*Двадцать лет назад*


Тишина была моим другом. Всегда. Вероятно, всегда и будет.

Она оберегала меня, уничтожая любой шум, который я создавал, превращая меня в тень. Я передвигался украдкой как призрак, фантом. Не издавая ни писка, ни шороха.

Однажды мои родители потеряли меня на два дня, а я даже не выходил за пределы дома. Я исчез в огромном, запутанном особняке, который мы именовали домом, болтаясь от комнаты к комнате. Воровал еду с кухни и разбивал лагерь в гигантских, неиспользуемых каминах.

Было сложно хранить тайны от тихого любопытного восьмилетнего мальчишки. Я видел, что происходило на самом деле, и меня тошнило от этого.

Моя мать все знала, но ничего не делала, предпочитая персиковый шнапс12 и Бейлис13 моему отцу. А мой отец предпочитал рабынь своей жене.

Мне было пять лет, когда я впервые услышал крики. Гортанные возгласы о помощи, наполненные болью и страданием, сопровождаемые ужасающим стоном удовольствия и экстаза.

Это был первый день, когда я прошмыгнул в запретную комнату и наблюдал, как мой отец бьет и насилует девушку. Ее задница пылала красным, пока он врезался в нее сзади.

Мое маленькое сердечко бешено заколотилось. Я не знал, что не должен был видеть это. Я не понимал. Происходило что-то плохое, но я был слишком наивным, чтобы понять, что именно. Но на каком-то уровне я точно знал, что это так.

Мой отец причинял боль женщине, которая не хотела этого. Он не была непослушной, как я иногда. Все, что она делала — плакала и извивалась. Пока мой отец бил ее кулаками и хлыстом. Наслаждаясь ее криками, он превратился в бабуина с фиолетовым от удовольствия лицом.

Это сцена врезалась в мою память на всю жизнь, безвозвратно изменив меня. Я изо всех сил старался быть добрым и ласковым с каждым живым существом. Кухарка постоянно ловила меня, когда я подкармливал птичек, мышей и других лесных созданий.

Моя мать все больше и больше влюблялась в алкоголь с запахом фруктов, лишая меня матери и оставляя с бормочущей алкоголичкой.

В то время как мой отец собирал коллекцию.

У него уже была коллекция машин: Бугатти, Ауди, Феррари, Порше. Он владел конюшней чистокровных лошадей. Но этого было недостаточно. Он хотел людей. Женщин. Имущество.

На мой восьмой день рождения он притащил домой свою двенадцатую девушку. Она брыкалась и кричала, пока он не ударил ее с такой силой, что она отключилась. Все крыло дома было забаррикадировано для его новых приобретений. Никому из персонала не позволено было туда заходить.

Но я знал секреты, которых не знал он. Тайные ходы в стенах, ни один замок не мог сдержать меня.

Я наблюдал сквозь вентиляционные люки и трещины в стенах. Мой живот скручивало в узел, когда я видел ненормальные, грязные извращения, которые совершались над хрупкими женщинами.

Вместо того чтобы проживать детский трепет, мою жизнь пронзил позор. Я барахтался в чувстве вины. Моя собственная плоть и кровь разрушала жизни других. Крала их свободу и превращала в сломанное имущество.

Я никогда не любил отца, но день ото дня моя ненависть к нему росла. Я ненавидел то, что он создал меня. Я не хотел иметь с ним ничего общего. Я хотел, чтобы он исчез.

На свой тринадцатый день рождения я прорвался к его коллекции, пока его не было.

Девушки подняли свои испуганные, покрасневшие глаза. Я не знал, зачем пришел. Чтобы пожалеть? Успокоить? Казалось, так глупо стоять там. Я предложил украсть им еды из кухни, да хоть что-нибудь, чтобы убрать эту безнадежность из глаз. Но они завизжали и спрятались, убежали от худенького тринадцатилетнего мальчонки.

Их страх вызывал отвращение, я больше не мог просто стоять там. Но я был должен им что-то, что-нибудь — ведь это мой отец разрушил их, моим делом было исправить это.

— Пожалуйста, я не собираюсь причинять вам боль, — произнес я, мой голос казался таким же высоким, как и их крики о помощи.

В тот день ни одна из девушек не приблизилась ко мне, но я разглядел их раны, темные круги под глазами, навязчивую пустоту их душ. Я не мог остаться в стороне.

На следующий день я вернулся и произнес то, что поклялся никогда не произносить. Слова, которые часто использовал мой отец:

— Рабыни, повинуйтесь мне.

Молниеносно девушки зашевелились и упали на колени. Все двенадцать склонили головы, длинные волосы самых разных цветов спадали до пола.

В тот день я выучил слово «сломленные». Они были сломлены. Полностью. И я не мог выдержать этого. После одной команды они были моими, и я возненавидел их слабость, так же как возненавидел отца за то, что он создал таких несчастных существ.

Я приказал:

— Ползите ко мне.

Раздался звук кожи, шаркающей о ковер, когда обнаженные рабыни повиновались.

— Стоп. — И они остановились. Тут же. Полное подчинение.

Встав в круг женщин, я дал клятву. Я помогу им. Никто не должен быть так сломлен. Ни один человек не имел право украсть чью-то жизнь.

Я стану их спасителем и верну им душевное равновесие.



Прошло три года, прежде чем я смог добыть пистолет, который невозможно отследить. Школа-интернат в Лондоне позволила мне познакомиться с богатенькими скучающими детьми с неплохими связями. Преступники липли к богачам как мухи к тухлому мясу, и я воспользовался этим преимуществом.

Я заработал репутацию замкнутого в себе и озлобленного парня. Тогда как в действительности я составлял план того, как воздать отцу по заслугам. Репутация моей семьи прочно закрепилась за мной, люди боялись. Боялись моей власти, моего наследства безжалостного магната.

Я ничего не делал, чтобы переубедить их. Страх — сильное оружие, я знал это. Я видел, как мой отец управлял страхами тех женщин.

Две недели спустя наступили школьные каникулы. Я отправился поездом домой: с кожаным чемоданом и тяжелым пистолетом за поясом.

Я ненавидел возвращаться домой. Там ничего для меня не было. Только всеобъемлющая потребность в мести.

Моя мать умерла от отравления алкоголем за год до этого, освободив меня. Она была моей матерью, но никогда не обращала внимания на своего единственного сына. Я не был бурбоном или ширазом, следовательно, не заслуживал внимания.

Миссис Сукре поприветствовала меня дома, и я скрылся в своей комнате, чтобы почистить свое новое приобретение. Уставившись на медные пули, я с распростертыми объятиями встретил гнев и ярость.

В два часа ночи я отправился на охоту. Ночь — время игры отца. Я знал, где найти его.

Я тихонько крался, крепко сжав пальцы вокруг новой покупки.

Крики девушек были как удары в грудь кулаком. Скоро. Скоро вы будете свободны. Я знал, что они поблагодарят меня за то, что я собирался сделать. Мое собственное здравомыслие поблагодарит меня. Скоро. Мне не придется жить с виной за то, что я продолжал позволять отцу причинять боль такому количеству невинных девушек.

Мой отец никогда ничего не слышал.

Я прокрался прямо позади него, он трахал девчонку, держась за ее косички как за поводья, пока его старая задница тряслась с каждым толчком. Мои губы свернулись от отвращения, и я фыркнул. Слезы девочки разожгли огонь в моем животе.

Я поднял пистолет, испытывая его вес. Моя рука была сухой — ни потной или трясущейся от нервов. Сердцебиение ровное.

— Наслаждайся своим последним трахом, папочка. Это последнее, что ты сделаешь.

Мой отец, мистер Куинси Мерсер Первый, прекратил толкаться, лицо покраснело, челюсть задергалась.

— Что ты здесь делаешь, маленький ублюдок? Свали отсюда. Я говорил тебе, что эта часть дома под запретом.