам, буду...

– И с вареньем?

– И с вареньем...

Потом, позже, когда смотрела в окно, как он бежит по заснеженному двору в сторону трамвайной остановки, чтобы встретить припозднившуюся Ленку, дала волю слезам. Может, зря она его во все это вовлекла? Хотя как не вовлечь – других вариантов не было... Нет, черт бы побрал одноклассника Мишку Колесниченко, который в архитектурном учится. Ишь, какой востроглазый сплетник нашелся! Не мог, что ли, этот словоохотливый да востроглазый увалень в другой институт поступить?!

* * *

Какой длинный, какой маетный нынче январь... Днем – беспросветное серое небо над головой, вечером – стылые неуютные сумерки. И на душе так же – беспросветно, стыло и неуютно. И квартира встречает по вечерам их с Сонечкой гулкой тишиной, замешанной на испуганном беспокойстве – где ж твои домочадцы, Лиза, почему домой не спешат? Хватаешься за телефон, кликаешь родные имена – Лена, Максим, где вы? Ах, ну да, у подружки, да помню, предупреждала... Да, Максимушка, да, батарея садится, что ж, понимаю...

Что-то уж слишком часто стал пропадать Максим вечерами. Нет, оно и понятно, дело молодое – девушка Маша, друзья-приятели... Да и легче ему так, наверное, – меньше дома бывать. Что ж, пусть. Зато завтра выходной наконец. Может, хоть завтра все дома соберутся, надо бы с утра пироги затеять... Проснутся – на всю квартиру пирогами пахнет! Пусть, как говорится, все смешалось в семье Вершининых, но запах пирогов по субботам никто отменить не вправе! Как бы там ни было, а надо раздувать блеклые угольки семейного очага, хоть и дыхания порой не хватает...

А только в выходной, как ни странно, дислокация присутствующих домочадцев неожиданно поменялась. Так и не дождавшись обещанных пирогов, сбежали с утра из дома Лена с Максимом. А Влад... Влад никуда не сбежал. Ни в придуманные дела, ни в срочную поездку в автосервис, ни к Екатерине Дмитриевне, которая якобы требовала срочного его присутствия в предыдущие выходные. Главное, он сам наперед все эти обстоятельства придумывал, не дожидаясь ее вопросов – куда, зачем... Она послушно кивала головой, соглашаясь, – что ж, мол, надо так надо. Хоть бы задумался в одночасье – отчего она такая покладистая. А впрочем, наверное, не до того ему. То есть не до анализа ее поведения. Спасибо, хоть с легендами своего отсутствия приличия блюдет...

Вышел с утра из спальни, заглянул к ней на кухню, да так и остался стоять в проеме дверей, будто ожидая от нее чего-то.

– Доброе утро... – произнесла она осторожно-приветливо, едва успев натянуть на лицо беззаботно-счастливое выражение.

– Доброе утро, Лизонька.

Надо же, Лизонька! Голос теплый, как раньше, но разве ее обманешь этой нарочитой теплотой, пробивающейся через явную виноватость? А глаза... Ох, лучше и не смотреть в эти глаза, быстрее к плите отвернуться – слишком уж там тоски много плавает. Наверное, очень трудно ему это теплое утреннее общение дается. Так же трудно, как ей – терпеливая роль дурочки с переулочка. Хорошая пьеса, ничего не скажешь. Актеры бьются в конвульсиях, а режиссер упорно твердит свое «не верю, ребята». Но что делать – надо играть, если ввязались...

– А Максим с Леной где?

– По своим делам убежали... Ленке сегодня с утра в институт нужно, а Максим... Максим не знаю куда пошел. Наверное, с Машей время проводит.

– Да? Ну, что ж... А мы с тобой чем сегодня займемся, Лизонька? Какие у нас на сегодня планы?

О, даже вот так – «мы с тобой» и «у нас»! Не знаешь, что и ответить на такое щедрое предложение!

– Да я, в общем, ничего особенного не планировала... Так, стирка-уборка, с Сонечкой погулять... Правда, сегодня особо не нагуляешься – минус двадцать пять за окном!

– Да, холодно сегодня... Очень холодно...

– Ты завтракать будешь, Влад?

Стоит, задумался вдруг, уставился в морозное окно, будто улетел мыслями в это «очень холодно». Только что здесь был, и нет его. Так бы и стоял, наверное, если б не вылетевшая из своей комнаты Сонечка – вскрикнула радостно, подбежала, обхватила за ноги:

– Папа, папочка!

Вздрогнул, словно на землю вернулся. И расплылся в отцовской улыбке, подхватил дочку на руки, прижал к себе, ткнулся носом в кудрявый затылок. И то – давно не виделись... Утром исчезает – она еще спит, вечером появляется – уже спит...

– А мне мама вчера новую куклу купила, она песенку петь умеет!

– Правда?

– Да, пойдем, я тебе покажу! Ей надо на животик нажать, и она песенку поет, только там слова непонятные!

– Какие – непонятные, доченька?

– Да, наша покупка почему-то по-английски поет... – любуясь на Сонечкин восторг, подсказала она, тихо вздохнув.

– Ну что ж, пойдем, послушаем, что она там исполняет... А вдруг непотребное что-то?

– А как это – непотребное, пап? Ругательное, что ли?

– Вла-а-ад... – протянула она, обернувшись от плиты и глянув на мужа с легкой укоризной. – Ты уж, пожалуйста, выбирай выражения... Она ж потом в садике ляпнет не к месту...

– А что, вполне нормальное слово! Непотребное – значит, не годное к потреблению! Правда, дочь?

– Правда, папочка! Пойдем послушаем, как она поет непорт... непоб... – тут же запуталась Сонечка в трудном слове.

– Пойдем, пойдем, доченька... Не будем мамочке мешать...

Ушли, воркуя, в Сонечкину детскую, и будто вздохнулось с облегчением – в бездарном спектакле короткий антракт объявлен. Провела рукой по лицу, без сил опустилась на кухонный диванчик. Так, надо собраться с мыслями, оценить обстановку... Интересно, что это с ним сегодня, почему к Эльзе не сбежал? Совесть замучила, решил семье толику внимания уделить? Или вдруг выздоровел от сумасшедшей влюбленности? Хотя нет, не вылечился, глаза тоскливые выдают, и эта провальная задумчивость среди разговора... А вдруг... Вдруг Эльза ему от ворот поворот дала? А что... Вполне вероятно... Как там холодная Исидоровна про свою дочь рассуждала? Не он первый, не он последний? Временная компенсация неполученной отцовской привязанности, любопытное изучение чужой любви и нащупывание ее пальцами? Что ж, может, уже достаточно нащупала, изучила... И выбросила за ненадобностью. Вполне, вполне вероятно! Только ей-то теперь что со всем этим делать? Любоваться на его смятенное страдание? И сколько любоваться? Месяц, год, два? Или, может, до конца жизни, так и не дождавшись цветов терпения?

Хотя к чему все эти торопливые предположения... Ишь, запаниковала, побежала впереди паровоза! Нет уж, пусть паровоз катится по своим рельсам, все равно рано или поздно куда-нибудь привезет. Вот только куда?

И снова напало отчаяние, странное состояние, сродни равнодушной усталости. Как же все это глупо, смешно... И роль чужая смешна, будто в нелепое платье обрядилась. Наверное, зря она с этим дурацким терпением затеялась, не по духу ей эта роль, не по характеру... Хотя – вон как счастливо в своей комнате Сонечка смеется, и слышно, как вплетается в этот смех голос Влада, умильный, немного сюсюкающий...

Встала с диванчика, двинулась навстречу этому смеху сомнамбулой. Даже руки вперед протянула, словно намереваясь подхватить его на лету. Заглянула в комнату, привалившись плечом к косяку... Сидят оба на ковре, с куклой развлекаются. У Влада улыбка до ушей – не натужная, настоящая, искренняя, будто из той жизни взятая. Глянул на нее, стоящую в дверях, и словно невидимым ветром всю счастливую искренность сдуло. А улыбка осталась, как маска приклеенная, и желваки на скулах от напряжения дрогнули, и промельк досады в глазах – зачем пришла, нам так без тебя замечательно было...