Анастасия Логинова - Слезы черной вдовы (СИ)

Потому на ужин она велела приготовить пирожки с грибами: Светлана грибы любила, а Надя терпеть не могла, так что блюд из них никогда не делали. Более того, она сама мужественно вызвалась помогать Василисе - Светлана непременно должна оценить этот жест!

Но ей, разумеется, помешали…

Когда тесто уже заканчивалось, а у Нади пирожки только-только стали получаться симпатичными - в кухню заглянула Алена:

- Барышня, вас в гостиную просют. Гости к вам - Григорий Романыч.

- За… зачем он? - Пальцы непроизвольно сжались, и вместо пирожка опять получился невразумительный дырявый комок. - Скажи, что я занята, болею и вообще мне некогда!

«Неужто свататься пришел? - догадалась Надя. - Сдержал-таки угрозу…»

- Как скажете, - Алена пожала плечами, посмотрела на нее как-то странно и скрылась за дверью.

Но Надя продолжала нервничать и бестолково комкать тесто. Она не верила, что Рейнер так просто уйдет. Нет, он непременно вломится сюда и начнет признаваться ей в любви.

«В любви… Господи, Боже мой, неужели и правда будет?»

Наде еще никто и никогда не признавался в любви, хотя она много читала об этом в романах. И где-то в глубине души - совсем чуть-чуть - она даже хотела услышать эти его признания. Разумеется, чтобы тотчас поставить Рейнера на место однозначным отказом!

- Вышли бы вы, барышня, - вольнодумно посоветовала Василиса. - Такой хороший господин… зря вы, право слово.

Надя же велела ей замолчать, а сама еще больше уверилась, что Рейнер непременно проявит настойчивость.

Она как раз успела расправить складочки на крахмальном переднике, между делом глянуть на свое отражение в кофейнике и выпрямить спину, когда из коридора послышался шум, слабые возражение Алены - после чего дверь распахнулась:

- Надин, я так и знал, что вы здесь! Простите, что я ворвался, но нам надобно поговорить…

Она моментально оценила, что Рейнер был одет сегодня не по-дачному, а куда лучше, чем обычно: в темно-синий твидовый сюртук с шелковым галстуком и даже обут был в до блеска начищенные туфли вместо обычных своих сапог, в которых исходил все окрестности. Хотя до Леона ему, разумеется, все равно что до Луны.

«Точно будет признаваться в любви!» - поняла Надя.

Она отметила, что Рейнер и сам страшно волнуется, а вот она, напротив, чувствовала себя все уверенней. И даже пирожок в ее руках вышел - ну просто загляденье!

- Я занята как видите, - не удостоив его взглядом, ответила она, - ежели у вас какое-то дело, то Светлана вернется - вот с нею и поговорите.

Грегор мялся. Вытащил табурет и без разрешения сел:

- Сударыня… - обратился он к Василисе, - вы не могли бы оставить нас?

- Еще чего! Василиса, не вздумай! - вспыхнула Надя, не дав той ответить. А Рейнеру все так же не глядя пояснила: - Сестра мне запрещает оставаться с чужими наедине.

- С чужими? - Голос Рейнера зазвучал холоднее. Только сейчас Надя вдруг поняла, что перегнула палку. - Мне казалось, знакомство длиной в три месяца, делает нас хотя бы приятелями. Но если вы и впрямь считаете меня чужим, то, разумеется, я зря пришел. Простите, что отнял время!

Он поднялся, и Надя, спохватившись, что теперь не услышит признания в любви, попыталась смягчить сказанное:

- Это сестра считает, а не я, - запросто солгала она. Скосила на него взгляд и с облегчением отметила, что Рейнер решил пока остаться. И, чтобы он успокоился окончательно, даже сказала: - Василиса, сходи за мукою в погреб.

- Так полно муки-то…

- Сходи за ржаной! - вкрадчиво добавила Надя и поглядела на экономку так, что она, наконец, поняла:

- А, так за ржаной? Бегу-бегу…

Еще минуты полторы Василиса грузно поднималась из-за стола, потом, стараясь казаться расторопной, едва не опрокинула табурет, но все же убралась за дверь.

Они с Рейнером остались теперь наедине, но заводить никаких волнительных речей он не торопился: возможно, обстановка кухни тому не способствовала. Но помогать ему Надя не собиралась. Она невозмутимо, словно так и надо, смыкала края будущего пирожка. Разве что изо всех сил старалась, чтобы ее движения были как можно изящнее.

- Может быть, вам помочь, Надин? - нашелся, наконец, с чего начать Рейнер.

- И впрямь помогли бы, чем сидеть-то… - обронила Надя, поведя плечом.

«Заставить его тоже лепить пирожки? - лихорадочно начала выдумывать она. - Выгнать на улицу, за водой - лишь бы не сидел здесь?»

Но неожиданно для самой себя Надя велела:

- Развяжите фартук мне на шее. Давит очень.

И скорее отвела глаза, чтобы он не увидел, сколько в них страха. Зачем она его об этом попросила? Неужто ей будет хоть сколько-нибудь приятно, если он ее коснется?

И, тем не менее, сердце Нади оглушительно билось, а щеки вспыхнули красным, когда Рейнер, встав позади нее, нарочито медленно принялся развязывать узел на лентах. Она даже чувствовала его дыхание на щеке, чувствовала его пальцы, которые сперва робко, а потом все настойчивее касались ее шеи и… как будто ждала большего.

И все же, когда Рейнер вдруг наклонился к ней, легонько, почти невесомо, тронув губами уголок ее рта - она вскрикнула и отскочила в сторону, и в самом деле испугавшись:

- Боже, что вы сделали?!

- Надин, простите, я не хотел вас испугать… - растерялся тот.

- Вы меня поцеловали! - она не слушала его, а думала только о своей загубленной отныне жизни. - Что же теперь будет…

Дело в том, что во всех романах, читаных Надей, после того, как герой целовал героиню, она сразу же, в следующей строчке буквально, или становилась замужнею дамой, или производила на свет младенца, или, что самое ужасное, ее все начинали считать падшей женщиной. Так что следующие несколько секунд Надя словно черную метку закрывала ладонью место поцелуя, с ужасом глядела на Рейнера и ждала, быть может, что младенец появится откуда-нибудь прямо сейчас… Не дождавшись, однако, она без сил молвила:

- Вы погубили меня, Григорий Романович. Уходите, умоляю вас. Оставьте меня!…

И, сдерживая слезы, бросилась в свою комнату.

Рейнера Василиса, должно быть, не пустила за ней: он ушел - и слава Богу. А Надя, не отвечая на уговоры экономки открыть, из последних сил рыдала в подушку, оплакивая свою девичью жизнь. Другого пути, кроме как выйти за Рейнера, она теперь для себя не видела. Или под венец, или быть ей падшей женщиной. Насчет младенца, правда, Надя смутно догадывалась, что его пока не будет - хоть и не была уверена до конца.

- Добились таки своего… изверги! - вытирая остатки слез, заключила она и села на постели.

…Значительно позже, когда часы в библиотеке отбили девять раз, когда дачный дом осветился лучами закатного солнца, а все комнаты пропитались ароматом белых грибов (еле сысканных в конце лета), Надя сама, тужась и кряхтя, вытащила на веранду свое любимое кресло и поставила его рядом со Светланиным. Села, умаявшись, и, не сводя глаз с калитки, принялась ждать. Ей очень хотелось, чтобы сестра застала ее здесь - хотелось услышать, что она скажет на это. Надя отчего-то боялась этой встречи, но все равно ждала.

А мыслями она то и дело возвращалась к тому мгновению, когда Рейнер вероломно ее поцеловал. Касалась уголка губ и сетовала, что все произошло настолько быстро, и она даже ничего не успела почувствовать. Произошедшее уже не казалось ей столь страшным: вероятно, если Рейнер никому о том не расскажет, то и свадьбы можно будет избежать. Не случится никакой свадьбы, если она сама ее не захочет!

Вот только Надя уже не была уверена, что не хочет свадьбы…

Теперь, если Леон Боровской представлялся ей нежным властителем ее сердца - прекрасным и недосягаемым, с которым ее разлучила злодейка-судьба, то Григорий Рейнер был коварным соблазнителем, перед которым она, увы, не смогла устоять. Скольким девушкам он, должно быть, загубил репутацию?… Десяткам, если не сотням!

Однако ж всерьез сумел полюбить только ее.

«Наверное, я стала для него femme fatale. Совсем как Настасья Филипповна для Рогожина…» - подумала Надя и вдруг несмело улыбнулась.

Постепенно Надя успокоилась окончательно, решив, что, ежели Рейнер достаточно хорошо признается ей в любви, то, может быть, она за него и выйдет. И принялась ждать возвращения сестры.

Когда за зелеными кустами смородины в первый раз мелькнул экипаж, Надя напряглась, даже сердце ее застучало чаще и волнительней. Это Светлана, это точно она! Надя лихорадочно начала думать, как ей встретить сестру. Притвориться спящей в кресле? Сделать вид, что она увлеченно читает и будто бы случайно засиделась здесь? Но нет… твердо решив не отступать, Надя убрала книгу, сложила губы в улыбку, которая вышла робкой и боязливой, и вновь принялась глядеть на калитку. Светлана должна понять, что она именно ради нее здесь сидит.

Это действительно была Светлана. Однако по мере того, как она приближалась, улыбка Надина меркла: сестра была настроена вовсе не так благодушно, как сегодня утром. Что-то случилось… неужели из-за похорон? Надя поднялась ей навстречу, робея, и слова про пирожки с грибами застряли у нее в горле: слишком уж сосредоточенным было лицо сестры. И холодным. Враждебным к Наде - она буквально кожей это чувствовала. Что-то точно случилось.

- Иди в свою комнату и жди меня, - вместо приветствий сказала та, не дав ей и рта раскрыть.

И бросила на Надю всего один ледяной взгляд, после чего, не задерживаясь, толкнула дверь в дом.

- Василиса пирожки нажарила, - решилась Надя, - я ей помогала. Давай за ужином и поговорим.

- Пирожки? - Светлана очень медленно повернулась. На губах ее была усмешка - какая-то совершенно чужая. Наде всякой уже видела свою сестру, но не такой. А она повторила тихо и зло: - Иди в комнату. Немедля.

Светлана не двигалась больше. Наде под ее страшным взглядом оставалось лишь неуверенно кивнуть, сжаться - ей-Богу она боялась сейчас свою сестру - и, чувствуя лопатками ее взгляд, пройти вперед. Только в своей комнате Надя, обиженно всхлипнув, попыталась понять причину такой перемены в сестре. И вскоре поняла…

А после уверилась, что уж теперь-то Светлана на ней вволю отыграется.

***

«Что же, сестрица, ты так напугана? Должно быть, не ожидала увидеть меня без кандалов и живой?» - так и хотела выкрикнуть Светлана в лицо Наде. И сама не ведала, как ей удается держаться.

- Немедля иди к себе! - еще раз повторила она, и слезы, блеснувшие в глазах Нади, скорее смешили ее теперь, но не трогали. Она не верила им.

За всю дорогу, с момента, как Светлана нашла тот проклятый конверт в кабинете Павла, она успела столь многое передумать о своей сестре, что теперь каждое Надино слово она ставила под сомнение. Надя ненавидит ее, желает ей зла и, более того, делает все возможное, чтобы ей жилось несладко. Самое ужасное, что мысли эти теперь даже не шокировали Светлану - они вдруг стали для нее очевидной истиной, и она удивлялась лишь, почему не понимала этого раньше.

Ее Надюша чудовище - поистине чудовище.

Тот день, когда сюда приехал Леон Боровской… Светлана помнила, как Надя отчаянно дерзила, как цеплялась к мелочам и утраивала тихие, но изнуряющие истерики. Помнила, как она заперлась в своей комнате после обеда и более не выходила. И помнила ту резкую перемену в ее настроении на следующее утро: Надя сама, ни с того ни с сего, вдруг вызвалась поехать в город, в аптеку, за порошками от головной боли для Светланы. Порошки закончились неделю назад, а Светлана все забывала заказать новые. Но у нее и в мыслях не было послать за ними Надю - Надя подобного для нее никогда не делала. Светлана тогда подумала, что сестре стыдно за свое вчерашнее поведение, и она так пытается извиниться…

Но дело не в порошках, нет. Порошки Надя привезла самые обычные: они спасали Светлану от мигрени, и от них никогда не клонило в сон. Надя ездила за другим.

- Звали, барыня?

В гостиную шагнул Петр, стягивая с головы шапку.

- Звала. Присядь-ка, Петр, поговорить надобно. - И, когда тот неловко присел на край дивана, устроилась напротив и задала вопрос. - Скажи, помнишь ли, как барышню в город возил, к аптекарю?

Случалось такое нечасто, точнее один-единственный раз, потому Петр, не раздумывая, хмыкнул:

- Да как же не помнить, барыня - меньше седмицы назад то было.

Светлана понимающе улыбнулась: за несколько часов той поездки Наденька, вероятно, извела его придирками столь сильно, что помнить он будет еще долго.