Я перешла Рубикон, смирилась с ударами, назвала оранжевое черным. Другими словами, пути назад не было.

Я задыхалась, давилась, глотала слова и не могла остановиться. И сразу начала хлюпать носом, внутри ничего не осталось. Вопреки моему рассудку и двум десятилетиям практики, я выболтала все. Ни разу не взглянув маме в глаза, рассказала все — ну, может быть, лишь сократив чуть-чуть поцелуи и одно или два объятия, — и к тому времени, когда через двенадцать с половиной минут закончила, чувствовала себя совсем маленькой, совершенно раздетой и до костей промерзшей. Как бывает, когда ведешь совершенно нормальную беседу с разговорчивым, даже не очень близко знакомым человеком и вдруг неожиданно, прежде чем даже успеваешь осознать это, выбалтываешь некую неприятно смущающую, очень личную проблему.

Да, конечно, то была моя мать. Женщина, которая меняла мне пеленки и мыла за мной ванную, которая научила меня всему — и все же ничему. Со времени юности мама никогда не пыталась втянуть меня в беседу по душам. Мы обе проводили политику «Не спрашивают — не говори» задолго до того, как ее начал Билл Клинтон. А теперь посмотрите, что я сделала, распахнула потайную дверь.

А что сделала она? Вздохнула. И в ту же секунду я отважилась посмотреть на маму, и могу поклясться, что заметила слезу, вытекающую из левого глаза.

— Солнышко, — начала она, — ты представить себе не можешь, как долго я ждала момента, когда ты будешь делиться со мной, рассказывать про мальчиков и все такое прочее. Но мне очень-очень жаль, что так все получилось. Иди ко мне, родная.

Она притянула меня к себе и крепко обняла, мое лицо касалось ее волос и щеки. И голова лежала на ее плече, я вдыхала знакомый запах — смесь «Шанель № 19» и масла «Ойл оф олэй»[64], которым она по-прежнему пользовалась на ночь, независимо от того, сколько бы баночек «Морского крема» я ей ни покупала. Это вернуло меня на двадцать с лишним лет назад, к тем самым историям, рассказанным перед сном, которые для принцессы Алекс всегда имели счастливый конец, даже тогда, когда не было никакого принца. И тут слезы хлынули неудержимо. Спустя минуту я оторвалась от мамы, чтобы взять бумажный носовой платок и высморкаться. Когда вернулась, то увидела, что мамины лицо и волосы в совершеннейшем беспорядке, перемазанные розовым каламиновым лосьоном. И тут впервые за все последнее время я засмеялась. Все еще продолжая шмыгать носом, я показала ей интернационально понятным жестом «у тебя что-то с лицом», а затем указала на волосы и шею.

Мама повернула голову к зеркалу и ахнула.

— О небо! — произнесла она, вытирая розовое пятно на левой щеке. — Как же ты будешь воспринимать меня всерьез, если я выгляжу подобным образом?

При других обстоятельствах такое не показалось бы мне забавным, но в том состоянии, в котором я находилась, я нашла это столь умопомрачительно веселым, что начала истерически хохотать и не могла остановиться — что, в свою очередь, заставило рассмеяться и мою маму. Так мы обе буйно хохотали — до слез. Что вернуло нас к тому, откуда мы начали.

— Мамочка… — Я опустила голову, в то время как мама вытирала мне слезы. — Просто я никогда не думала, что ты хочешь знать. Я боялась, ты разочаруешься во мне… из-за того, что попусту трачу свою энергию и так глупо веду себя из-за мужчины… А ведь я выбрала очень хорошее место для начала, не так ли? И безусловно, мне нелегко было расстаться с тобой…

Моя мама развязала мои волосы и бесшумно начала расчесывать эту путаницу щеткой.

— Милая, — спросила она, наконец, — что, скажи на милость, заставило тебя думать, будто я считаю мужчин пустой тратой времени? — Она сдавленно хихикнула. — Разве я не вышла замуж за твоего папу?

Я обернулась, чтобы посмотреть на нее.

— Конечно, вышла. Но не обижайся, ладно, разве ты не повторяла мне все время, что я могу добиться большего? Я не имею в виду папу. Я говорю о том, что разве не ты воспитывала меня, чтобы изменить мир или что-то в этом роде? Изменяющие мир не имеют времени на каких-то там глупых мальчишек… или мужей и семью, в этом смысле…

— О мой Бог, — проговорила она. Глубокая морщина пролегла между ее бровями, как будто мама тяжело заблуждалась в чем-то, — в чем-то, что час то приводила как пример, но чего никогда не делала. — И об этом ты думала все эти годы, Алекс? Если так, я надеюсь, что ад в твоей душе не заставил тебя возненавидеть меня.

Я заметила слабую улыбку на ее лице, когда мама говорила это. Она, возможно, не спрашивала, а я не должна была отвечать, но она знала, что я дочь моей матери.

— Ну, возможно.

— Алекс, заявляю совершенно откровенно: я смирилась бы даже, например, с таким ударом, как если бы ты выскочила замуж сразу после колледжа.

— Правда?!!

— Хотя, может быть, была бы не очень рада, — добавила она, застенчиво улыбаясь. — Но если бы это сделало тебя счастливой, то, да, действительно правда. Солнышко, я никогда не хотела, чтобы ты почувствовала, что поставлена перед необходимостью сделать выбор, как пришлось сделать мне, когда мне было двадцать. Я желала, чтобы ты делала то, что хочешь, — все, что захочешь. Я горжусь тем, что ты живешь насыщенной жизнью, что ты повидала мир. Но точно так же, я буду гордиться, когда наступит день и ты решишь объединить свою судьбу с кем-нибудь. Это не значит «осесть», не значит не жить полной жизнью и перестать ездить по миру. Возможно, «осесть» — не совсем подходящее слово. Так много дополнительных нюансов… — Мама вздохнула. — Милая, я просто никогда не желала быть типичной мамашей, оказывая давление на дочь, чтобы ПОЛУЧИТЬ ВНУКОВ…

— Ладно, слава Богу, спасибо за это! — Я потянулась к маме, чтобы обнять. — Догадываюсь, что, возможно, я услышала лишь половину того, что ты говорила…

Пока мамины слова продолжали вливаться в меня, другая мысль озарила мое лицо.

— Та-а-ак, — осмелела я, — значит ли это, что папа не разочарован тем, что я не поступила в университет, чтобы получить степень доктора философии или по крайней мере какую-нибудь другую ученую степень?

— Не испытывай судьбу, дорогая, — сказала мама с кислым лицом. — Чувствую, часть моего супружеского долга — принять на себя его полномочия и сказать тебе: «Это никогда не поздно».

Я улыбнулась ей в ответ.

— Ладно, подозреваю, я могу черпать вдохновение, глядя на тебя, мама. Но, признайся, ты действительно тоже глупо вела себя из-за мужчин, не так ли?

— Признаюсь. — Ее улыбка расплылась во всю ширь. — И ты тоже можешь, Алекс. У тебя есть время. Помни это.

— Да, время, чтобы вычеркивать мужчин из моего списка, по одному за раз… — сказала я печально. — Мама, как может парень выглядеть таким великолепным, а в результате оказывается таким… таким… типичным?

— Может быть, это будет сюрпризом для тебя, Алекс, но я не такая уж ретроградка. Я видела некоторые из этих реалити-шоу по телевидению. Твой папа хотел, чтобы я посмотрела их… ох, негодяй, если быть честной, он меня приобщил к ним. И я попалась на эту удочку.

— Ты — что?

— Да, и не стыжусь. Я смотрю эти шоу! И знаешь что? Они просто развлечение, как, впрочем, и все остальное на телевидении.

— Итак, что ты собираешься на самом деле сказать мне?

— Не могу поверить, что мне приходится говорить это своей дочери, но… откуда ты знаешь, может быть, этот парень просто играет роль в этом ТВ-шоу? А то, что ты видела, когда встречалась с ним, возможно, и было настоящим. Я имею в виду, что именно этот парень фактически привел тебя к тому, что ты заговорила со мной о мужчинах. В этом есть глубокий смысл!

Ее точка зрения полностью обезоружила меня, и прошло не менее десяти секунд, прежде чем я смогла ответить.

— Думаю, ты права… — произнесла я медленно. — Но уверена ли ты, что говоришь это не из желания получить внуков?

Мама сердито посмотрела на меня:

— А не отшлепать ли тебя?

Без лишних слов я наклонилась к ней и обняла.

К тому времени когда я и мама покинули ванную комнату и уединились в своих кроватях, было почти четыре утра — а наша встреча в «Шанель» была назначена ровно на десять. Мама решила уже обойтись без утреннего сна, поскольку, как она полагала, все равно не смогла бы заснуть.

Тем не менее, когда в восемь тридцать мой будильник зазвенел, я не проявила милосердия и так яростно запустила его через комнату, что он наполовину достиг своей цели: разбудил маму за две комнаты от меня. Мама ответила стуком по стенке ванной («Прямо как в колледже!» — воскликнула она бодро), что явилось большим облегчением для меня, поскольку позволяло еще минут пятнадцать или около того полежать с закрытыми глазами. Да, глаза были закрыты, но мой мозг работал в режиме видеопросмотра от компании «Ти-Во», прокручивая, как кинопленку, вперед и назад основные эпизоды последних дней, остававшиеся доселе затемненными.

Когда я тщетно попыталась нажать на кнопку «Стереть», где-то между Эйфелевой башней и моей дружеской беседой с мамой, в дверь номера постучали.

— Мама, ты заказывала обслуживание в номер? — крикнула я.

В ответ — лишь шум льющейся воды в душе, так что я надела халат и подошла к двери.

— Qui est-ce?[65] — спросила я, устало прислонившись к двери.

— Доставка для мисс Симонс.

В замешательстве от того, что завтрак назвали доставкой, я отперла дверь и наблюдала, разинув рот, как пять юношей-посыльных закатывали в номер одну тележку за другой, полные красных роз на длинных стеблях, — по меньшей мере двадцать пять дюжин.

— Il n'est pas un salop[66], — произнес каждый из посыльных, покидая номер, а последний вручил мне конверт.

Несмотря на мою искреннюю попытку остаться невозмутимой, я не могла не улыбнуться. Никогда в жизни мне еще не приходилось видеть столь экстравагантной демонстрации… подхалимажа к обманутым. Ладно, пусть, возможно, не совсем обманутым. Я всегда имела слабость к розам. Я рассматривала конверт — опять плотный от Смитсона — и размышляла о том, не выбросить ли мне послание сразу, просто из принципа. Чувство собственного достоинства боролось с любопытством, пригвоздив его к полу и не давая подняться, и поэтому я бросила конверт, не открывая, в корзину для бумаг около письменного стола. Тридцать секунд спустя, однако, любопытство нанесло сокрушающий удар и одолело гордость, и я выхватила конверт из корзины.

Схватив тяжелый серебряный нож для бумаг со стола, я старалась оставаться безразличной (не могу сказать, кому это было на пользу), пока вскрывала конверт одним стремительным движением. «Какая удача для Ника, что я не была вооружена вчера», — подумала я мелодраматически.

Открытка внутри была цвета слоновой кости с тисненым рисунком вверху, изображающим брыкающегося красного быка. Очень подходяще для мастера — распространителя всяких врак! Не важно, что мама пыталась сказать мне — она, очевидно, стала мягкой за три десятилетия без свиданий, — я была настроена не прощать его так легко.

Я прикусила губу изнутри, чтобы укрепить себя, и начала читать.

«Дорогая Алекс! Что может заставить тебя поверить мне снова? Что мне сделать для этого? Я прошу прощения… три тысячи раз «прости». Пожалуйста, дай мне шанс оправдаться. Позвони мне, пожалуйста: 01 44 50 21 11. В любое время. Ник».

Негодяй. Я прямо-таки видела перед собой его щенячий взгляд.

Я сунула открытку в верхний ящик стола, где лежали две его предыдущие записки. С треском задвинула ящик. А потом просто стояла и таращилась на благоухающие бутоны, окружающие меня. Держись, девочка… Я продолжала напоминать самой себе не сдаваться так скоро, как раз тогда, когда аромат всех этих роз опьянял меня.

— Кто это был? — спросила мама, открывая дверь и выходя из ванной комнаты. И ахнула от изумления: — О, мой Бог!

Одетая в свой лучший выходной костюм от Шанель, с венчающим голову опрятным тюрбаном из полотенца, обернутым вокруг влажных волос, она ходила передо мной, останавливаясь то тут, то там, и вдыхала аромат цветов.

— Алекс, ты должна признать: мальчик пытается помириться.

Она перегнулась, поддерживая левой рукой тюрбан, так чтобы он не упал мне на макушку, и поцеловала меня в щеку.

— Что он сказал в свое оправдание?

— Ничего убедительного, — ответила я упрямо, прилагая все усилия, чтобы скрыть самодовольную ухмылку.

— Подозреваю, что он не написал своего телефона на открытке? — произнесла мама с озорной улыбкой.

— Возможно.

— И я также не думаю, чтобы он отложился в твоей памяти?

— Может быть, — улыбнулась я. — И возможно, он заслуживает шанса, чтобы объясниться, но, мама, я пока еще не могу уступить.

Она подмигнула.

— Как уже сказано, у тебя много времени.

Насколько бы выбитой из колеи я ни чувствовала себя из-за альтернативной реальности Ника — реальности ТВ, — я не собиралась портить маме важный момент в ее жизни. Мы вышли из отеля рука об руку. Мама, одетая с головы до пят в «Шанель», а я в кремовом кашемировом жилете с вертикальными складками («Шанель», в честь нашего утреннего мероприятия), серых шерстяных брюках от Кристиана Диора (уместных для ленча) и сине-оранжевом с морскими мотивами шарфе от Эрме на шее (уместно всюду).