- А вот это, скажи-ка, твое добро?

Тот на глазах буквально сжался:

- Лягавый! - сипло взвизгнул парень и выплюнул папиросу.

Меж зубами у него блеснул осколок лезвия [43] - Кошкин прежде такие фокусы видел, потому резко отшатнулся. И тем наверняка спас себе глаза, ибо в следующую секунду лезвие полетело ему в лицо, грубо царапнув щеку. Кошкин же пореза и не заметил: его целью стало любой ценой заткнуть парню рот, чтобы он не позвал подмогу. И Кошкин бросился на него, впечатывая в стену, а локтем уперся в кадык, не давая произнести ни звука.

- Угомонись, не легавый я! - И Кошкин зло усмехнулся, поняв вдруг, что это чистая правда. Выпрут его из полиции… и хорошо, если трибунала избежит. - Про револьвер расскажи да иди с Богом. Не нужен мне ни ты, ни твой арсенал.

Он ослабил хватку, позволив ему говорить. А тот прохрипел лишь, сверкая ненавидящим взглядом:

- На жагу-то не бери [44]! Не мое. В первый раз вижу.

- Врешь! - Кошкин снова сдавил его горло. - Учти, револьвер мокрым [45] стал - два трупа не нем. Да не абы кто, а такие господа высокие, что - стоит кой-кому только намекнуть - мигом дадут команду всю вашу барахолку перевернуть вверх дном, а лавочку твою и вовсе спалят к чертовой бабушке. А ты, мил человек, по этапу пойдешь: раз никому револьвера не продавал, то и убийства, выходит, твоих рук дело. Надо тебе оно - чужой грех на душу брать? - И, видя теперь в глазах парня сомнение, гаркнул: - Говори! Кому пушку [46] продал?

- Баба какая-то забрала! - просипел тот, когда Кошкин снова ослабил хватку. - Дамочка. Одета по-простому, но видно, что из приличных. К нам такие редко ходят. А зачем ей пушка не сказала - а я и не поп, чтобы она мне исповедовалась!

- Что за дамочка?! - напирал Кошкин, только теперь убедившись, что и впрямь явился по адресу. - Назвалась как-то? Как выглядит? Описывай!

- Да обыкновенная баба! Вроде из благородных, хотя черт ее разберет… в черном вся, с этой… как ее… сетка на лице.

- Вуаль, что ли?

Кошкин решился убрать локоть с его горла, положив, однако, ладонь, на кобуру.

- Ну да. - Слава Богу, фокусов парень больше не выкидывал, а пытался теперь прокашляться. - Тож черная. Не видел я лица! Волосья тока заправляла она все под шляпку свою. Рыжие волосья-то!

Глава XXXV

Гриневская. И хваленый мужской склад ума, которым славилась она среди знакомых, и близость к Светлане, а теперь еще и цвет волос. Других рыжих «дамочек» Кошкин в Горках не видел, кажется, и среди прислуги… Да и холодность ее к мужу, к Гриневскому, можно было объяснить тем, что она с юности влюблена в отца Светланы, да так и не изжила в себе это чувство.

И хоть с большим трудом, но Кошкин мог представить, что когда-то она сочиняла стихи под поэтическим псевдонимом Нелли.

Однако как ни была хороша эта версия, Кошкин видел в ней уйму пробелов. Во-первых, портрет Светланы, написанный, очевидно, художником Рейнером, а потом загадочно исчезнувший; а во-вторых, тело Леона Боровского, которое для чего-то пытались утопить в озере. Может быть, Гриневская и замешана в этом деле, но явно был кто-то еще…

Пока Кошкин добрался до Горок, снова начало темнеть.

И на этот раз он не сдержался: возможно, следовало наперед навестить дачу хозяев, но ему до смерти хотелось увидеть Светлану. К тому же, кажется, ему везло: полиция до Горок добраться не успела, по крайней мере, в округе стояла тишь да благодать. Пожалуй, было даже слишком тихо, и это непременно насторожило бы Кошкина, если б он думал о чем-то, кроме того, что вот-вот, еще мгновение, и он увидит глаза Светланы…

Дверь ему легко поддалась - даже оказалась не заперта. Тогда-то Кошкин и почувствовал неладное, но было уже поздно. В кромешной тьме гостиной он услышал звук, с которым взводят курок, а после прозвучал напряженный голос Девятова:

- Кошкин! Поднимите руки, вы арестованы!

Слабо начал разгораться огонек масляной лампы, и вскоре Кошкин увидел, что гостиная полна людей в форме, полицейских - уже не его подчиненных, а Девятова. Один из них зажимал рот Светлане, чтобы она не подняла шум, и его задержание прошло бы без проблем.

- За что же я арестован, позвольте спросить? - Он не спеша поднял руки, потому как сопротивляться и впрямь было бесполезно.

Бывший подчиненный не замедлил вынуть наган из его кобуры, а после, сноровисто обыскал и забрал так же Смит-Вессон, похищенный из полицейского сейфа.

- За невыполнение приказа Шувалова и пособничество подозреваемой! - резко ответил ему Девятов. - А то и за соучастие - как покатит.

Светлана, которой удалось, наконец, отнять медвежью лапу полицейского от своего лица, сквозь слезы выкрикнула:

- Это все я! Оставьте его в покое, умоляю!…

- Следствие разберется, Светлана Дмитриевна! - повышая голос, ответил ей Девятов.

Тот старался казаться невозмутимым, но все же нервничал. Девятов явно не испытывал большой радости оттого, что арестовывал бывшего шефа. Кошкина это несколько воодушевило - возможно, он его еще и послушает.

- Девятов, позволь тебе пару слов сказать. Наедине, - негромко попросил он.

- Поговорили уж, Степан Егорыч - больше не о чем! Таких делов наворотил, что трибунал теперь тебя ждет. Вот на суде и поговорим!

- Пусть так, - согласился, проглотив ком, Кошкин. - Но если я тебе, допустим, скажу, что знаю, кто убил этих двоих - назову мотив и дам человека, который продал убийце Смит-Вессон. Тогда?

Сейчас, к некоторому облегчению, Кошкин отметил, что даже подчиненные Девятова неловко переглянулись меж собой. Да и Девятов явно сомневался, как поступить.

Он подошел ближе к Кошкину и, буровя его взглядом, сделал одолжение, спросив:

- Кто?

Кошкин ощутил маленькую, но победу.

- Вели сейчас же ехать к Рейнерам. И пусть туда доставят Алевтину Гриневскую.

- Снова выкрутасы? Ты меня за дурака совсем держишь, если думаешь, что я еще раз на это клюну?

Впрочем, он оглянулся на подчиненных и, наверное, испытал неловкость за свой истеричный тон. Но пропустить слова Кошкина мимо ушей что-то все же ему мешало. Девятов грубо толкнул Кошкина в спину, веля идти в соседствующую с гостиной столовую. Там, плотно закрыв дверь, он выплеснул поток своей ненависти:

- Ты, Степан Егорыч, фокусы свои оставь: ты здесь теперь уж не начальник, так что меня, дурака, идиотом выставлять не смей! Говори имя, если что-то знаешь - иначе даже слушать тебя не стану!

Кошкин назвал. И, видимо, было достаточно убедителен, потому как Девятов, хоть и не вполне доверился ему, все же велел организовать поездку к Рейнерам.


***

Крохотную гостиную художника уже давно заняли полицейские, когда туда явились Кошкин с Девятовым. Снаружи, возле дверей, Сергей Гриневский, сильно нервничая, допытывался, на каком основании арестовали его жену, угрожал расправой, высокими родственниками и требовал немедленно ее отпустить. Младший брат художника тоже толкался здесь, но хотя бы не шумел. Девятов вяло от них отмахивался, а Кошкин вовсе ничего не сказал, проходя в комнату.

Сама Гриневская, в отличие от мужа невероятно спокойная, молча восседала в кресле, наблюдая за происходящим так, будто это ее не касается. Рейнеры, муж и жена, трогательно держали друг друга за руки, но беспокойства тоже не выражали - художник, правда, впился в сыщиков ненавидящим взглядом, едва они появились. Но обошлось без истерик.

Девятов прошел в центр гостиной и пару раз кашлянул, пытаясь привлечь внимание. Кошкину пришлось отметить, что, получив заветную должность, тот как-то разом потерял свою ироничность. Да и лихую самоуверенность заодно. Он даже счел нужным поддержать Девятова одобрительным кивком.

- Господа, - начал тот довольно решительно, - сперва прошу ответить на вопрос: где вы были в ночь убийства? Весьма рекомендую на сей раз говорить правду.

Кошкин на троицу подозреваемых не глядел. Он прохаживался вдоль стен, густо увешенных картинами самого разного содержания, и не сомневался, что эти господа снова станут лгать. И, собственно, не ошибся.

- Я уже отвечал, что в ту ночь почти до рассвета был в мастерской! - рассерженно ответил Рейнер. - Заканчивал картину… Я рассказывал это вам тысячу раз!

Супруга живо его поддержала:

- Разумеется, Николай Романович говорит правду: я заглядывала в мастерскую - уверяю, он никуда не отлучался.

- А вы сами, Ольга Николаевна, что делали?

- Я спала, разумеется! Что за вопросы? - вспыхнула та. - Но свидетелей тому, как вы понимаете, нет.

Девятов повернулся к Гриневской:

- Ну а вы, Алевтина Денисовна, чем изволили заниматься?

- Ночью я спала, как бы удивительно это ни звучало. Я говорила вам это в прошлый раз, и с тех пор ничего не изменилось.

- И навестить вашу подругу, Раскатову, вам тем вечером не захотелось? Даже не смотря на то, что вы знали о приезде ее супруга и догадывались, что ей нужно дружеское плечо?

- Говорю же вам - я спала, - ответила та и позволила себе улыбнуться.

- Вы настаиваете на этом, даже если и ваш муж вдруг вспомнит, что вы таки отлучались тем вечером и вернулись далеко за полночь?! - не унимался Девятов.

Гриневская вовсе не ответила теперь, но стоически выдержала взгляд сыщика, давая понять, что от собственных слов не отступится. Тот сдался и как будто ей поверил.

- Десять лет назад, - продолжил, возвращаясь в центр гостиной Девятов, - при несколько странных обстоятельствах погиб Дмитрий Шелихов, отец графини Раскатовой. Кто-либо из вас был с ним знаком, господа?

Рейнер вдруг кашлянул и закинул ногу на ногу. Но так ничего и не сказал. И дамы молчали: можно было подумать, что имя они и впрямь никогда не слышали.

- Неужто даже вы, Алевтина Денисовна, не знали Шелихова? Вы ведь с детства дружили с его дочерью.

- Знала, - помедлив, согласилась та, - но… позвольте, разве это имеет отношение к делу?

- Поверьте мне, имеет!

Девятов выразительно поглядел на Рейнеров:

- Николай Романович, а вы, стало быть, этого имени не слышали?

- Ммм… не припоминаю.

Кошкин вдруг громко усмехнулся, разбивая напряженную тишину в гостиной. Глядел он при этом на картину кисти Рейнера, изображающую лесную чащу.

- Позвольте спросить… - возмутился этому смешку Рейнер, - не помню вашего имени-отчества. Что же вас так развеселило в моей скромной живописи?

- О, простите, - спохватился Кошкин, - ваша живопись превосходна. Дело в том, что на днях мы с коллегой изучали документы по делу Шелихова и наткнулись на газету, которую он выпускал - как она называлась, Михаил Алексеич, «Сириус»?

- Да, «Сириус», - с готовностью подтвердил Девятов.

- Так вот, мы поразились, сколь искусно выписано название на той газете. Заглавная буква «С», переплетенная с четырехконечной звездой. Видна рука настоящего мастера.

Кошкин, которому терять уж было нечего, говорил это легко, даже весело, зато взгляд Рейнера с каждым новым словом все больше становился волчьим. А Кошкин смело продолжал:

- Представьте мое удивление, когда эту же букву «С» я увидел на стене в вашей гостиной, в подписи к прекрасному пейзажу «Сосновый этюд». Вы можете это объяснить, господин Рейнер?

Тот медленно, но важно отвернулся, давая понять, что объяснять ничего не собирается.

- Вы иллюстрировали газету Шелихова, не так ли? - подытожил Кошкин сам. - Вы работали на него, выполняли заказы.

- И что с того?! - с вызовом спросил он. - Учтите, если вы предадите огласке, что я, Николай Рейнер, по молодости лет осквернил себя поденной работой в заштатной газетенке… вам все равно никто не поверит. А лично на вас я подам в суд - за клевету! Вы ничего не докажете!

За сегодняшний вечер Кошкину уже угрожали судом - второго раза он не вынес:

- Боюсь, очень скоро «ошибки по молодости лет» станут наименьшей из ваших проблем, Рейнер! - взорвался он, тучей нависая над креслом художника. - В этой комнате находится убийца двух человек - вы, думаете, мы шутить сюда пришли? Портрет Раскатовой - та самая картина, которую вы заканчивали в ночь убийства, и которая потом бесследно исчезла - она подписана точно так же! Буква «С» в имени «Светлана», переплетенная с четырехконечной звездой! Вы автор того портрета? Отвечайте немедленно!

- Ну я, я - и что с того?… - уже оправдывался Рейнер и тяжело, взволнованно дышал под напором Кошкина. - Вы сами должны понимать, что, раз ночью я писал картину, убивать я никого не мог! Оставьте меня в покое!