Герман прошелся по квартире и огляделся: чисто ли. Чисто. Но он на всякий случай вытащил пылесос, обработал полы, вытер пыль. Убирать приходилось самому. Не то чтобы Герман не доверял уборщицам, но если кого-то нанять, надо ключи давать… Мало ли что… Вдруг Изольда его тут выследит? Подстережет уборщицу да и отнимет ключи. От нее всего можно ждать.

Правда, в «детку» ей все равно не влезть, доступ закодирован, и код меняется раз в десять дней, но лучше перестраховаться. Герман оборудовал квартиру как неприступную крепость: двойные сейфовые двери, чрезвычайно сложные замки, электронные устройства для обнаружения слежки… Нет уж, лучше он сам будет убирать.

Убедившись, что все в порядке, Герман принял душ и пошел на кухню перекусить. Есть уже очень хотелось. Еще неизвестно, как будут кормить в этом «Гнезде глухаря». Начало в восемь, да пока закажешь, пока принесут…

Он перекусил остатками вчерашнего ужина, взятого навынос в ресторане, и задумался. Принести ей цветы? Без проблем, цветы он купит, но проблемы будут у нее. Куда эти цветы девать? С собой нести? Завянут…

Герман не раз видел в кино, как кавалер подносит даме одинокую розу, а дама потом задумчиво и изящно играет этой розой, сидя за столом. Ему такой обычай казался дурацким. В кино дамы, томно играющие розой в ресторане, никогда не притрагивались к еде. Ну еще бы! Показывать эти прелестные щечки жующими? Эти карминовые губки в крошках? Не годится.

Но Катя, его Катя, была нормальной живой женщиной. Герман надеялся, что она не станет жеманиться и будет есть с аппетитом. Наверняка она сама хорошо готовит. Это… как-то чувствуется. Живет над галереей… Казенная квартира? Неужели она одна? Непохоже. «Я не встречаюсь с женатыми», – вспомнилось Герману. Значит, она не замужем. Была бы замужем, не стала бы так говорить. И кольца нет.

Но что-то в ней есть такое… Ей лет тридцать, может, чуть больше, неужели до сих пор никто к ней не посватался? Герман и раздумывать бы не стал! Она такая милая, такая симпатичная, такая… душевная. Порядочная. Приглашать ее сюда в первый же вечер – безумие. Так можно все испортить. Нет, за ней надо ухаживать, ее надо добиваться. Может, все-таки купить цветы?

Как горячо она рассказывала про Мазаччо и машину времени! Вспомнив об этом, Герман достал книжечку о великом итальянце и решил почитать, чтобы при встрече не ударить в грязь лицом.

Оказалось, что Мазаччо, как и Чимабуэ, – это прозвище. Мало того, прозвище не слишком лестное. Пусть и не Бычья Башка, но Неряха. Герман и сам подумал, что это прозвище, но в духе народной этимологии перевел его как «Мазила». Однако ж нет, выяснилось, что художник, чье длиннейшее подлинное имя он не запомнил, был страстно увлечен искусством и совершенно не следил за собой, на свою внешность ему было наплевать. В чем работал, в том и спал. Отсюда и прозвище.

И еще в книжке говорилось, что на него большое влияние оказал Джотто. Вот и Катя упоминала о Джотто, это Герман запомнил. Он нашел Джотто в Википедии. Там говорилось, что Джотто – основатель итальянской школы живописи и что он «разработал абсолютно новый подход к изображению пространства». Герман просмотрел иллюстрации и испытал полное разочарование. Ему эти картинки ничего не говорили. Плоские, двухмерные, примитивные. Где там новый подход? Что за пространство такое? Надо будет спросить у Кати. А может, лучше не спрашивать? Еще подумает, что он совсем тупой.

Нет, она не такая. Она добрая. Эта улыбка, эти чудные ямочки на щеках… И она по-настоящему любит этих старых художников. Очень интересно будет узнать, что она в них видит. Когда она рассказывает, все становится как-то понятнее… Вот – он уже почти начал любить Мазаччо.

Герман бросил взгляд на часы. Пожалуй, пора выезжать, движение в Москве тяжелое, а опаздывать не годится. Лучше он в машине подождет, если приедет слишком рано.


Катя тоже готовилась к предстоящему свиданию. Она наскоро поела, вымылась, вымыла голову. Уложилась. Как приятно надевать обновки! Катя осторожно натянула новые колготки, черную юбку с живой оборкой и тонкий черный свитер. Может, все-таки сменить лифчик на черный? Нет, черный просвечивать будет. А если оставить бежевый, Герман так и будет весь вечер гадать: надела или не надела? Кате не хотелось, чтобы он думал о ее белье. И все же она оставила бежевый бюстгальтер. Раз Нина сказала, что так и надо, пусть остается.

Так, теперь подведем брови и ресницы… До чего же приятно краситься не просто так, а для кого-то! Тем более для такого, как Герман.

Кате вдруг вспомнился Алик. Когда-то он считался самым красивым мальчиком в классе. И куда это все подевалось? А главное, как скоро! Этери однажды – давно уже – спросила ее, зачем она вышла замуж за Алика. Катя начала оправдываться: была беременна, ребенку нужен отец… Этери хмуро выслушала.

–  Я не о том, – прервала она тогда Катю. – Как ты вообще, в первом приближении решила с ним сойтись?

И тогда Катя сказала, что Алик был самым красивым мальчиком в классе. Не одна Катя, многие были в него влюблены.

–  Дешевый красавец долго не живет, – назидательно изрекла Этери.

Герман совсем не красавец, но он интересный. Катя взглянула на свой сделанный по памяти рисунок. Чего-то не хватает. Катя, хмурясь, взялась за карандаш. Поздно уже, но она, если не вспомнит, не успокоится. А может, ну его? Скоро она Германа увидит, тогда и поймет. Нет, уже вспомнила. Вот нахмурилась и вспомнила.

Катя пририсовала две как будто навеки залегшие вертикальные морщины у основания бровей и прислонила рисунок к вазе с цветами на столе. Вот теперь сходство есть. Да, он интересный. Такое лицо не забудешь. Правда, есть в Германе что-то неуловимо провинциальное. Небольшой акцент. Он не москвич.

Не признаваясь в этом даже самой себе, Катя Лобанова была убежденной москвичкой и к провинциалам относилась… не то чтобы свысока, но с некоторым снисхождением, что ли. Она ни за что не отказалась бы показать дорогу незнакомому человеку, объяснить, помочь, но втайне невольно гордилась, что она-то дорогу знает.

Она знала, как куда проехать, в какой вагон сесть до центра, чтобы удобно было перейти на «Охотный ряд» или на «Площадь Революции»… И не по длинному подземному переходу, а кратчайшим путем, по эскалатору. Она знала, что где находится, где купить подешевле. Где есть левый поворот, а где нет. Да мало ли мелочей отличает истинного москвича от провинциала!

Катя поднялась из-за стола, спрятала косметику. Жаль, духов у нее нет, по такому случаю хорошо было бы немного подушиться. «Ну, ничего, – утешила себя Катя, – будем держаться стиля «вода с мылом». Говорят, на многих действует неотразимо. Вот и посмотрим». Лака для ногтей у нее тоже не было – могла бы купить, дура! – выбранила себя Катя. И на пальцы надеть нечего. Не только колец, вообще никаких украшений, кроме маленьких золотых колечек в ушах, да и те Этери дала поносить, чтоб уши не зарастали. Все свои серьги Катя продала, пытаясь заделать брешь, пробитую в семейных финансах рулеточными упражнениями Алика.

«Все, хватит, – сказала она себе. – Не буду больше его вспоминать. Только настроение портить».

Она посмотрелась в зеркало. Вроде ничего. Накинуть что-нибудь поверх свитера? А может, вообще его сменить? Поздно. Глаза накрашены, начнешь переодеваться – обязательно смажешь. Ничего, на улице тепло.

На улице и впрямь было тепло. Холодное сырое лето сменилось чудесным, наливным, как яблочко, сентябрем. И все же, думала Катя, поздним вечером… Ей вспомнилось, как однажды она видела по телевизору Беллу Ахмадулину в белом павловопосадском платке поверх черного платья. У Кати тоже был такой платок с цветочным рисунком по белому полю, подарок одной из школьных подружек на тридцатилетие. Она отыскала платок в шкафу и набросила на плечи. Получилось очень красиво.

–  Утвердим этот вариант, – сказала она вслух.

Снова посмотрелась в зеркало… Нет, все это никуда не годится. Наряд слишком вечерний, обязывающий. Смотрится отлично, но… как-нибудь в другой раз. Катя быстро сняла шелковую юбку, убрала ее в шкаф и надела сразу полюбившуюся джинсовую. Со всей возможной бережностью сняла шелковый свитер, чтобы не смазать макияж. Что надеть? Бордовый? Слишком теплый. А что тогда? Выбор невелик.

Катя вынула из шкафа в спальне старую джинсовую рубашку, купленную в магазине подержанных товаров. Вещь вполне европейская, утешала она себя, застегивая пуговицы, выглядит прилично, прекрасно подходит к джинсовой юбке. Фасон мужской, но сшито на женскую фигуру, с вытачками, и застежка женская. Для вечера авторской песни – самое то. Рукава можно закатать, а на обратном пути расправить и застегнуть манжеты: будет в самый раз. Может, он набросит ей пиджак на плечи…

Она опомнилась и бросила взгляд на часы. Без пяти семь. Пора.

Катя взяла свою новую сумку, спустилась вниз… и увидела Германа. Она улыбнулась ему, вышла из галереи, заперла стеклянные двери и начала опускать рольставню.

–  Давайте я помогу, – бросился к ней Герман.

–  Ничего, я привычная.

Она быстро и ловко проделала весь ритуал, спрятала в сумку тяжелую связку ключей и повернулась к нему:

–  Я готова.

Герман взял ее под руку.

–  Я машину оставил в Афанасьевском.

–  Это вот такую загогулину делать? – Катя показала рукой, как им пришлось бы петлять на машине. – Да мы скорее пешком дойдем, все равно весь центр стоит. Давайте прогуляемся, погода такая хорошая… Или вы не любите ходить пешком?

Опять ей невольно вспомнился Алик, ездивший на машине за сигаретами на другую сторону двухполосной улицы.

–  Нет, я люблю ходить пешком, – смутился Герман, – просто я подумал, что на обратном пути… Вдруг вы устанете…

–  Я не устану, – пообещала Катя. – Скажите, а давно вы в Москве живете?

–  С девяносто седьмого года. А как вы догадались, что я не москвич?

Теперь смутилась Катя.

–  Не знаю, это как-то чувствуется. У вас говор не московский. Есть небольшой акцент.

–  Да? – удивился Герман. – Не замечал. Это плохо?

–  Почему плохо? Это нормально. Я, например, люблю ходить на рынок, разные говоры слушать. Мне очень нравится. Особенно украинская речь.

–  У меня шеф с Украины, – осторожно заметил Герман. – Долго жил на Урале, но до сих пор украинскими прибаутками разговаривает.

–  Это в корпорации АИГ? – уточнила Катя. – А вы там кем работаете?

–  Генеральным директором.

–  Генеральным директором? – переспросила она. – И у вас есть шеф?

–  Президент, он же учредитель. Он по уставу выше всех.

–  Понятно. Ладно, давайте не будем о работе, – решила Катя. – Нравится вам в Москве?

Герман не сразу нашелся с ответом.

–  Да как вам сказать… Я привык. Но поначалу было очень тяжело. Наверно, у меня был комплекс провинциала.

–  В смысле? – не поняла Катя.

–  Я все время попадал впросак. Хотел стать москвичом, завидовал москвичам… даже ненавидел их когда-то. Ну, может, «ненавидел» это слишком сильно сказано, но меня многое раздражало. Мне казалось, что в Москве никто не работает, только из провинции деньги выкачивают да по клубам ходят.

–  Я работаю, – потупилась Катя. – В клубах бываю редко.

–  Да я же не о вас говорю…

–  Вы говорили о москвичах. Я – москвичка.

–  Я имел в виду чиновников, – начал оправдываться Герман. – Ну вот что Москва как столица производит? Какой продукт?

–  Управление, – тут же нашлась Катя. – Я вас понимаю, – продолжала она, не давая Герману возразить, – вы скажете, что продукт паршивый, управляется страна плохо. Это верно, но поверьте, без Москвы стало бы еще хуже. Нужно, чтобы хоть кто-то управлял. Хоть плохо, хоть как-нибудь…

–  Да я не спорю, – улыбнулся Герман. – Говорю же, я москвичам завидовал. Мне хотелось доказать, что я не хуже. Все время хотелось драться… На самом деле я вовсе не драчун, вы не думайте.

–  Надеюсь, что нет, – улыбнулась Катя, окинув его веселым взглядом. – А что вас так раздражало?

И опять Герман задумался.

–  Вот я приехал… У меня два товарища, вместе в Чечне служили, они раньше меня демобилизовались и в Москву подались, а я еще там, на Кавказе, задержался, потом к родителям в Джезказган съездил, у них погостил. И вот приезжаю я в Москву, встречаюсь со своими товарищами – они уже в столице освоились, – и входим мы вместе в метро. Стоим на эскалаторе, все чин-чином, и вдруг они… ни мне, ни друг другу слова не сказав, даже не переглянувшись, оба как по команде устремляются вниз. Я ничего не понял…

А вот Катя поняла и засмеялась, не дожидаясь конца рассказа.

–  Они заслышали поезд.

–  Ну да, – обиженно подтвердил Герман. – Я бегу за ними следом, чувствую себя дураком, ничего не понимаю, оказывается, это они услышали, что поезд подходит. И поезд-то оказался не тот, что нам нужен, в другую сторону поезд! Я им: вы что, мужики, очумели? А они смотрят и сказать ничего не могут. Я их не понимаю, они – меня.