Монах суетливо обвел взглядом полный народа зал.

— Милорд, быть может, нам лучше побеседовать наедине…

— Отнюдь, — любезно улыбнулся Галеран. — Для простых людей полезно и поучительно видеть, как улаживаются подобные дела.

Брат Эйден с испуганным видом торопливо записывал.

Фортред отставил кубок и сел прямее.

— Значит ли это, милорд, что сведения архиепископа неверны? Говоря откровенно, ему стало известно, что жена ваша предалась блуду и родила ублюдка.

— Спасибо за откровенность, — холодно промолвил Галеран. — Это правда, жена моя родила ребенка, отцом коего являюсь не я. Но я не советовал бы никому — будь он даже посланником самого папы — называть ее блудницей.

Фортред побледнел, а Эйден выронил стило.

— В самом деле, милорд, — выдавил Фортред, — возможно, здесь мы… но все же, — с достоинством договорил он, — леди Джеанна, бесспорно, согрешила!

— А мы с вами разве без греха? Она прощена.

В толпе послышался тихий, но хорошо слышный ропот.

— Кем же? Богом? — осведомился Фортред.

— Об этом спросите у Него. Она получила прощение от меня.

— Воистину, милорд, это благородно.

Галеран спокойно встретил подозрительный взгляд монаха.

— Брат Фортред, я лишь недавно ступал по той земле, которой касалась стопа господа нашего. Разве не учил Он, что только те, на ком нет греха, могут бросить свой камень? А ведь речь, если не ошибаюсь, шла именно о женщине, застигнутой за прелюбодеянием.

— Воистину так, милорд. Но в наше смутное время нам приходится мыслить более приземленно…

Галеран возвел взор к закопченным балкам.

— Почему мне кажется, что Христос не согласился бы с вами?

— Милорд, теперь не время для досужих бесед! Архиепископ Фламбар обеспокоен тем, что вы можете сделать свой неудачный брак предлогом для проявлений жестокости.

Галеран посмотрел на Фортреда.

— Вы можете уверить его преосвященство в том, что я так не поступлю, — по крайней мере, если моя жена больше не согрешит.

— Более того, — продолжал Фортред, видимо, начиная наконец приготовленную заранее речь, — он чувствует, что постоянное присутствие очевидного доказательства ее падения может истощить терпение даже самого терпеливого мужа…

— Но, с божьей помощью, не нарушит его.

Фортред встал со скамьи.

— Милорд, мне поручено принять на себя хлопоты о незаконнорожденном ребенке и доставить его в Йорк, где о нем будут надлежащим образом заботиться до окончательного устройства дела.

— О каком деле говорите вы, брат Фортред?

— Чей это ребенок?

Тогда Галеран тоже встал, втайне радуясь, что на нем до сих пор залитые чужой кровью доспехи.

— Кто, кроме матери, может заявить права на это дитя?

Фортред невольно отступил.

— Отец, разумеется.

— Кто он?

— Как, вы не знаете? — В этот миг брат Фортред был похож на человека, который бодро шел по твердой дороге и вдруг провалился в трясину.

— Скажите же мне.

Монах оглянулся на своих товарищей, взыскуя совета, но те лишь глупо ухмылялись. Тогда он, сузив глаза, обратился к Галерану.

— Милорд, сэр Раймонд Лоуик сознался на исповеди, что является отцом этого ребенка. Он раскаивается в своем грехе, но заявляет, что и он, и леди Джеанна считали вас погибшим в то время, когда произошло зачатие. Он приветствует ваше благополучное возвращение и искренне сожалеет о содеянном. Во искупление — понимая, сколь неуместно присутствие его дочери в вашем доме, — он готов принять на себя бремя забот о ребенке.

Прежде чем ответить, Галеран помолчал, а затем заметил:

— Мне представляется, что он должен был бы понести более суровое наказание.

— Да. Господин мой архиепископ наложил на него виру в двадцать шиллингов и присудил ежедневно молить бога об искуплении греха.

Галеран кивнул.

— Моя жена тоже ревностно молит бога, дабы Он ниспослал ей прощение, но, думается мне, она должна заплатить и виру. Милорд Губерт, нельзя ли одолжить у вас денег?

— Отчего же нет, — отвечал тот, с тревогой глядя на Галерана, и тотчас послал слугу за кошельком.

Галеран снова обернулся к Фортреду.

— Что до младенца, то мы настаиваем, чтобы бремя забот по его воспитанию было возложено на наши плечи.

Монах побледнел, но западня, перед которой он оказался, была неизбежна.

— Но, милорд, это значило бы обременить вас, тогда как вы ни в чем не повинны.

— Разве? Не я ли оставил мою жену без присмотра и наставления на долгие месяцы? Даже святейший папа Урбан, призывая к крестовому походу, сомневался, должны ли в нем участвовать те, кто имеет жен. Велика мудрость божия.

— Но, если и был на вас грех, милорд Галеран, участие в святом походе искупает все!

— Тогда я уверен: Отец наш небесный дарует мне силу, дабы я вытерпел присутствие этого маленького неудобства в моем доме.

Щеки брата Фортреда покрылись красными пятнами.

— Милорд, архиепископ настаивает, чтобы ребенок находился под его опекой до окончательного разрешения этого дела!

Галеран положил руку на эфес меча.

— Брат Фортред, младенца нельзя разлучить с матерью, ибо он еще не отнят от груди.

— Но можно найти кормилицу…

— Я не верю, чтобы можно было вскармливать высокорожденное дитя молоком простолюдинки.

— В таком случае…

— И, кроме того, я не допущу, чтобы жена моя отправилась в Дургам вместе со своей дочерью. Я только что вернулся из далекого похода и желаю обрести то, что положено мне по праву супруга.

Тонкие губы брата Фортреда искривились в улыбке, весьма напоминающей злобный оскал, но доводы его, как видно, были исчерпаны.

Галеран воспользовался этим, чтобы призвать Джеанну. В мгновение ока она уже стояла подле него, склонив голову, являя собою образец женской покорности.

— Вы посылали за мною, господин?

— Да, жена. Оказывается, Раймонд Лоуик исповедовался в своем грехе архиепископу Дургамскому и был прощен. Он заплатил в церковную казну двадцать шиллингов и обещал принять на себя все хлопоты по воспитанию маленькой Донаты. Мне кажется, будет справедливо, если ты заплатишь ту же цену.

Услышав о том, что растить Донату будет Раймонд, Джеанна сначала вспыхнула, потом побледнела от ужаса, но затем до нее дошел смысл последующих слов мужа; ее глаза расширились, и Галеран понял, что она борется с неудержимым приступом смеха.

Ему и самому пришлось крепче сжать губы.

Прибежал слуга Губерта с кошельком. Он подошел было к своему господину, но тот указал ему на Галерана. Галеpaн взял кошелек и бросил его прямо в руки Джеанне.

Глубоко вздохнув, она преклонила колени перед монахом.

— Брат Фортред, архиепископ мудр и милосерден. Я охотно отдаю эти деньги на его святые нужды и лишь прошу и вас, и его не забывать меня в ваших молитвах к всемогущему и милостивому Отцу нашему, дабы ниспослал Он мне прощение.

Лишь только кошелек с деньгами оказался в руках остолбеневшего монаха, Галеран с изысканной учтивостью помог Джеанне подняться с колен.

— Я также благодарю архиепископа за то, что он примирил меня с Раймондом Лоуиком, столь постыдно воспользовавшимся моим отсутствием, и обещаю не поднимать руки на Лоуика, если только он не оскорбит меня вторично. Можем ли мы на этом считать дело улаженным, брат Фортред?

— Сомневаюсь, — буркнул монах, выходя из зала в сопровождении обоих своих спутников. Брат Эйден замешкался, собирая таблички, и испуганно улыбнулся Галерану. Во дворе монахи взобрались на мулов и потрусили к воротам под надежной защитой вооруженных стражников.

— Галеран, — шепнула Джеанна, — как ты это сделал? — И посмотрела на него взглядом, исполненным такого благоговейного восхищения, какого он, пожалуй, не удостаивался ни разу в жизни ни от кого, а тем более от нее. Он улыбнулся, чувствуя себя так, будто убил семиглавого дракона.

— Одним обаянием. Я хотел бы еще раз употребить мое обаяние, чтобы мне помогли вымыться и достали чистую одежду. Однако думаю, нам следует торопиться в Хейвуд, пока не грянул новый гром.

10

Помня о лучнике, Галеран был рад, что в Хейвуд их с Джеанной сопровождает целый вооруженный отряд. Случись тому первому дротику ударить xoть на палец ниже, и сейчас его не волновало бы уже ничто земное.

Он не боялся самой смерти; более того, смерть была бы для него даже желанна. Но что станется с покинутой им, беззащитной Джеанной… Поэтому он не пренебрег ни капюшоном кольчуги, ни шлемом, ни щитом и на всякий случай старался держаться в стороне от Джеанны и ребенка, дабы не подвергать их опасности.

Так кто же послал лучника? Если убийца выслеживал их много дней, то ему должны были представиться десятки случаев убить Галерана. Скорее он появился одновременно с Фортредом, выполняя один замысел.

Замысел Фламбара.

Если бы не находчивость Джеанны, Фортред без особых хлопот завладел бы младенцем в Хейвуде; не появись Галеран вовремя, он сделал бы это в Берстоке, и в таком случае Джеанна была бы вынуждена сопровождать Донату.

Тогда Фламбар одним ходом получил бы две нужные ему пешки; а если бы между тем Галеран был застигнут врасплох и убит, дело стало бы совершенно бесспорным. Лоуик при поддержке Церкви женился бы на овдовевшей Джеанне и в считанные дни обосновался бы в Хейвуде, и тогда ни отец Галерана, ни даже сам король ничего не могли бы поделать — разве что пойти на Хейвуд войной.

Хотя король скорее всего принял бы сторону Фламбара. Так что, если бы отец Галерана попытался обжаловать притязания Лоуика на Хейвуд, у Вильгельма Рыжего появился бы повод для похода на север и разгрома могущественного клана Вильяма Брома.

К Галерану подъехал Рауль.

— Отчего хмуришься? Думаешь, кто-нибудь еще раз посягнет на твою жизнь?

— He похоже, но успокаиваться на этот счет рано. Как я понимаю, за мою голову назначена высокая цена, а убить человека — дело нехитрое. Хотя я пока что крепко сижу в седле.

— Тогда отчего ты мрачен? Ты так тонко расправился с тем святошей.

— Все только начинается. Ты, верно, не знаешь, что такое Ранульф Фламбар.

— Алина мне кое-как объяснила. Пренеприятное создание, но ему покровительствует король.

— Хуже того: он — правая рука короля. Уже много лет он вместо Вильгельма правит Англией, а теперь, когда сделался архиепископом Дургамским, он и мой отец становятся главными соперниками в борьбе за власть на севере.

— Но я все не возьму в толк, зачем бы архиепископу поддерживать Лоуикл. На что ему такой слабый союзник? Галеран покачал головой.

— Ты не понимаешь… Под властью архиепископа Дургамского находятся земли от Карлайла до Дургама. А мой отец, в свою очередь, держит в своих руках обширные владения, включая Бром, самое крупное поместье на севере. Вдобавок его замок стоит у важнейшего брода. Тут же рядом Хейвуд и Берсток, а поскольку я женат на племяннице Губерта Берстока, а мой брат Уилл — на другой его племяннице, то все мы — союзники. Кстати, я не говорил тебе, что брату моей матери принадлежат прибрежные земли с двумя крупными портами?

Раульприсвистнул.

— Значит, твоя семья держит в кулаке весь север страны и действительно может тягаться с архиепископом?

— Именно так. А мой отец — не из тех, кто молча сносит обиды.

— Но если архиепископу удастся завладеть Хейвудом, власть лорда Вильяма Брома будет существенно ослаблена.

— А если отец вздумает возражать, у короля появится повод разбить его.

Рауль острым взором обвел окрестности.

— Значит, так или иначе, Фламбар и его присные еще вернутся.

Если в лесах вдоль дороги и рыскали наемные убийцы, они, верно, не решились напасть на большой, хорошо вооруженный отряд, и вскоре после полудня Галеран и его спутники благополучно добрались до Хейвуда.

Галеран открыто, не таясь, чтобы видели все, взял из рук Джеанны младенца, помогая жене спешиться, и сам внес Донату в башню.

— Галеран, — сказала Джеанна, когда они вошли в зал, — я пожертвовала бы ею ради тебя, поверь. Не принимай на себя этого бремени.

Он отдал ей дочь.

— Я уже это сделал. Джеанна, на младенце нет вины. Даже сына крестьянки я не отдал на растерзание толпе; не отдам и Донату Фламбару с Лоуиком. Если уж на то пошло, она рождена в моем замке и хотя бы поэтому находится под моей защитой. Ступай, покорми ребенка. А потом, — улыбнулся он, — я хотел бы вымыться.

Сердце Джеанны разрывалось от любви к Галерану — любви, смешанной с горечью. По временам ей казалось, что его невероятное благородство неспроста, что он на грани помешательства, и тогда ей хотелось побранить его, как раньше, в годы их юности. Но она понимала, что у Галерана развито сильное чувство справедливости и оно не даст его бдительности ослабнуть, а уму — притупиться.

Сегодня он доказал это.

Но, благородный человек, он не видел чужой подлости, и это было опасно.