– Ну, вот видишь. Все будет хорошо, не бойся. В большой семье всякое бывает. Иди, мне с папой поговорить надо.

– А... Ну тогда ладно, так бы сразу и сказали. Все, исчезаю...

Втянув голову в плечи, она почему-то на цыпочках пробежала в свою комнату, плотно прикрыла за собой дверь. И тут же открылась дверь спальни, выпуская в узкий коридорчик Влада, одетого в старые джинсы и грубой шерстяной вязки толстый свитер.

– Я к маме на дачу поеду, Лиза, – проговорил быстро, деловито всовывая ногу в ботинок. – Завтра шефу скажешь, что меня целый день не будет, что я заболел...

– Погоди, Влад! Ты можешь мне по-человечески объяснить, что происходит?

Он молча наклонился, долго и старательно завязывал шнурки на ботинках. Распрямившись и не глядя в глаза, произнес тихо, убито:

– Нет, Лиза, не могу... Прости, но правда не могу. По крайней мере сейчас... Язык не повернется. Не могу, прости...

– Тогда езжай осторожно, ладно? Не гони, у тебя резина плохая...

Видимо, эта ее «резина плохая» совсем уж некстати пульнула заботливостью в открытую рану, и он снова дернул головой, поморщился, как от зубной боли. Нахлобучивая шапку, торопливо открыл дверной замок, шагнул за дверь не оглянувшись.

Она автоматически протянула руку, накинула цепочку, постояла немного, будто вспоминая – надо немедленно что-то сделать... Такая в голове образовалась пустота от ужаса происходящего, как после обморока! Ах, да, нужно же Максиму позвонить...

Он ответил сразу, будто ждал ее звонка. Проговорил торопливо в трубку:

– Мам, ну не волнуйся, правда! Со мной все в порядке, я живой и здоровый, чего ты...

– Приходи домой, Максим. Отец уехал до завтра, приходи. Поздно уже, прошу тебя.

– Ладно, мам... Иду...

– Прямо сейчас иди!

– Да, буду через пятнадцать минут.

Что ж, пятнадцать минут тоже время, чтобы прийти в себя. Можно валерьянки накапать, можно у окна постоять, вглядываясь в холодную темноту. Можно себе приказ отдать – веди себя через пятнадцать минут спокойно, не набрасывайся на сына...

И конечно же, сразу набросилась. Не помогли никакие приказы. В конце концов, она просто издерганная обстоятельствами баба, а не английская железная леди!

– Максим, ну как ты мог?! Как тебе вообще... Как тебе такое в голову могло прийти?

– Мам... Давай завтра обо всем поговорим, хорошо?

Глянул исподлобья, медленно потянул вниз молнию на куртке. Ее же это «завтра» еще больше раззадорило, задохнулась от возбуждения:

– Да какое там завтра! Нет уж, мы с тобой сейчас поговорим, и ты мне все расскажешь, все объяснишь как миленький! Раздевайся быстрее, идем на кухню! И не шуми, Лена спит!

– Я и не шумлю, это ты шумишь... – пробурчал недовольно, садясь на кухонный диван. Потянувшись к вазочке, вложил в большую ладонь сушку, сжал изо всех сил. И долго смотрел на мелкие осколки-сухарики, будто удивляясь, откуда они попали в его ладонь. Она молчала, смотрела ему в лицо. Ждала.

– Мам, прости... Понимаешь, я как лучше хотел. Подумал вдруг: а не слабо, если эта Эльза в меня возьмет и влюбится? И само собой, пошлет отца куда подальше... Не мог я больше смотреть, как ты... Ну, сама понимаешь...

– О боже, Максим... Да ты хоть немного отдаешь себе отчет в том, что натворил? Ты вообще думаешь, кого... Я повторяю – кого! – ты определил себе в соперники? Причем намеренно определил? Он же тебе родной человек, он тебя с десяти лет как родного сына воспитывал! Получается, воспитал на свою голову, да?

– А чего ты его защищаешь? Он же... Он же предал тебя, мам! Он всех нас предал! И Ленку, и Сонечку, и меня!

– Нет, Максим, никого он не предавал. Он... просто влюбился, как бы это сказать... непреднамеренно. Накрыло его с головой, очень сильно накрыло, так бывает, редко, но бывает... Ведь мы же с тобой уже говорили об этом, и ты мне обещал!

– Да что я тебе обещал, мам?

– Ну, я не знаю... Молчать обещал, терпеть...

– А если я не могу терпеть? Я же вижу, как ты измучилась вся! А он... Он вообще на твои мучения плюет, мам... Как будто ничего не замечает...

– Да, он и впрямь сейчас ничего не замечает. Он ослеп, оглох, он все прежние ориентиры потерял. И поверь, что ему сейчас в тысячу раз хуже, чем нам всем, вместе взятым. Он сейчас сам себе не принадлежит, а это довольно страшная штука, когда человек сам себе не принадлежит... Нельзя в такого человека камнями кидать, понимаешь? Тем более в родного человека...

– Да, мам, наверное, ты права. Ты у нас, выходит, святая, а я последней сволочью оказался, плохим сыном, неблагодарным пасынком...

– Не юродствуй, сынок, не надо.

– Да я не юродствую! Наоборот... Я только теперь понимаю, как здорово накосячил... Но дело уже сделано, все равно обратно уже ничего не повернешь. Все, поезд ушел, мама.

– То есть ты хочешь сказать... Эта Эльза в тебя влюбилась, что ли? Ты так хорошо расстарался сыграть роль соблазнителя, что она в тебя влюбилась?

– Ну, в общем...

– А тебе не кажется, что это подло, Максим? Я уж не говорю про Влада... Но и по отношению к девушке – подло?

– Ой, мам... Давай вот без этого, с девушкой я уж сам как-нибудь разберусь, ладно? Да и нелепо, если честно, от тебя это слышать... Перебор альтруизма, мам, всегда самоуничижением попахивает. Тем более я для тебя старался.

– Спасибо, сынок. Не знала, что когда-нибудь так буду огорчена твоими стараниями. И за перебор альтруизма тоже спасибо.

– Прости, мам, но я правда как лучше хотел...

– А как же Маша, Максим? Ты не забыл, что у тебя девушка Маша есть? Выходит, ее ты своими благими намерениями тоже обманывал?

– Да при чем здесь Маша...

– Здрасьте, причем! Она же любит тебя, верит, переживает... А ты ей врешь, что должен вечерами у постели больной матери время проводить!

– А что я ей должен был сказать? Прости, мне тут с Эльзой погулять надо? Ой, не нужно, мам, я и так уже во всем этом запутался...

– Хм... А чего тебе путаться? – холодно усмехнулась она, глядя в темное окно. – Теперь, значит, Эльзу бросай, раз дело сделано, да к Маше благополучно возвращайся...

– Мам, я сам разберусь, кого мне бросать, а кого не бросать, – так же холодно, в тон ей, ответил Максим.

– Ну, ну... Что ж это за Эльза такая, прямо роковуха необъяснимая, на ходу веревки из моих мужчин вьет... Ну вот скажи, что в ней такого особенного, а, сынок?

– Да ничего в ней такого... Ладно, мам, замяли тему, не буду я ее обсуждать... в таком ключе. Никакая она не роковуха, вполне нормальная девчонка.

– Да где уж, нормальная! – вяло махнула она рукой, слегка обидевшись. – И вовсе не собираюсь я ее обсуждать... Ни в хорошем ключе, ни в плохом...

– Ну, вот и договорились. А за отца ты не переживай, мам. Перемелется, мука будет... Нет, я правда не хотел ему ничего плохого... Просто получилось так. Я завтра поговорю с ним, повинюсь... Да все хорошо будет, не переживай!

– Ой, не знаю, сынок, не знаю... Ладно, иди спать, тебе же завтра вставать рано...

Максим будто только и ждал этого – с удовольствием вскочил с диванчика, потянулся прощальным поцелуем к ее щеке. И вдруг замер на полпути, прислушиваясь. Из коридора и впрямь донесся легчайший шорох, скрипнула дверь в Ленкину комнату...

Они переглянулись в испуге – подслушивала?!

* * *

А утром она проснулась больной. Подумалось поначалу, опять не хочет ее выпускать из объятий та самая тяжкая дрема, что случилась вчерашним утром, и, лишь открыв глаза, поняла – не только в дремотной тяжести дело. Глаза не хотели смотреть на мир совсем, будто в них горячего песку насыпали. Встала с кровати, содрогнулась от пробежавшего по телу болезненного озноба, с трудом натянула халат, превозмогая огромное желание снова нырнуть под спасительное тепло одеяла. Даже застонала тихо, чтобы легче было превозмогать. И локти к бокам прижала, и сжатыми в кулаки ладонями потрясла – не помогло... Тело снова зашлось лихорадкой, и подумалось вдруг – да и надо ли? Может она, в конце концов, позволить себе слабинку – поваляться один денек в постели, если доведенный до отчаяния организм того требует? Тем более никаких звуков за дверьми спальни не слышно, значит, Ленка с Максимом не стали ее будить, по своим делам разбежались. И Сонечку в садик мама сама отведет. А часы показывают половину девятого! Это значит, и впрямь особо превозмогать себя смысла нет – на работу все равно опоздала...

Скинула халат, нырнула с головой под одеяло, потряслась там немного, отдаваясь приступу мелкой знобкой лихорадки. Потом вынырнула, озабоченно пошарила ладонью по прикроватной тумбочке, отыскивая телефон.

– Павел Степанович, доброе утро... – проскрипела в трубку в изнеможении. – Извините, я тут приболела немного, сегодня не смогу на работу прийти... – И, спохватившись, добавила торопливо: – То есть не я, а мы... Мы с Владом оба заболели, извините...

– Ну что ж, оно и понятно, что оба... – сочувствующе вздохнул на том конце провода Павел Степанович. – Муж да жена одна сатана... Врача из поликлиники хоть вызвали?

– Да нет... Я думаю, мы без врача обойдемся. Тем более у меня явных признаков простуды нет... Ой, то есть у нас нет. У меня температура поднялась, а у Влада... У него, по-моему, давление подскочило... Мы денек отлежимся, Павел Степанович, а завтра на работу придем.

– Ну что ж, отлеживайтесь. А ты липового цвету себе завари – как рукой лихорадку снимет. Меня жена всегда в таких случаях липовым цветом отпаивает.

– Хорошо, Павел Степанович, заварю. Спасибо.

– Ну, до завтра, Елизавета. Смотри, обещала... Муж твой пусть болеет, сколько ему понадобится, а ты уж давай не подведи. Сама знаешь – я без тебя как без рук.

– Да, Павел Степанович. Обещаю. Завтра как штык приду вовремя.

Положила трубку, сунулась было головой в теплое логово подушки, но потом снова потянулась к телефону – надо еще маме позвонить...

– Мам, это я... Пожалуйста, забери сегодня еще раз вечером Сонечку, приведи домой... Что-то я разболелась, знобит всю, температура поднялась...

– Как – температура? Что – грипп? Тогда зачем Сонечку к вам вести? Хочешь, чтобы ребенок заразился?

– Да нет у меня никакого гриппа, мам.

– А что у тебя? Отчего тогда температура?

– Не знаю...

– Может, на работе перенервничала? Говорят, от сильного стресса такое бывает. Или дома чего?

– Нет, нет. Дома все в порядке!

– Ой, что-то не нравится мне твой голос, Лизонька... Ладно, я вечером приду, сама посмотрю, что там с тобой приключилось! У тебя какое-нибудь успокоительное дома есть? Персен, афобазол, ново-пассит?

Лиза лишь усмехнулась грустно – надо же, как быстро мама в себе медсестру включила. Впрочем, чему тут удивляться – она ведь таковой и была до пенсии, сорок лет медицинского стажа из натуры не выкинешь...

– Я бы и сейчас к тебе прибежала, Лизонька, но, понимаешь, Ася заболела, а это надо на другой конец города ехать! А она, сама знаешь какая, даже в аптеку не пойдет! Будет сидеть дома, болеть в одиночестве да в окно глядеть. Ну как ребенок, ты же ее знаешь...

– Да ладно, мам. Конечно, езжай к тете Асе. Привет ей от меня передай. А я лучше посплю, очень спать хочу...

– Как проснешься, пустырника себе завари! У тебя есть пустырник?

– Есть, мам, есть... Пока... До вечера...

Все-таки интересно, каким странным способом проявляется в людских душах забота о близком – непременно надо присоветовать какую-нибудь целебную травку заварить... У нее и самой частенько этот совет первым делом из души выскакивает – недавно вот Светке советовала полынь для Романова заварить, когда у него гастрит разыгрался. Откуда она взяла про эту полынь, и сама не знала, выплыло вдруг из подсознания. Потом порылась в справочнике – и впрямь при гастрите настой полыни помогает... Может, это как-то чем-то связано? Природа, трава, добрый посыл души...

Начала засыпать, увязая в этих простых мыслях, тем самым будто отгораживаясь от мыслей других, более насущных и злободневных. Но не успела-таки – заныл-заверещал на тумбочке телефон, словно извиняясь за причиненное беспокойство.

– Да, слушаю... – почти простонала в трубку, неудобно извернувшись телом.

– Здравствуйте, Елизавета Васильевна, это Маша... А Максим дома?

– Нет, Машенька, он на занятиях... Всего доброго, Машенька...

Уже потянулась рукой, чтобы положить трубку на тумбочку, но она вдруг запищала торопливым Машиным голосом:

– Ой, так это хорошо, что на занятиях! Вы не кладите трубку, пожалуйста! Я потому и звоню, чтобы проверить... Я к вам сейчас приду, Елизавета Васильевна! Как хорошо, что вы дома!

Бац – и положила трубку, и ничего не дала даже в ответ сказать. Хоть бы спросила – почему это она в разгар рабочего дня дома оказалась... И зачем, собственно, ей прийти понадобилось?

Ох, как не хочется выбираться из постели... А что делать – надо. От Машиного дома до них десять минут ходьбы... Успеть бы умыться да причесаться, и не судьба, видно, один денек поболеть как человек...