- Ясно… - Максим с еще большим уважением глядел на револьвер. - Просто у батюшки «Смит-Вессон» 1871 года, вот я и думал, что он самый лучший…

Рейнер неловко кашлянул и уточнил, должно быть, чтобы оправдать наличие револьвера в доме:

- Брат держит оружие на всякий случай - он и обращаться-то толком с ним не умеет.

Максим, догадавшись, наверное, что сказал что-то лишнее, быстро отдал револьвер и притих. Но Кошкин поспешил их успокоить:

- Многие держат в доме оружие для безопасности - в том нет ничего предосудительного. Максим, твой дядя говорит, ты был на озере вчера вечером, - не спеша начал сыщик подбираться к главному вопросу. - Это правда?

- Правда, - нехотя согласился тот. - Только гувернеру моему не говорите, а то поедом заест.

Кошкин снова улыбнулся, мальчишка ему определенно нравился.

- Я вон там сидел, за камнем. Меня, наверное, никто не видел. И вдруг смотрю… я сначала вовсе не понял, что это такое… из калитки, что на участке графини, выползает что-то. Черное, большое, горбатое - к озеру… темно было очень.

Кошкин насторожился: уж не выдумывает ли мальчишка? Но поразмыслив, понял, что при богатом воображении и в кромешной тьме запросто можно принять человека, волочащего по земле мертвое тело, за «черное, большое, горбатое».

- И что дальше было? - поторопил он.

Мальчик мялся и отчего-то не желал рассказывать. Пока, наконец, не молвил, глядя в землю:

- Не знаю… я убежал.

Кошкин поверил в это не сразу и, конечно, разочарованию его не было предела. Останься мальчишка на берегу, он наверняка разглядел бы, кто грузит тело в лодку. Хотя бы знал точно, мужчина это был или женщина - одного этого Кошкину было б достаточно. Ему хотелось окончательно исключить Раскатову из круга подозреваемых и начать спокойно работать.

Однако мальчик и сам ужасно стыдился своего побега, Кошкин посчитал нужным его успокоить и почти искренне воскликнул:

- Еще бы! Я на твоем месте сам побежал бы так, что только пятки сверкали.

- Вы бы не побежали - вы же взрослый, - с сомнением отозвался тот.

- По-твоему, взрослые ничего не боятся? - хмыкнул Кошкин. - Я слышал, какие легенды ходят про ваше озеро…

В глазах мальчика снова загорелся интерес, и он недоверчиво спросил:

- Вы верите в чудище, которое здесь живет?

- Все может быть, - пожал плечами Кошкин.

Мальчик кивнул серьезно и по-взрослому:

- А я его видел. Нет-нет, да промелькнет что-то черное на дне - с валунов и особенно ночью, при луне, хорошо видно. Только того господина не чудище утащило - это был человек. Зря я убежал.

- Разглядел, кто это - мужчина, женщина?

- Нет, совсем темно было…

- А время сказать можешь?

Мальчик задумался:

- Я когда домой вернулся, часы вскоре один раз пробили. А отсюда до дома, если по суше, то минут тридцать.

«Если убийство произошло в полночь, - отметил про себя Кошкин, - то в половине первого Максим действительно мог видеть на берегу убийцу. Едва ли кого-то другого».

- А лодка, стало быть, находилась на этом берегу? - уточнил он.

- Я на ней сюда приплыл, когда у нас все уснули. Дядя Грегор не разрешает, - он бросил опасливый взгляд на Рейнера, слушающего его крайне внимательно, - но я почти каждый вечер сюда хожу. Лодку я той ночью оставил здесь… а утром она снова была привязана к нашему причалу.

- Тебя точно не видели? - влезая в разговор, с волнением спросил Рейнер.

- Не видели, - отозвался тот.

А Кошкин опять мрачнел на глазах - потому что для него очевидным было, что мальчик ошибается. Этот человек, убийца, не мог не понять, что если на берегу стоит лодка Рейнеров, то кто-то из этих Рейнеров должен быть поблизости. А если он хоть немного осведомлен об отнюдь не примерном поведении мальчика, то наверняка обо всем догадался. Однако ребенка он не тронул. Пока что.

Усвоив все это для себя и убедившись, что Рейнер понимает, какая беда грозит теперь его племяннику, Кошкин попрощался и поспешил к дому графини. Он надеялся все же застать там Гриневскую.

Напрасно…

Заглянув в библиотеку с террасы, дверь которой и сейчас была распахнута настежь, он увидел здесь только Раскатову. Сперва ему показалось, что она уснула в кресле, и он собрался уж ретироваться, обойдясь без прощаний. Однако в следующее мгновение Кошкин разглядел, что сидит - или даже, скорее, лежит - она больно неестественно: поперек кресла, причем голова была безвольно откинута с подлокотника, а темные, блестящие при свечах волосы свисали на пол.

- Японский городовой! - не помня себя, вскричал Кошкин и тотчас бросился к ней.

Он готовился уже увидеть очередной труп, однако ни кровавых пятен, ни следов удушения не было, что внушало некоторую надежду. Быть может, только в обмороке?

- Светлана Дмитриевна, Ваша светлость!…

Он приподнял ее голову и легонько похлопал по щеке, пытаясь привести в чувства. Не помогало. Но она была жива: грудь под лифом платья вздымалась размеренно и плавно.

Кошкин приметил возле кресла сонетку и потянулся уж, чтобы позвать прислугу - тогда-то графиня слабо застонала.

- Вы живы? - Кошкин снова похлопал ее по щеке - теперь более настойчиво.

Та поморщилась, веки ее задрожали, а через мгновение она открыла глаза. Большие, выразительные - они были так близко сейчас к его лицу, что Кошкин разглядел черную кайму вокруг радужки.

«Черт возьми, но она действительно очень красива, - подумал он. - Даже жаль, что графиня».

С четверть минуты, наверное, он не мог оторваться от ее глаз. Было очевидно, что Раскатова достаточно пришла в себя, чтобы осознавать всю неловкость, но отчего-то она даже не попыталась поднять голову с его руки. Но все же заговорила:

- Помогите мне встать, Степан Егорович, - сказала едва слышно, по-прежнему не отводя взгляда.

Кошкин хотел, было, возразить, что ей лучше остаться лежать, но Раскатова уже закинула сперва одну руку, а потом вторую ему на шею. Ничего не оставалось, кроме как протиснуть ладонь под ее талию и, приложив некоторые усилия, поставить на ноги. На ногах, впрочем, Раскатова не удержалась и тотчас упала на грудь Кошкину - рук вокруг его шеи она так и не разомкнула.

- Вам все же лучше лечь сейчас.

- Да, наверное, - ответила она, но не шелохнулась. - Господи, как же здесь душно… я боюсь, что опять потемнеет в глазах, и я упаду.

- Я открою окно.

- Нет! Не нужно, побудьте просто рядом, мне очень плохо…

Раскатова только теперь сняла руки с его шеи и, попытавшись обмахнуться собственной ладонью, как веером, снова простонала:

- Но как же здесь душно, - и легким, совершенно невесомым движением расстегнула несколько пуговиц на вороте платья.

Расстегни она всего на две пуговицы меньше, Кошкин вполне бы ей поверил. А так, невольно окунувшись взглядом в темную ложбинку, он ясно понял для себя:

«Переигрывает. Прямо как Зойка на спектакле. Чего она добивается?»

Кошкину уж начало казаться, что и обморок ее был постановкой, причем, не самого лучшего качества, а он попался, как малолеток! Все теплые чувства к этой женщине разом покинули его, оставив лишь некоторую долю брезгливости. Кошкин теперь был зол на самого себя - как он мог ошибиться! Тотчас развернувшись, он направился к дверям, бросая на ходу с крайней небрежностью:

- Я позову вашу горничную.

Однако до двери он не дошел.

- Вы считаете, это я убила своего мужа и Леона Боровского? - ее голос прозвучал даже с усмешкой - холодной, усталой и бесконечно разочарованной.

Кошкин обернулся. Две лишние пуговицы по-прежнему были заманчиво расстегнуты.

- Не исключаю, - ответил он на ее вопрос. И, усилием воли заставляя себя быть все-таки вежливым, добавил: - Я сыщик, я обязан подозревать каждого, пока не найду доказательства невиновности.

- Надо же, а еще только сегодня утром вы были слугой, который правит лошадьми, - Раскатова усмехнулась и плавно двинулась к нему.

Теперь он окончательно убедился, что обморока не было - не бывает у только что очнувшихся дамочек такого хищного взгляда.

Кошкину пришлось взять себя в руки, чтобы не попятиться к двери. Несмотря на свой чин и служебное положение, он чувствовал себя мышью, с которой кошка сейчас поиграет-поиграет, да и сожрет с потрохами.

Все же, пытаясь ей сопротивляться, он ответил с ухмылкой:

- Меня повысили.

- …и побрили! - закончила вместо него Раскатова. Она осмелела настолько, что снова подошла вплотную и провела кончиком пальца с острым ноготком по его щеке. - Впрочем, без бороды вам намного лучше. Скажите, Степан Егорович, а есть ли вероятность, что вы отыщите эти ваши доказательства моей невиновности. Может, я смогу вам помочь?

Сказано это было нежным полушепотом. Кошкин чувствовал ее дыхание на своей шее, томно-сладкий аромат духов и ее тело, которое раз за разом касалось его - и у него кружилась от этой близости голова.

- Можете, - смог все-таки ответить он, - но вам для этого придется постараться очень сильно.

Кошкин и сам не сразу осознал двусмысленность этой фразы. А осознав, тоже улыбнулся. Потому что почувствовал на миг себя котом, а ее - мышкой.

Возникла некоторая заминка. На мгновение Кошкину почудилось, что сейчас она залепит ему пощечину. И он не знал толком, чего хочет больше - пощечины или очередного ласкового прикосновения.

Кошкин так и не смог этого решить, а Раскатова уже вернула на лицо хищную свою улыбку:

- Вот как? В таком случае, я действительно постараюсь.

Ее рука, покоившаяся до того на груди Кошкина, медленно поплыла вниз. Кошкин даже позволил этой руке поколдовать над ним некоторое время, прежде чем аккуратно взял ее за запястье, отводя от себя - к неимоверному изумлению Раскатовой.

- В этой же комнате вчера ночью вы убили вашего мужа и любовника. Побойтесь Бога, Светлана Дмитриевна.

Сказать, что Раскатова была удивлена таким поворотом дел - это ничего не сказать. Она растерянно хлопала ресницами и все не могла найтись, что ответить. Но Кошкин и не собирался дожидаться: ему теперь все было ясно о ней. Более чем ясно. Не оглянувшись ни разу, он покинул дом через ту же террасу.

Однако он и сам отдавал себе отчет, что спокоен лишь внешне. Ярость клокотала в нем, мешала ясно думать и была столь сильна, что он едва сдерживался, чтобы не произносить вслух все те ругательствами, которыми крыл Раскатову про себя.

Она все-таки провела его! Подумать только - пару часов назад он был о ней такого высокого мнения, что не допускал всерьез ее причастности к убийству. А теперь… она сама фактически призналась. И доказала, что пойдет на все, на любые мерзости и ухищрения, лишь бы избежать правосудия.

«Так ведь нужно арестовать ее немедля!» - Кошкин остановился, осененный этой мыслью.

Возвращаться в библиотеку ему не хотелось - по правде сказать, он не был уверен, что устоит перед нею во второй раз. Да и доказательств нет… она призналась только что, да, но кто ему, Кошкину, поверит на слово? Напротив, Раскатова непременно станет уверять всех, что ничего подобного не говорила.

Нет, здесь нужно действовать иначе… сперва заручиться поддержкой Шувалова, а потом можно и арестовывать.

Решив так, Кошкин подозвал к себе старшего из своих людей, которые, проводив экипаж с Девятовым, теперь бездельничали, и отдал распоряжение:

- Взять все выходы из дома под охрану и глаз не спускать с Раскатовой! - Кошкин поймал себя на мысли, что приказ прозвучал излишне жестко. Однако допустив на мгновение, что Раскатова попытается пустить свои чары и против этого полицейского, Кошкин рассвирепел еще более. Договорил он тихо, но столь зловеще, что человек его бледнел на глазах: - Если хоть что-нибудь случится из ряда вон выходящее… шкуру спущу лично с тебя!

Полицейский мелко затряс головой, кивая, и даже не решился ничего уточнить. Потом козырнул и помчался отдавать распоряжение подчиненным.

А Кошкина черт дернул обернуться еще раз на дом.

Сквозь распахнутую дверь террасы ему хорошо было видно Раскатову, спрятавшую лицо на подлокотнике все того же кресла. Спина ее дрожала: она плакала навзрыд, в том не могло быть сомнений. На мгновение у Кошкина шевельнулась мысль - даже не мысль, а надежда, - что он просто понял ее как-то не так?… Впрочем, гоня сомнения, он снова нахмурился и отправился искать своего кучера.

Глава XII