Наталья Миронова - Случай Растиньяка

Потом другой был случай, с девушкой. Тоже в метро, на «Киевской». Она летит сломя голову с лестницы – тоже поезд заслышала. Налетела на меня, прямо как снаряд, чуть с ног не сбила. Говорю ей: «Девушка, – говорю, – это что, последняя электричка?» Она смотрит на меня, вся расхристанная, шарф – у нее на голове шарф был вместо шапки, – так вот, шарф на затылок съехал, глаза безумные… И говорит: «Вы не понимаете». Сама чуть не плачет. «Да, – говорю, – не понимаю. Ну ладно, – говорю, – я, здоровый мужик, я удержался. Но вы же могли так старушку сбить! Улетели бы вместе с ней под вагон!» Она уже плачет натуральными слезами, но повторяет: «Вы не понимаете». Поезд, понятное дело, ушел тем временем, так она его глазами провожает, как сына в армию.

Катя посмеялась от души. Герман не сказал ей, что с той девушкой у него завязался роман, решил, что незачем ей об этом знать. Дело давнее, кончилось ничем.

–  В этом смысле я так и не стал москвичом, – продолжил он свой рассказ. – Давно уже на метро не езжу, у меня машина, но я никогда не несусь вот так, очертя голову.

–  Не перестраиваетесь на соседнюю полосу, если есть местечко? – лукаво спросила Катя.

–  Ну, бывает, – улыбнулся ей Герман. – А вы тоже водите? Чувствую знатока.

–  Нет, – помрачнела Катя, – я не вожу. Сдавала когда-то на права, но… не сложилось. Что теперь об этом… – Они пересекли Новый Арбат и двинулись вверх по Никитскому бульвару. Было по-летнему тепло, деревья стояли еще совершенно зеленые, ни единого желтого листочка.

–  Я почитал про Мазаччо, – заговорил Герман. – И про Джотто в Интернете нашел. Но чувствую, я в этом деле полный профан. Не умею смотреть картины. Вот вы сказали про «Изгнание из рая», и я увидел. Да, идут, и тела скульптурные, и чувства выражают, все как вы говорили. А смотрю на Джотто – ну, иконы и иконы. Ничего особенного.

–  Чтобы понять Джотто, – начала Катя, – его тоже надо бы сравнить с Чимабуэ. Он старше, но они современники. У Чимабуэ мы видим одни фронтальные композиции – скучные, статичные. У Джотто – фигуры в профиль, в самых разных позах, и они движутся. Вы только поймите меня правильно, я не ругаю Чимабуэ, по сравнению с византийской иконой и он сделал громадный шаг вперед, но именно Джотто совершил переворот. Данте о них писал в «Божественной комедии:

Кисть Чимабуэ славилась одна,

А ныне Джотто чествуют без лести,

И живопись того затемнена.

Увидев, что Герман смотрит на нее чуть ли не в испуге, Катя с улыбкой добавила:

–  Только не думайте, будто я «Божественную комедию» наизусть знаю. Я, как и все, помню только: «Земную жизнь пройдя до половины…» Но эти строчки запомнила, потому что Джотто – мой любимый художник. Знаете, он мог начертить идеальный круг без циркуля, просто от руки.

–  Натренировался на нимбах, – усмехнулся Герман. У Кати вытянулось лицо, и он поспешно добавил: – Да я шучу. Мне без вас никогда не научиться понимать живопись, Катя.

–  Я могла бы прочесть вам целую лекцию, но лучше давайте сходим в музей. Для наглядности. Правда, Джотто у нас нет, но…

–  Я – за! – обрадовался Герман. – В Пушкинский или в Третьяковку? Лучше и то и другое, – добавил он тут же. – И можно без хлеба.

–  Ладно, там видно будет, – уклонилась от прямого ответа Катя. – Вот мы и пришли. – Она уверенно свернула в Хлыновский тупик и, увидев афишу, обрадовалась: – О, Тимур Шаов! Нам повезло.

Это был тот самый кавказец, чью смешную короткую фамилию Герман вычитал в Интернете и успел начисто забыть.

–  Вы его знаете?

–  Конечно! Ну, не лично, – тут же смутилась Катя, – я его песни знаю. Он чудный. А вам не нравится?

–  Я его никогда не слышал, – признался Герман. – Я из бардов больше всех Галича люблю.

–  У Тимура Шаова есть потрясающая песня о Галиче. Ой, а нас пустят? – встревожилась Катя. – Тут на Шаова всегда аншлаг.

–  Я заказал по Интернету, – успокоил ее Герман.

Он выкупил билеты, они вошли, разыскали свой столик и сели. Им подали меню. «Ну вот и настал момент истины, – с горечью подумал Герман. – Может, на этом и расстанемся».

Ему вспомнился один случай. Он был в гостях у Никиты Скалона. Давно, еще до того, как Никита во второй раз женился. Была холостяцкая мужская компания, и один из гостей пристал к нему как с ножом к горлу: выпей да выпей.

–  Отстань от него, – приказал Никита.

Но пьяный гость все никак не мог успокоиться:

–  Нет, ну а что с ним будет, если он рюмку выпьет?

–  А что с тобой будет, если дам по кумполу? – разозлился Никита. – Я тебе скажу, что будет: уши отлепятся.

Его приятель обиженно засопел, но затих. Герману было приятно, что Никита за него вступился. Он мог бы и сам дать по кумполу кому угодно с теми же отягчающими последствиями, но не хотелось затевать скандал в гостях. Да и вообще, он был не драчлив.

–  Что будете пить? – спросил он вслух.

–  Не знаю, – сказала Катя, – давайте сначала определимся с едой.

–  Дело в том, что я вообще не пью, – предупредил Герман. – Заказывайте, что хотите, не обращайте на меня внимания.

Катя опять окинула его веселым взглядом, на щеках проступили ямочки.

–  Я постараюсь, Герман, но вас… трудно не заметить. С вашего позволения, я выпью немного вина. Можно?

Вот и все. Она не стала выяснять, как да почему он не пьет, давно ли с ним такое и что будет, если он рюмку выпьет.

Герман не знал и не мог знать, что у Кати тоже бывали в жизни похожие истории. Однажды она была в гостях у своего учителя Сандро Элиавы. Сидели за щедрым грузинским столом в большой компании. Неожиданно к Александру Георгиевичу пришел один из его аспирантов, израильтянин Давид Леви, оригинальный народный художник.

Его мигом усадили за стол, принесли целое блюдо грузинских яств. Остальные гости к тому времени уже переключились на десерт. Давид не был безумно религиозен, но основные запреты соблюдал. Он поел, и кто-то из гостей предложил ему десерт. А на десерт было мороженое. Давид застенчиво покачал головой. Ему нельзя было мешать мясное с молочным. И тут гостя разобрало:

–  Ну что тебе будет от мороженого? Ну съешь! Ну хоть попробуй!

Этери как раз ушла на кухню заваривать чай. Александр Георгиевич Элиава сидел, лукаво улыбаясь, и наблюдал. Ждал, что будет дальше. А настырный гость все никак не хотел отстать от несчастного Давида. И тут Катя не выдержала. Она была за этим столом всего лишь гостьей, но вмешалась:

–  Оставьте человека в покое! Ему вера запрещает. Надо это уважать.

–  Нет, ну а что с ним будет от ложки мороженого?

–  Раз нельзя, значит, нельзя, – отрезала Катя.

Ей стало неуютно. А ну как ее сейчас отсюда попросят? Упрямый гость порывался еще что-то сказать Давиду, еще как-то убедить его попробовать мороженого. И вдруг заговорил Александр Георгиевич. Заговорил своим неподражаемым грузинским голосом, похожим на клекот орла:

–  Ты слушай, что тебе девушка говорит! Давай, дорогой, мы тебе чаю нальем, – обратился он к Давиду. – Чаю будешь?

Вернувшаяся Этери начала разливать чай, за столом вновь завязался общий разговор, а Давид благодарно улыбнулся Кате.

Был и другой случай, два года назад. Это был «год тридцатилетий»: все учившиеся в одном классе были фактически одногодками и по очереди ходили друг к другу в гости. Катина школьная подруга Маша Агафонова, та самая, что подарила ей павловопосадский платок с розами по белому полю, сильно располнела после родов и села на диету. Ей полагалось раздельное питание, какие-то продукты пришлось вовсе исключить. И пить было нельзя, она принимала таблетки, несовместимые с алкоголем.

Встретились у общей школьной приятельницы на дне рождения. Эта приятельница, хозяйка дома и именинница, никак не могла смириться с тем, что гостья не ест салат оливье и ничего не пьет. Ход мыслей у таких людей всегда один:

–  Ну что тебе будет от ложки салата? Я тебе совсем чуть-чуть положу! Смотри, как вкусно! И выпей, ты что, не хочешь за мое здоровье выпить?

–  Мне нельзя, – лепетала несчастная, – я лекарство принимаю.

–  Думаешь, съешь каплю салата и сразу поправишься? Все эти диеты – вообще ерунда. Вот перестанешь сидеть на диете и обратно наберешь все свои килограммы.

–  Канашка, – вступилась за подругу Катя, – прекрати.

Именинницу звали Наташей Канавиной, в школе ей мигом подобрали кличку. Канавина Наташа – Канаша. Как бы и имя и фамилия вместе.

–  А что, не так, что ли? – не унималась Канаша. – Все эти диеты – дурость одна. У меня мама сидела на диете, и все без толку. Ну поешь хоть чуть-чуть! – вновь пристала она к несчастной Маше.

–  Прекрати, говорю, – повторила Катя.

Но Канаша никак не могла остановиться.

–  Ну как же так? Я же готовила! Вот, попробуй вот этого салатика, он с орехом. Тебе же орехи можно? Ну поешь, что ты сидишь, как засватанная?

–  Он с майонезом, – прошептала красная от смущения Маша Агафонова. – Мне с майонезом нельзя.

Ей было неловко, стыдно, что она привлекает к себе всеобщее внимание.

–  Ну, подумаешь, капля майонеза! Нельзя же так – ничего не есть! А зачем тогда в гости ходить? – наивно выпалила Канаша.

Как на грех, ее слова пришлись на паузу в разговоре и прозвучали в полной тишине.

–  Да, Канашка, умеешь ты гостей принять. Машенция, – скомандовала Катя, – пошли отсюда.

Они поднялись из-за стола и двинулись в прихожую.

–  Девочки, вы чего? – испугалась Канаша. – Хотите мне день рождения испортить?

–  Это не мы тебе, это ты нам день рождения испортила, – повернулась к ней Катя. – Машку вон до слез довела. Так что, дорогие гости, не надоели ли вам хозяева? Да не реви ты, балда, – добродушно выругала она плачущую Машку. – То ли мы в жизни теряли? Привет, Канашка, будь здорова, расти большая, но умная.

И они ушли.

–  Что за вопрос? Конечно, можно, – обрадовался Герман. – Просто не обращайте на меня внимания… Ах да, это я уже говорил. Расскажите мне лучше об этом Тимуре. Откуда он?

–  Из Черкесска. Зачем рассказывать, вот сейчас он выйдет, и вы сами все услышите.

Они сделали заказ, Герман заказал Кате вина.

–  С вами хорошо ходить по ресторанам, Герман, – улыбнулась ему Катя. – Вы всегда трезвы, до дому довезете, если что.

–  Вот и давайте ходить почаще.

Катя не успела ответить. В зале свет приглушили, зато осветилась эстрада. На сцену вышли трое, двое с гитарами, один с мандолиной. В середине оказался один из гитаристов – худенький, изящный очкарик, весь затянутый в черное с головы до ног. И началось.

Это была совсем не такая авторская песня, какой Герман ее себе представлял. Современное звучание, сложная, богатая мелодика, элементы джаза и рока, стремительные ритмы, виртуозные инструментальные вставки. Но главное, как и положено в авторской песне, тексты. Постмодернистские тексты, тянущие за собой целый шлейф ассоциаций с Библией, советскими штампами, русской и мировой литературами и в то же время легкие, как птица.

Прежде всего это было весело. Местами – безумно смешно. Поражаясь точности сравнений и логических ходов, Герман вместе со всеми сгибался от хохота, услышав, например, в песне о московских пробках:

Ну что, челюскинцы, застряли?

Или про Северную Корею:

Там по правилам ездят все десять машин!

Были песни-фельетоны, как у Галича. Герману страшно понравился «Кошачий блюз» – удивительно точный социально-психологический срез общества. Открытого пафоса – «До чего ж мы гордимся, сволочи» – не было, но даже в самых веселых песнях проскальзывала затаенная боль. А когда Тимур Шаов спел по просьбам собравшихся песню «Отцы и дети», Герман заметил в глазах у Кати слезы. Он осторожно взял ее за руку и спросил шепотом:

–  Что-то не так?

–  Нет-нет. – Катя улыбнулась, хотя Герман видел, что через силу. – Все в полном порядке. Просто вспомнила о неприятном, не обращайте внимания. Вам нравится?

Она кивком указала на эстраду, где исполнители подстраивали инструменты перед следующим номером.

–  Очень нравится! А можно мы перейдем на «ты»?

–  Можно, – улыбнулась Катя и шутливо чокнулась с ним томатным соком.

Шаов спел и объявил перерыв.

–  Я его никогда раньше не слышал, – признался Герман и перечислил Кате свою любимую четверку.

–  Как? – удивилась Катя. – А Городницкий? А Ким? А Луферов? А Щербаков? А Егоров? А Вероника Долина?

Герман сокрушенно признал, что творчеством упомянутых бардов не увлекается, а кое-кого даже по имени не знает.

–  У Вероники Долиной, между прочим, есть песня о поволжских немцах – «Караганда – Франкфурт».

–  Правда? Я не знал…

–  Ее можно найти в Интернете, – подсказала Катя.

–  Найду, – пообещал Герман и попытался объяснить, почему так любит Галича: – Все как ты говоришь… Галич – это близко лично мне.