Она предложила, чтобы по вечерам мы собирались и вместе пели баллады: я, Карлотта, Грегори Стивене, а зачастую и Мэттью Долан, не забывавший навещать нас. Карлотта несколько чуждалась его, словно знала о надеждах, которые я питала относительно него, и старалась противодействовать этому.

Харриет любила рассказывать истории из своей актерской жизни, держа аудиторию в состоянии напряжения. Как настоящая Шехерезада, она имела обыкновение прерывать рассказ на самом интересном месте, говоря:

— Ну, на сегодня хватит. Что-то у меня голос сел. Мне, знаете ли, приходится о нем заботиться.

Временами Эдвин и Ли тоже приходили послушать ее. Они считали ее очаровательной, и она всячески доказывала это. Даже Присцилла умудрялась приковылять, чтобы восхищенно слушать ее пение или рассказы.

Хотя я была озабочена своими взаимоотношениями с Карлтоном, осложненными тем, что на этот раз не я ждала ребенка, однако и меня Харриет сумела пленить, как и всех остальных. За зимние месяцы она значительно пополнела, но ничуть не потеряла красоты. Ее безоблачное спокойствие только прибавляло ей обаяния.

Даже Салли Нуленс с нетерпением ждала появления нового младенца в детской.

Как-то раз я ей сказала:

— Салли, ты ждешь-не дождешься этого ребенка, я знаю.

— Ой, ничего не могу с собой поделать, — призналась она, — По мне, так нет ничего лучше, чем беспомощный малыш.

— Даже если он принадлежит Харриет? — спросила я.

— Кем бы она ни была, она — мать, — ответила Салли.

Я и не заметила, как в комнату вошла Карлотта. Она умела держаться в тени, как будто ей не хотелось обращать на себя внимание.

— Как ты думаешь, у нее будут легкие роды? — спросила я.

— У нее! — воскликнула Салли, и ее глаза вдруг загорелись странным огнем. — Да из нее высыплется, как горох из стручка. С такими, как она…

— Как она… — повторила я.

— Есть в ней что-то такое, — тихо сказала Салли. — Я-то с самого начала это заметила. Говорят, у ведьм есть особые способности.

— Салли, не думаешь ли ты, что Харриет ведьма? — спросила Карлотта.

— Я ничего не говорила, — пробормотала Салли.

— Нет, ты только что сказала, — напомнила я.

— Я могу сказать только то, что чувствую. Есть что-то… Есть в ней какая-то особая сила… Я просто не знаю, как это назвать. Некоторые называют это колдовством. Мне это не нравится и никогда не понравится.

— О, Салли, что за чепуха! Просто она здоровая и привлекательная женщина…

— Которая умеет добиться того, чего хочет. Мы с Карлоттой обменялись взглядами, как бы желая сказать друг другу, что не следует принимать всерьез слова старушки Салли.

Харриет родила ребенка в феврале. Как и предсказывала Салли, роды оказались легкими. Она родила сына, и, признаюсь, я ощутила некоторую зависть.

Прошла неделя или чуть больше после рождения ребенка, которого окрестили Бенджамином, когда домой вернулся Карлтон.

Он крепко обнял меня, и я вдруг задрожала от счастья.. Я решила, что рожу ему сына, как только полностью оправлюсь от слабости, которую все еще ощущала после выкидыша.

Карлтон заметил мое настроение.

— Ты выглядишь гораздо лучше, — сказал он, приподнял меня и прижал к себе.

— Я рада твоему возвращению, — ответила я. Мы вошли в дом рука об руку. Я сказала ему:

— У нас в доме прибавление — Харриет родила ребенка.

Он промолчал, и я добавила:

— У нее сын. В Харриет можно было не сомневаться.

— Да, — медленно сказал он, — в Харриет можно не сомневаться.

Мы прошли в комнату Харриет. Она лежала в постели, Бенджи спал в колыбельке, и возле него крутилась Салли.

Харриет протянула руку Карлтону. Он пожал ее и, как мне показалось, пожимал ее достаточно долго.

Высвободив руку, она сказала:

— Салли, подай мне Бенджи. Я хочу его показать. Клянусь вам, Карлтон, это самый прекрасный младенец в мире. А Салли поможет мне вырастить его.

Она была очень красива: великолепные волосы, спадающие на плечи, безмятежно счастливое лицо и чудные глаза, которые излучали мягкую нежность.

Я обратила внимание на Карлтона. Он очень внимательно смотрел на Харриет. И вновь мне показалось, что мы изображаем живую картину, исполненную скрытого смысла.

Бенджи рос на глазах. Салли говорила, что ей никогда не доводилось видеть младенца с такими крепкими легкими. Когда он орал, Присцилла смотрела на него как зачарованная. С самых первых дней жизни он демонстрировал решимость получать все желаемое. Он был красавцем — с большими синими глазами, с завитками темных волос. Присцилле нравилось смотреть, как его купают, она с удовольствием подавала Салли полотенце.

Я никогда не видела Харриет столь умиротворенной. Пробудившийся в ней материнский инстинкт удивлял меня, но я цинично объясняла это тем, что ребенок укрепил ее позиции в доме. Конечно, будучи вдовой Тоби, она имела право жить здесь, но то, что она родила одного из наследников земель и титула, делало ее положение гораздо более прочным.

Как бы то ни было, я чувствовала, что во мне растет напряжение. Я внимательно следила за Харриет, предполагая, что она вновь затевает какие-то интриги. Возможно, во всем было виновато мое воображение, и я просто не могла забыть прошлое.

Временами я ходила в дальний угол сада, к беседке, в которой погиб Эдвин. Этот участок сада оставался таким же глухим, как прежде, и еще больше зарос кустарником. Выглядел он жутковато, загадочно, как и должно выглядеть место трагедии, которое люди не любят посещать, создавая вокруг него легенды.

Частити проговорилась о том, что, по мнению слуг, здесь живут привидения. Привидение Эдвина, подумала я. Эдвина, на которого обрушилось наказание за грехи его; Эдвина, пойманного на месте преступления Старым Джетро. Интересно, о чем думала Харриет, заходя сюда? Она была непосредственным участником трагической сцены и должна была хорошо помнить ее, но ни разу не проронила ни слова при упоминании о беседке. По-моему, Харриет принадлежала к тем женщинам, которые умеют стирать из памяти неприятные события.

В последнее время нам начали досаждать голуби, пачкающие строение Эверсли-корта, и конюхи со слугами постоянно устраивали на них охоту. Эллен сообщила, что вся округа уже объелась пирогами с голубятиной, голубиными паштетами, жареными голубями и супом из голубей.

— Я им толкую, — сказала она, — что надо радоваться хорошей еде, какой бы она ни была.

Карлтон заявил, что мальчикам следует поохотиться на голубей. Стрельба по движущейся цели — прекрасная практика. Частенько я слышала, как Эдвин и Ли спорят насчет количества подстреленных ими голубей. Потом они относили их людям, проживавшим на наших землях.

Однажды летним днем я срезала розы в саду и внезапно припомнила случай, когда я занималась тем же самым и вдруг появился Карлтон, как мы начали обмениваться колкостями и как он сделал мне предложение.

Эта сцена с розами вызвала во мне живые воспоминания о волнении, которое я испытала тогда, хотя и притворялась, будто не хочу его видеть. Затем я стала думать о нашем браке и о неожиданном появлении новых, настораживающих ноток в наших отношениях. Что же происходит? Наверное, просто невозможно постоянно поддерживать страсть на одном и том же накале. Видимо, она и не может быть более глубокой. Я продолжала сравнивать мои взаимоотношения с Карлтоном и с Эд вином. Каким романтичным, совершенным казался мне мой первый брак! И как же я была глупа, думая так! Это не прошло для меня бесследно. Естественно, жизненный опыт меняет людей. Они становятся настороженными и подозрительными. Вот так я и стала относиться к Карлтону.

Запах роз, солнечные лучи на моих руках, жужжание пчел, воспоминания, разлитые в теплом летнем воздухе… и вдруг что-то произошло. Я ничего не успела понять. Я просто упала в клумбу с розами, а небо понеслось куда-то вдаль. Потрогав свой рукав, я почувствовала что-то теплое и скользкое… Мои руки были такими же красными, как розы в корзине. Я соскальзывала с розовой клумбы в траву. Кажется, это длилось очень долго, а потом все исчезло.

Я поняла, что кто-то несет меня на руках. Карлтон. Послышался детский голос, кричавший: «Это сделал не я! Это не я! Это не я!»Я подумала: это Ли. Потом — голос Джаспера: «Ты безбожный бесенок. Ты убил хозяйку».

После этого на меня опустилась тьма.

Я постоянно ощущала присутствие Карлтона. Вот он что-то говорит. Вот он склоняется надо мной. Карлтон рассерженный: «Как это могло случиться? Клянусь Богом, я это выясню…» Карлтон нежный: «Арабелла, моя милая, любимая Арабелла…»

И после внезапного пробуждения — маленькая фигурка у моей постели: «Я не делал этого. Это не я. Не я. Она пролетела у меня прямо над головой. Это правда. Это не я».

В комнате был полумрак. Я открыла глаза.

— Ли? — спросила я. — Маленький Ли? Кто-то горячо сжимал мою руку. Второй своей руки я не чувствовала.

— Это не я. Не я. Не я.

— Уходи, Ли, — произнес голос Салли, мягкий и понимающий. — Она знает, что это не ты.

— Ли, — сказала я, — я знаю это. Салли тихо произнесла:

— Бедный крошка! У него просто сердце разрывается. Все думают, что это он, когда голубей стрелял.

И тогда я поняла, что в меня стреляли. Когда я подносила руку к розе, в нее вонзилась дробь.

Доктор удалил дробины. Они впились достаточно глубоко, и поэтому мне было так плохо. Все считали благословением, что дробь попала всего лишь в руку.

Карлтон подолгу просиживал у моей кровати, и я ощущала огромную радость, когда видела его рядом.

Прошло три дня, прежде чем он начал разговор со мной. К тому времени я оправилась от лихорадки, вызванной операцией по удалению дроби.

— Я этого никогда не забуду, — сказал Карлтон. — Ли вскрикнул, я подбежал и увидел тебя лежащей на траве. Я был готов убить глупого мальчишку… Но теперь у меня есть сомнения. Ты помнишь, что произошло?

— Нет. Я собирала розы. Было тепло, светило солнце, и время от времени я слышала звуки выстрелов. В этом не было ничего особенного. А потом вдруг… вначале я не поняла, что случилось… я услышала выстрел и внезапно заметила на себе кровь…

— И ты никого не видела?

— Никого.

— А до того, как начала срезать розы?

— Нет, не помню. Карлтон помолчал.

— Я был сильно встревожен, Арабелла.

— Ах, Карлтон, как я рада! Рада тому, что ты небезразличен ко мне.

— Небезразличен! Что ты такое говоришь? Разве ты мне не жена? И разве я не твой любящий муж?

— Мой муж — да. Любящий? Я не уверена…

— В последнее время наши отношения осложнились, понимаю. Наверное, я в этом виноват. Вся эта шумиха из-за ребенка, которого мы потеряли… как будто ты была виновата в этом.

— Я понимаю твое разочарование, Карлтон. Я стала раздражительной и обидчивой, поскольку раздосадована тем, что огорчила тебя.

— Парочка дураков! Ведь мы так дороги друг другу!

Начинаешь понимать это, только едва не потеряв любимую. — Он наклонился и поцеловал меня. — Поправляйся скорее, Арабелла! Становись самой собой. Опять сверкай глазами, опять старайся уколоть меня… Делай, как тебе нравится. Я хочу именно этого.

— Ты считаешь, что я была излишне спокойной?

— Отчужденной, — уточнил Карлтон, — как будто нас что-то разделяло. Ведь ничего такого нет?

— Ничего, во всяком случае, с моей стороны.

— А значит — вообще ничего.

Мне было спокойно, пока он сидел возле моей кровати. Хотелось побыстрее поправиться и начать жить счастливо.

Карлтон сказал:

— Меня очень тревожит этот выстрел. Я должен выяснить, кто стрелял. Мальчик настаивает на своем. Не думаю, что он лжет. Он смелый паренек и не боится признаваться в своих проступках. Он стоит на своем. Говорит, что был там один. Ли — хороший стрелок, и я разрешил им стрелять по голубям. Он утверждает, что вообще не стрелял в твоем направлении, потому что там не было никаких голубей. Они как раз взлетали с крыши. Ли говорит, что выстрел, направленный в тебя, прозвучал у него прямо над головой, и мне кажется, что это и в самом деле возможно, если кто-то прятался в кустах по ту сторону дома.

— Прятался, подстерегая меня? Зачем?

— Именно это я и хотел бы выяснить. Именно это меня и беспокоит. Кое-что мне пришло в голову, и я успел повидаться с Молодым Джетро.

— Ты думаешь, что он…

— У меня появились кое-какие подозрения, и, чтобы добраться до сути, я решил поговорить с ним. Я отправился в старый амбар, где когда-то жил его отец, и сказал: «Хочу переброситься с тобой парой слов, Молодой Джетро». Он был несколько озадачен, а я продолжал: «Твой отец застрелил моего кузена. А теперь моей жене выстрелили в руку, но, возможно, ей просто повезло. И вот я думаю, а не сложилась ли в твоей семье традиция стрелять в членов моей семьи?»

— Карлтон! Неужели ты действительно думаешь…

— Теперь уже не думаю. Он поклялся Господом, что не делал этого, а я уверен, что человек, верующий с такой силой, как он, не осмелится лгать, клянясь именем Господним. «Хозяин, — сказал он, — я никогда никого не убивал. Сделав это, я был бы недостоин войти в Царствие Небесное. Убивать нельзя. Так сказано в Библии. Погубив чужую душу, я обрек бы себя на вечные муки». Потом он упал на колени и поклялся мне в том, что и близко не подходил в этот день к нашему дому. Что он даже не знал о случившемся. Что у него нет ружья — я могу обыскать амбар. Он никогда не убивал… даже голубей. Он считает, что убивать Божьих тварей вообще нельзя. Он говорил, говорил… и я убежден, что он говорил правду.