Но Кошкин все напирал, не понижая тона голоса:

- Вам заказали этот портрет? Кто?!

- Боровской, разумеется! - Рейнер вынул платок, принялся утирать пот со лба и не увидел, как победно Кошкин оглянулся на еще более удрученного Девятова. - Бог его знает… рассчитывал, вероятно, Раскатову тем покорить. А, впрочем, мне до того дела нет: заплатил он вперед и втрое больше, чем я за такие портреты беру…

Рейнер осекся и резко замолчал, испугавшись, наверное, что и это полиция предаст огласке. Впрочем, его поспешил успокоить Девятов, заговорив с ним неожиданно ласково - будто извинялся за экспрессию Кошкина:

- Полно вам, Николай Романович, мы все понимаем. Когда стало известно, что Боровского убили, вам пришлось молчать, что он приезжал сюда по какой бы то ни было причине - иначе б это навредило вашей репутации. Непременно ведь попало бы в газеты, что убийству молодого князя предшествовал его визит к вам. А там, глядишь… такие разговоры пойдут, что…

- Вот именно! - поддакнул художник. - Это в Европе да за океаном, знаете ли, модно, чтобы скандалы вокруг имени. А у нас общество другое. Понимать надо.

- Вам супруга, должно быть, это посоветовала? - услужливо спросил Девятов.

- Да-да, посоветовала. И разговаривала с Боровским тоже больше Оленька: ежели б я сам, то, глядишь, и отвел бы от меня Господь такого клиента, с которым одни беды.

Девятов сделал вид, что изумился, и обратил взор теперь на супругу Рейнера.

Ольга тихой мышкой сидела в углу дивана, так и не обронив ни слова. Она была спокойна, как изваяние, и только глаза живо перебегали с одного следователя на другого. Кошкин и сейчас не мог понять, что на уме у этой женщины.

- Так, выходит, это вы разговаривали с Боровским, Ольга Николаевна? - спросил Девятов. - Поддержали его затею покорить Раскатову и даже не попытались отговорить от столь безнравственного поступка?

- Уж, скорее, дали пару дельных советов, не так ли? - встрял Кошкин, не сдержав презрения. - И поделились запасом морфия! - Потом снова повернулся к художнику: - Рейнер, вы познакомились с женой в редакции Шелихова, так?! Она тогда писала стихи и представлялась всем, как Нелли!

- Да, но я не понимаю, отчего вы говорите со мной в подобном тоне!… - ища защиты, Рейнер умоляюще смотрел на Девятова. - Мы с Оленькой и правда познакомились благодаря Шелихову… и да - моя жена в то время писала стихи под псевдонимом Нелли… Некрасова, так ведь? - он оглянулся на Ольгу. - Но, слава Богу, когда после смерти Шелихова мы поженились, Оленька поняла, что ее истинное призвание быть Музою!

Он сжал ладонь супруги и попытался поднести ее к губам - однако, Ольга неожиданно отняла руку. Очень негромко, будто извиняясь, она сказала мужу:

- Это была не просто смерть, Николай Романович… Его убили.

- Ты о чем, Оленька? - не понимая, уточнил Рейнер.

- Отравили. Морфием.

Глаза Ольги медленно заполнялись влагой. Она говорила очень тихо, не обращаясь ни к кому, кроме супруга. Будто все пыталась объяснить ему.

Закончить ей помешал один из полицейских, шумно вошедший в гостиную. Он тотчас принялся что-то говорить Девятову, а в руках держал рыжий театральный парик и несколько пузырьков с таблетками.

Выслушав подчиненного, Девятов кивнул и тотчас повернулся к жене художника:

- Ольга Рейнер, вы подозреваетесь в убийстве графа Раскатова и Леонида Боровского. Прошу вас пройти с нами.

Та медленно и нерешительно поднялась.

- Вы подтверждаете, что застрелили Павла Раскатова и Леонида Боровского?

- Да, это я сделала. Но я всего лишь хотела восстановить справедливость, - ответила она совсем неслышно. И еще тише выдохнула: - У меня не вышло.

Кошкин, признаться, в этот миг подумал, что она сумасшедшая.

- Вы хотели восстановить справедливость, убив двух человек? - спросил он свысока.

- Вы осуждаете меня? - она понимающе улыбнулась. - Вам ли не знать, Степан Егорович, что жизнь полна несправедливости. Кому-то от рождения даны все мыслимые блага, а у кого-то отбирают последние крохи. Мне не нужно было ничего от Дмитрия Шелихова. И я не была его любовницей, не думайте. Я радовалась уже лишь тому, что он помнит мое имя. Мне всего-то и хотелось, чтобы он жил - хоть как-то, но жил. Но другие посчитали иначе. Сочли, что имеют право.

- Оленька…

Рейнер только сейчас, кажется, начал понимать. Но, вечно занятый собственной персоной, все еще не мог уложить в голове, что его жена способна на подобные мысли, не говоря уж о действиях.

- Николай Романович, простите меня, - заговорила с ним Ольга, - я и правда хотела быть вам хорошей женой. Если бы Раскатовой не вздумалось приехать сюда, чтобы разрушить и это мое счастье своим присутствием, то, возможно, мне бы удалось. Но все же кое-чем я могу гордиться: вы стали тем, кем стали, не без моего участия. - А под конец спросила у Кошкина: - Вы по-прежнему станете осуждать меня, Степан Егорович?

- Госпожа Рейнер, прошу вас пройти с нами! - вмешался Девятов, которому эти разговоры смутно не нравились.

Но Кошкин все же ответил, прежде чем ее увели:

- Не мне вас судить, Ольга Николаевна. Но я рад, что у вас все же хватает оптимизма гордиться чем-то. Шелихов и впрямь и не стал кем-то великим, навроде вашего мужа, зато его дочери боготворят его по сей день. А что ваш сын вспомнит о вас, когда вырастет? Что его мать была убийцей? Вы разрушили собственную жизнь, жизнь вашего мужа и вашего сына! Вы сами это сделали, Ольга Николаевна, сами, а не Раскатова или кто-то еще.

Ольга улыбнулась со снисхождением - должно быть, посчитала его глупцом. Да Кошкин и сам жалел, что сказал все это - к чему? Ежели человек уверен, что в бедах его и несчастиях виновен кто-то другой, то нет никакой возможности его переубедить.


***

Полгода спустя в вологодской пересыльной тюрьме для уголовных преступников Ольга Рейнер заперлась в банном помещении и, разодрав запястья о край раковины, умерла от потери крови. Супруг ее к тому времени спасался в Европе и известие принял даже с облегчением, надеясь, что теперь скандал вокруг его имени утихнет скорее.


***

Когда Ольгу увели, Кошкин обернулся на Гриневскую - теперь уж до нее никому не было дела. А зря.

Та сидела в своем кресле, в потрясении сжимая руками голову. А когда полубезумными глазами поймала взгляд Кошкина, то молвила:

- Так это Ольга их убила - Ольга, а не…

И осеклась.

- Ну-ну, Алевтина Денисовна, договаривайте, - не спеша подошел к ней Девятов и устроился рядом. - Ольга, а не… кто? Подозреваю, что вы все же не спали той ночью, а явились навестить вашу подругу Раскатову.

Несколько секунд Гриневская молчала, переводя взгляд с Девятова на Кошкина. И все же решилась:

- Да, я была там. Думала застать Светлану на террасе, где мы часто сидели вечерами и разговаривали. А я точно знала, что в этот вечер ей будет о чем поговорить: ведь Павел Владимирович приехал так некстати… Но я не нашла Светлану. Зато увидела, что стеклянная дверь в библиотеку распахнута - а за ней… Светлана сидела на полу, вся перепачканная в крови, и была совершенно не в себе. Как будто говорила с кем-то, но кроме нее там никого не оказалось. Никого живого. Ее муж и Боровской лежали убитые. Я хотела спасти ее, поймите… я не могла просто уйти. Тогда я ухватила Боровского за ноги и потащила к озеру. А когда я вернулась за телом Раскатова, в библиотеке уже была Надя, подняла шум… я больше ничего не могла сделать.

Девятов с досадою покачал головой:

- У вас будут большие неприятности, Алевтина Денисовна. Советую вам поскорее нанять хорошего адвоката.

- Вы видели на берегу мальчика? - уточнил Кошкин.

- Мальчика? Нет… Боже, так сын Рейнеров был там? Я думала, что кто-то из них просто позабыл на берегу лодку…

А потом вдруг глухо усмехнулась:

- Сколько же ошибок я допустила… А Светлана еще восхищалась моим умом. В ваших глазах я, должно быть, глупейшая из женщин, не так ли? - Девятов скромно пожал плечами и как будто собрался ей что-то ответить. Однако Гриневская не позволила, веско добавив: - И все же, надеюсь, вы понимаете, что я не настолько дура, чтобы давать официальные признания. Я ведь правильно понимаю, что доказательств у вас нет?

Доказательств действительно не было. Впрочем, Девятов не слишком расстроился: Ольга Рейнер давала признательные показания в соседней комнате, в ее вещах нашли рыжий парик, который она надевала, чтобы при покупке револьвера выдать себя за Гриневскую, и там же нашли таблетки морфия. Очевидно, один из пузырьков она одолжила Леону Боровскому с целью опоить Светлану.

- Степан Егорыч, отойдем? Поговорить надо, - позвал вдруг Девятов.

Кошкин рассеянно кивнул, вслед за ним выходя на улицу. Мысли его в этот момент занимал еще один вопрос - и, чем более размышлял он над ним, тем неспокойнее ему становилось.

- Не могу взять в толк, - поделился он с Девятовым, - ведь Гриневская попыталась избавиться от трупа Боровского уже после того, как Ольга Рейнер ушла. И, раз Ольга предполагала, что оба трупа найдут в библиотеке, то для чего она похитила кулон Раскатовой? И, тем более, для чего бросила его на берегу?

Девятов безразлично пожал плечами: это его уже не интересовало. А Кошкин продолжал рассуждать:

- Постой-постой, и, хоть и была ночь, но мы ведь весь берег обшарили, когда вытащили тело Боровского. Не было там кулона в тот вечер! Его позже нашли. Григорий Рейнер нашел…

Он нервно оглянулся на дом Светланы, что с античной изящностью возвышался за озером.

- Это, право, уже детали, - отмахнулся Девятов, - мало ли что еще взбрело в голову Ольге Рейнер? Никуда не денется - признается. Степан Егорыч, ты о себе лучше подумай.

Последняя фраза прозвучала с плохо скрываемой жалостью.

- Я ведь серьезно насчет трибунала. Шувалов в таком бешенстве был, что… - он покачал головой, показывая, что шансов у Кошкина нет. - Ведь то, что ты приказу его не подчинился - лишь предлог вообще-то, дело несколько в другом…

- Что еще? - Минуту назад Кошкин думал, что самое худшее с ним уже произошло. Но тон и взгляды Девятова заставили похолодеть от смутного предчувствия беды.

- С Дарьей Сусловой у вас что произошло? Что ты ей сказал?

- Дашеньке? Ничего особенного. Не томи - что?

- Она с балкона выбросилась. Сегодня, чуть свет. А тетка у нее в комнате твою записку нашла, в которой ты прощения просишь. Ты представляешь, какой скандал она в департаменте устроила? Шувалов при мне ей клялся, что не оставит этого, и ты будешь наказан. Ну а потом вскорости мы и в Горки поехали…

Кошкин покачнулся, будто на плечи ему обрушили тяжелейший груз.

«Как же так, Дашенька. Как же так. Зачем же ты?»

И теперь, и после Кошкин много раз задавал этот вопрос в никуда. Он даже научился отыскивать все новые аргументы, что это вина ее деспотичной тетки, беспомощного сиротского положения, неписаных законов общества - чья угодно, но не его! И малодушно был благодарен Дашеньке за то, что сделала это наутро, на другой день, а не тем же вечером после их разговора. Что позволила ему надеяться, будто это и впрямь не его вина…

Но это после, а пока, раздавленный непосильной ношей, Кошкин глупо глядел на Девятова и не думал ни о чем.

Девятов дружески потрепал его за плечо, желая вывести из оцепенения:

- Я что смогу сделаю, Степан Егорыч, но ты же понимаешь…

- Понимаю, - кивнул он. И попытался разозлиться на Дашеньку: все же она сумела ему отомстить. - Девятов, я знаю, у тебя распоряжение… но дай мне полчаса времени. Никуда я не денусь - слово даю.

Девятов, услышав просьбу, глядел на его не просто с жалостью, а как на убогого. Разумеется, он понял, зачем Кошкину те полчаса, осуждал его, но, вероятно, думал, что хуже точно не будет. Он позволительно махнул рукой, напомнив:

- Полчаса и ни минутой больше!

Но вдруг - задержал его за плечо. Кошкин решил, было, что товарищ передумал, но Девятов, опасливо оглянувшись, ловко сунул ему в карман спичечный коробок:

- Отдашь ей. Нам уж без надобности.

В коробке покоилась прядь темных шелковистых волос, явно детских, перевязанный голубой потрепанной тесьмою.


***

Светлану Кошкин увидел, едва повернул к дому - она стояла на крыльце, жадно глядя на дорогу. Заметив его, сделала несколько нерешительных шагов навстречу, а потом, словно сорвавшись, со всех ног бросилась к нему через двор. И повисла на его шее, кажется, ничуть не заботясь, что их могут видеть: