Наконец с десяток репортеров ринулись вперед, чтобы помочь ей подняться с дорожки. Толпа расступилась, и меня на несколько секунд оставили в одиночестве, полностью парализованную. Замешательство явно было написано на моем лице — о, я хорошо знала, что увижу в газетах завтра. Господи, Господи, Господи! Это было нехорошо. Совсем нехорошо. Я притворилась гордой, поставила себя на ноги, неуклюже собрала свои туфли и сумки и ретировалась.

Вспоминая школу журналистики — это была единственная уступка научному сообществу, которую я сделала ради своего отца после того, как окончила колледж и получила работу помощника редактора с окладом 24 000 долларов в год и штатного сотрудника в еженедельнике «Уикли», — я думаю о том, что нас учили никогда не попадать в истории. Кажется, я сказала: «Нас этому учили».

Если бы мне, например, довелось описывать этот идиотский случай, который я практически сама создала для центральных полос, по крайней мере, я смогла бы передать наряд Катерины во всех деталях. Черный «вареный» шерстяной укороченный жакет и соответствующая юбка колоколом, а также браслет на ноге одной опозоренной журналистки — обозревателя раздела моды. Считайте это проверенным фактом.

Спрятавшись ото всех спустя час в своем номере отеля «Сен-Клер», который теперь был полон белых лилий и других цветов соболезнования, с тонким намеком присланных моими, несомненно, злорадствующими коллегами, я хотела знать, смогу ли когда-нибудь пережить это публичное самоуничтожение. Или хотя бы осмелюсь когда-либо покинуть этот гостиничный номер и снова показаться на людях.

К тому времени когда я спаслась от света и камер дома Шанель и вернулась в гостиницу (моя недавно приобретенная сумочка «момбаса» служила мне во время бегства щитом, прикрывавшим глаза, как будто это был самый солнечный день в Карибском бассейне), мне поступило пять сообщений на автоответчик и шесть электронных писем от моего редактора Родди Джеймса. В раздражении я ответила, что у него хорошие осведомители.

Он начал разговор, стараясь казаться веселым:

— Привет, Алекс, это Родди. Ты решила покинуть наш журнал ради телевидения? Нельзя не заметить твоего лица в новостях «Скай ньюс».. хотя по большей части это твой затылок, а твоя левая рука каким-то образом оказалась под этим чудом природы — правой ногой модели, в то время как ее левая нога… Напоминает очень стильную игру «твистер» — Он рассмеялся совершенно искренне. Как бы в раздумье бодро добавил перед тем, как положить трубку: — Позвони мне.

В его четвертом сообщении голос был грустным:

— Привет, это снова Родди. Где ты? Почему мобильник выключен? Теперь я знаю, что не существует программы защиты свидетелей по отношению к законодательницам моды. Ничего не решай, не позвонив мне, ладно?

Я не захотела утруждать себя прослушиванием пятого сообщения. Просто все стерла и заползла в свою королевского размера кровать, все еще наряженная в свой вторничный ансамбль, и, натянув на голову покрывало, впервые за свои двадцать восемь лет серьезно задумалась о пластической хирургии. Если бы я могла найти хирурга Майкла Джексона — и если тот еще не лишился своей лицензии, — то, несомненно, стала бы неузнаваемой. А еще могла бы сменить имя. И перебраться в такое место, где не смотрят «Скай ньюс». И где вообще ничего не слышали про показы мод. А может быть, моим родителям удастся вернуть меня домой в Техас?

Ничего более унылого придумать я не смогла.

За исключением, может быть, того, во что превратилась моя теперешняя жизнь. Неделя высокой моды еще только началась, и не было никакой возможности избежать косых взглядов, перешептываний, ухмылок. Просто я была не настолько храброй — или не настолько глупой. Родди понял бы меня. Может быть, он все-таки сможет пригласить кого-нибудь со стороны в Париж закончить неделю… а я смогла бы просто исчезнуть на некоторое время.

Но что потом? Смогу ли я когда-нибудь вернуться? Сколько бы я ни шутила по поводу того, что имею самую «пушистую» работу в журнале, это на самом деле было «лакомое» назначение, позволявшее мне носиться по всей Европе, описывая индустрию моды. (Хотя слово «индустрия» как-то не укладывается в моем мозгу.) Я обедала с Донателлой и разговаривала с Габбана. И — на страх и одновременно гордость своей мамы — встречалась с самим маэстро, мсье Сен-Лораном. Друзья завидовали мне, несмотря на то, что я часто рассказывала им о вещах, которые лишь казались очаровательными, но не были таковыми на самом деле. Какой нормальный человек может провести много часов ожидания в переполненных залах ради семнадцати минут всплеска ярких огней, громкой музыки и редких изумительно скроенных костюмов?! И каково выдерживать такое по тридцать раз в неделю, умножьте на четыре города, дважды в год… и вы получите одну выбившуюся из сил модницу.

С другой стороны… меня приглашали на распродажи образцов коллекций, не внесенных в список «Дейли кенди». Я была окончанием цепочки, получающим надбавку на приобретение одежды и выплаты на представительские расходы, хвала Господу.

Было и еще кое-что, чему не учили в школе журналистики. Единственные «доспехи», которые мои однокурсники могли стремиться получить, были рабочие спецовки и противогазы. Одна из тех немногих, кто не застрял в захолустье, давая рутинную полицейскую хронику, Тара Райт написала претендующее на приз эссе о салатных барах гастрономов Нью-Йорка. А Марк Макинтер дал материал о двух гражданских войнах в странах, которые не способны обнаружить на карте даже неамериканцы. Я тоже писала о разного рода «горячих точках», например, у баров в отелях. Несколько лет назад, к примеру, я оказалась вблизи перестрелки; французская полиция тогда остановила гала-представление великого Армани на площади у Сент-Сюльпис и силой эвакуировала из шатров целую толпу модников в разнообразных нарядах. Моя единственная рана, полученная на войне: испорченные от грязи и беспорядков туфли-мюли из змеиной кожи от Джимми Чу. Но большей частью я описывала рукава кимоно и ручные швы, хорошо сохраняющие форму. Пулитцеровская слава или бесплатный билет на показ мод: что предпочтет девушка?

На время я убедила себя, что у меня действительно не было выбора. Я привносила в свои сюжеты юмор и интеллигентность, иногда даже удивляясь самой себе и тому, что сумела запомнить со времен обучения в общеобразовательной школе. Не важно, если иногда я получала письма от читателей, интересующихся, какое отношение имеет русская революция к новейшим оттенкам губной помады? (И это Родд и еще вычеркнул мое упоминание Троцкого.) Ну и что из того, что ссылка на Ницше в моей статье о шпильках в прошлом месяце была оставлена без внимания теми читателями, которых интересовала лишь парочка новых туфель? Но — ха! — разве я, в конце концов, не оказала им услугу?

Я прекрасно умела давать рациональные объяснения. И все, что мне было нужно сейчас, — подумать об этом, о своей работе, чтобы настроение улучшилось. Множество людей там, снаружи, готовы были бы на убийство ради получения такой должности — включая того ужасно амбициозного нового репортера, которого Родди завербовал прямо из Оксфорда, — а я практически помогла им в этом своим маленьким карьерным суицидом. Теперь соперники начнут ломиться в ворота, и только я могла этого не допустить.

Высунув голову из-под покрывала, я потянулась к телефону.

После четырех гудков он снял трубку.

— Родди Джеймс у аппарата.

— Привет, Родди. Это я, Алекс.

— О, Алекс… Какие новости?

— Как раз хотела спросить тебя об этом.

— Это способ поговорить с великодушным редактором, который собирается позволить тебе сохранить работу?

— Родди, ты даже не представляешь, насколько это было ужасно.

Я больше не в силах была сдерживать слезы. Кошмары этого дня — пропажа туфель, удар багетом, буквально испорченное шоу… И теперь я не могла решить, что было хуже: рыдать на ухо своему редактору или плакаться ему в жилетку.

— Все произошло так быстро: я только вошла и не могла найти свое место, и поэтому я просто шла вокруг, а потом увидела свое место, оно было как раз посередине, не могла решить, с какой стороны подойти, чтобы не вызвать ярости кучки… Родди меня перебил:

— Остановись на минутку и послушай. Люди ничего не помнят. Ты же знаешь, как переменчивы законодатели мод. Про тебя забудут в полсекунды. Вспомни, когда та модель — как бишь ее имя, Уна, кажется, — споткнулась в своих туфлях на платформе и с грохотом рухнула на подиуме? Долго говорили об этом? Минуту.

Я на самом деле это хорошо помнила. Лично отправляла своим друзьям по электронной почте фотографии с падением Уны в течение недели, совершенствуя их, каждый раз находя все более нелепый ракурс. Будь проклята моя плохая карма!

Родди продолжал изливаться в своих неубедительных попытках зажигательной речи. Не срабатывало. Я знала, что и он не верит ни единому собственному слову, и в глубине души он, вероятно, понимал, что и я тоже не верю.

— Конечно, найдутся такие, кто расцветет от Schadenfreude[4], но кому они нужны? — произнес он оптимистично. — Ты сама очень скоро сможешь посмеяться над этим. И зная тебя, могу утверждать, присоединишься к тем, кто будет над тобой подшучивать.

— Родди! — ахнула я. — Ты действительно так обо мне думаешь?

Его смех сначала был тихим, но потом быстро усилился, он захохотал в полную силу легких — ржал до слез. Шестьдесят шесть секунд спустя, когда он, наконец, смог перевести дух, редактор прервал мое напряженное молчание.

— Алекс, главное в том, что нам нужен материал. Мы отведем в следующем номере четыре полосы для твоего обзора недели высокой моды. Ты должна с этим смириться.

— Но…

— Нет, мы не станем приглашать автора со стороны. Нам бы хотелось, чтобы это сделала ты. Только ты.


Черт бы побрал этого Родди Джеймса! Я никогда не могу спорить, если слышу из его уст эти слова, произносимые им с чертовски сексуальным британским акцентом. Прежде чем положить трубку, он заставил меня пообещать, что я обязательно найду о чем написать, а взамен он подпишет мои командировочные расходы, какими бы раздутыми они ни были в этот раз. О, он прекрасно знал, где мое слабое место… а ведь я даже не упомянула пропажу туфель, которые сыграли во всех этих неудачах главную роль.

2

Ужин, доставленный в номер после пяти часов, — в меню, помимо прочего, присутствовали улитки, паштет из гусиной печени и крем-брюле, — и двенадцать часов сна с помощью снотворного не улучшили мое самочувствие на следующее утро. А когда принесли завтрак в сопровождении утренних газет, оно стало еще хуже. Хуже некуда.

«Проклятие! — думала я. — Неужели во всем мире не нашлось действительно важных новостей?»

«Интернэшнл геральд трибюн» проявила милосердие, поместив внизу на первой полосе небольшой, не очень четкий снимок «бойни у «Шанель»» в качестве «затравки» для дальнейшего обзора показа мод. Я быстро пролистала страницы, отчаяние проявилось в виде нервного тика правого глаза. Когда я нашла статью, то тем не менее рассмеялась. Хотя в любой другой ситуации я, пожалуй, ругалась, если бы они так исковеркали мое имя.

Но несмотря на это, не могло быть и речи о моем присутствии на сегодняшних показах. Исключено. И не важно, что там говорил Родди по поводу того, чтобы проявить характер, сохранять выдержку и улыбку на губах и прочего. Нет уж, спасибо, я скорее готова была умереть с улыбкой на губах. Ладно, редактор велел мне найти о чем написать. Но ничего не сказал о том, что я должна писать непременно о показе мод. Кстати, я не смотрела тот старый фильм Роберта Альтмана, в котором Джулия Робертс и Тим Роббинс играют журналистов, наблюдающих за показом мод по телевизору. А ведь это отличная мысль!

Расписание гардероба — прочь, на помойку! Я натянула свою «походную униформу»: черный кашемировый свитер с воротником «хомут» от Прада, джинсы «Левис» и любимый кашемировый палантин от Лейни цвета темного бургундского, который защищал меня лучше любого секьюрити. Но, как бы там ни было, я была в Париже — и поэтому надела туфли от Лабутена, купленные накануне… «Накануне кошмара», — подумала я, как в мелодраме. Чувство юмора начало потихоньку возвращаться. Хороший симптом.

Я быстро просмотрела «модный» ежедневник, чтобы узнать, что должно состояться сегодня (и понять, каких мест надо избегать, чтобы не столкнуться со стаей поклонников моды). В сущности, на правом берегу опасности не было почти никакой. Если же я хотела быть в полной безопасности, следовало держаться подальше от баров и ресторанов со звездой Мишлен.

Внимательное изучение записной книжки в наладоннике «Палм» повергло меня в разочарование. Чуда не произошло, информация подтверждала меру моего вчерашнего унижения. Один мой коллега наверняка прочел обо всем в «Интернэшнл геральд трибюн». Другая сама писала о случившемся в «Интернэшнл геральд трибюн». Этот присутствовал на показе… и этот тоже. Все до одного были в курсе.