*Крапивник*

В эту ночь я видела сон.

Мне снились страсть и принуждение. Снилось, что Кью берет меня, владеет, повелевает, заполняет меня своей твердостью, трахает на бильярдном столе.

Я проснулась от прикосновения собственных пальцев к своей влажности. С поджатыми пальцами ног и выгнутой спиной, я ощутила оргазм, в котором Кью накануне мне отказал, прошедший теперь по мне волной, эхом отдаваясь в стучащих зубах.

Когда я вернулась на землю, мое сердце бешено колотилось, пальцы на ногах расслабились. Под моей попой появилось влажное пятно, а щеки покрылись румянцем из-за моей влажности. Но лежа в темноте, с пустым желудком и разрушенным сердцем я нашла свой покой.

Мое тело больше не дрожало, и первый раз за всю неделю я крепко уснула.



Время замедлилось.

Секунды перетекали в нежеланные минуты, превращаясь в завтра и в следующую неделю. Кью не приходил ко мне, и я ни разу не видела, когда он возвращался с работы.

Но я знала, когда он появлялся в доме, поскольку он сразу заполнялся страстной музыкой. В словах песен было предупреждение. Он жил в том же доме, что и я, и мог прийти ко мне в любой момент, но не делал этого.

Большую часть времени песни звучали на французском языке, но однажды из стереосистемы зазвучала песня на английском.


Каждую секунду мое самообладание иссякает, каждое мгновение моя жестокость требует,


Ты думаешь, что можешь выиграть, но ты не поглощена грехом,


Изысканным и сладким, который не идет ни в какое сравнение с адом и разрушениями,


Я не хочу, чтобы ты видела глубины моей тьмы,


Там погребены демоны и кошмары,


Не смотри в мои глаза, правда не для тебя,


Ты должна убежать, ты должна исчезнуть, ты должна навсегда убраться прочь.


Я не могла передать одиночество, поселившееся в моем теле. Песня казалось просьбой, которая сковала меня и поставила в тупик.

Начиная с той ночи и наполненной страданием песни, я не могла отделаться от чувства, что Кью пытался что-то передать мне через музыку. Но я не могла поверить ему, потому что если бы поверила, чтобы это означало? Я не могла чувствовать сострадание к своему похитителю. Я должна была остаться равнодушной и холодной. Должна была стать сосулькой — острой и неумолимой.

Жизнь подстроилась под определенный распорядок, нежеланный, но быстро сменяющийся. Я бродила туда-сюда, задаваясь вопросом, почему Кью оставил меня в покое. Неужели ему наскучило его новое приобретение? Или все его время занимала работа, и это даровало мне ограниченную свободу.

Независимо от причин, в воскресенье мою память мучили воспоминания, когда Кью настолько сильно завладел моими эмоциями, что лишь в самой себе я обнаружила то место, куда смогла сбежать. В каком-то смысле, он научил меня, как спасти себя, в то же время, как сам продолжал меня ломать.

Прошли пять дней, каждый из которых я отметила в календаре ожидания. Я существовала, чтобы заниматься уборкой, пока Сюзетт помогала мне подтянуть мой запущенный французский. Смотря на парадную дверь с тоской, я желала свободы, но зеленоглазый охранник всегда был возле нее. Наблюдая, всегда наблюдая.

Единственным светлым пятном была Сюзетт. В особняке Мерсера она приняла меня с распростертыми объятиями и стала якорем в бурных волнах, в которых я плавала.

Она никогда не задавала лишних вопросов, всегда болтая обо всем и ни о чем, тем самым заставляя меня чувствовать себя нормальной. Время от времени, я ловила ее за тем, что она, нахмурившись и с любопытством во взгляде, наблюдала за мной. Она что-то замышляла, но что именно, я не знала.

Даже миссис Сукре терпела на кухне мое присутствие, и я превратилась в некое ее дополнение, помогала готовить ужин, наслаждаясь приветливыми объятиями занятости.

Сюзетт давала мне тряпки и метлы и предоставляла работу по дому. Это все помогало сдерживать скуку, и я нуждалась в этом. Скука наводила мысли о спасении и угрозе. Но никакая помощь по дому не могла повлиять на мое сердце, сжимающееся каждый раз, когда я вспоминала о браслете Брэкса.

На своей спине я чувствовала холодный пот от мысли, что Кью разорвал моё сердце на кусочки, чтобы преподать мне урок: я разрушу что-то его, и он в ответ он сделает то же самое.

Он не заменил одежду, которую я разорвала. Я ходила неделю в одних и тех же джинсах и свитере, но мне было плевать. Сюзетт переживала о разорванной одежде сильнее меня. Для меня эта одежда была броской униформой: гардеробом игрушки.

В пятницу, вытирая окна в гостиной, я обдумывала, как просочиться через стекло. Не для того, чтобы умереть во время попытки этого, а чтобы просто побыть на улице. Трели птиц и нежный зимний морозец манили меня. Я несколько недель не была на воздухе.

Мысль о том, чтобы разбить стекло и истечь кровью до смерти останавливала меня, но не отменяла потребности убежать. Конечно, в этом особняке были спортзал и беговая дорожка. Постоянные пробежки были бы лучше, чем никакие. Кью держал себя в форме, так что где-то у него должны были находиться тренажеры.

Вдруг на ноге зажужжал браслет, напугав меня. Я присела на плюшевый диван и закатала джинсы. Почему он жужжит? GPS-трекер сводил меня с ума и постоянно мешал, когда я пыталась поспать или переодеться. Я надеялась, что он не был водонепроницаемым, и провела час, стараясь утопить его в душе. Но он оказался водонепроницаемым.

— Эсклава? — позвала Сюзетт, появившись в дверном проеме. — Только что звонил господин Мерсер. Сегодня у него деловой ужин с предполагаемыми клиентами.

Я встала и потянулась. Факт того, что Кью некоторое время не приходил ко мне, дало возможность моему телу исцелиться и окрепнуть. Раны от Кожаного Жилета почти зажили и стали бледно желтыми, также уменьшилась и боль в ребре.

К сожалению, пощечина Кью тоже не нанесла мне никаких повреждений. У меня было такое чувство, что он хотел причинить мне боль, но не набрался мужества. Я хотела, чтобы он заклеймил меня, и это его так сильно пугало.

Я не хотела слушать, но моя интуиция подсказывала, что его поведение может стать хуже. Мне надо было убежать до того, как мое предчувствие подтвердится. Сюзетт была неправа насчет него, у него не было никаких качеств, оправдывающих его. И меня не так просто было обмануть песенками, буквально источающими печаль.

— Ты хочешь, чтобы я помогла готовить еду? — улыбнулась я. Приготовление еды вместе с Сюзетт было ярким пятном в моей ограниченной новой жизни. Я никогда часто не готовила, в нашей семье кулинаром был Брэкс, но как оказалось, мне нравилось это делать. При мысли о Брэксе мое сердце кольнуло. Меня постоянно бесконтрольно захватывали воспоминания, и я хотела горевать, но в то же время не могла. Я не могла признать, что он мертв, или что я больше никогда его не увижу. Об этом и речи идти не могло.

Сюзетт подошла поближе. Что-то изменилось; она смотрела на меня с грустью и смирением. По моей коже пробежали мурашки, когда она спросила:

— Стало легче?

Я тут же поняла о чем она и поджала губы. Легче? Это никогда не станет легче.

Она вздохнула и прошептала:

— Он уже полностью взял тебя?

Я почувствовала сильное сердцебиение, когда заметила вспышку ревности в ее глазах. Она ревновала? К чему это? Она хотела, чтобы ее унизили и использовали?

Я немного отошла от нее.

— Почему ты задаешь такие вопросы?

Сюзетт опустила взгляд.

— Мне нужно знать. Сегодня вечером... эта деловая встреча. Мне нужно знать, как именно тебя подготовить.