— Эй, ты принесла то, что я просил?

Я проскальзываю в комнату и закрываю за собой дверь. Отвернувшись к двери и пытаясь не смотреть на него, я протягиваю ему аптечку и пачку со льдом. Из-за его голой груди и низко сидящих на бедрах джинсов меня накрывает волна смущения.

— Я не кусаюсь, Кэлли, — безразлично говорит он, беря аптечку и лед. — Тебе не нужно пялиться на стену.

Я заставляю себя посмотреть на него, и мне трудно не глядеть на его шрамы, исполосовавшие живот и грудь. Больше всего тревожат вертикальные линии на предплечьях, толстые и неровные, будто кто-то провел лезвием по его коже. Как бы мне хотелось провести по ним пальцами и забрать всю боль и воспоминания, связанные с ними.

Он быстро опускает полотенце, чтобы прикрыть себя, и в его здоровом глазу сквозит смущение, когда мы смотрим друг на друга. Пока длится это мгновение, как щелчок пальцев, но при этом продолжающееся вечность, у меня в груди громко колотится сердце.

Он моргает и прижимает к воспаленному глазу лед, при этом кладя аптечку на бильярдный стол. У него дрожат пальцы, когда он убирает руку, а кожа на костяшках пальцев содрана.

— Можешь достать мне марлю? А то у меня немного болит рука.

Я пальцами нащупываю защелку, поддеваю ее ногтем и тяну. Появляется кровь, когда я открываю крышку, чтобы достать марлю.

— Может, тебе нужно наложить швы на порез под глазом? Он выглядит ужасно.

Он, морщась от боли, промокает порез полотенцем.

— Все будет в порядке. Мне просто нужно его промыть и заклеить.

Меня будто обжигает пар от горячей воды, кожа покрывается красными пятнами и волдырями. Мне просто хочется снова себя почувствовать чистой. Я беру у него влажное полотенце, осторожно, чтобы наши пальцы не соприкасались, и наклоняюсь вперед, осматривая раны, которые настолько глубокие, что видны мышцы и ткани.

— Тебе действительно нужно наложить швы. — Я слизываю со своего пальца кровь. — Или у тебя будет шрам.

Уголки его губ изгибаются в грустной улыбке.

— Шрамы я могу пережить, особенно те, что снаружи.

Всем своим существом я понимаю значение этих слов.

— Мне кажется, что нужно, чтобы твоя мама отвела тебя к врачу, а потом ты мог бы рассказать ей, что произошло.

Он отматывает небольшой кусочек марли, но случайно роняет ее на пол.

— Этого никогда не случится, а даже если и да, то это не имеет значения. Ничто не имеет значения.

Дрожащими пальцами я поднимаю марлю и распутываю ее. Оторвав кончик, я достаю из аптечки пластырь. А потом, выкинув все ужасные мысли из своей головы, тянусь к его щеке. Он остается неподвижным, прижимая раненую руку к груди, когда я накладываю на рану марлю. Его глаза прикованы ко мне, брови сведены, и он едва дышит, когда я приклеиваю марлю.

Я отстраняюсь, и вздох облегчения срывается с моих губ. Он первый человек, не считая моей семьи, которого я умышленно коснулась за последние шесть лет.

— И все же я бы подумала о швах.

Он закрывает аптечку и стирает с крышки капли крови.

— В доме тебе попадался мой отец?

— Нет. — У меня в кармане пищит телефон, и я читаю текстовое сообщение. — Мне нужно идти. Меня в машине ждет мама. Ты уверен, что с тобой все будет хорошо?

— Да, уверен. — Забирая полотенце и направляясь к дальней комнате, он даже не смотрит на меня. — Ну, ладно, тогда увидимся позже.

Нет, не увидимся. Кладя телефон в карман, я отхожу к двери.

— Ага, думаю, увидимся позже.

— Спасибо, — тут же добавляет он.

Моя рука замирает на дверной ручке. Я чувствую себя ужасно из-за того, что покидаю его, но я слишком труслива, чтобы остаться.

— За что?

Он размышляет целую вечность, а потом вздыхает.

— За то, что принесла мне аптечку и лед.

— Не за что.

За дверь я выхожу с тяжелым чувством на душе, так как в ней оседает еще один секрет.

Как только я вижу гравийную дорожку, у меня во внутреннем кармане начинает звонить телефон.

— Я всего в двух шагах, — отвечаю я.

— Твой брат уже здесь, и ему нужно возвращаться домой. Он должен быть в аэропорту через восемь часов, — мамин голос звучит тревожно.

Я ускоряю шаг.

— Прости. Меня отвлекли... но ты же послала меня внутрь за ним.

— Ну, он ответил на сообщение, а теперь иди, — с яростью говорит она. — Ему еще нужно отдохнуть.

— Я буду через тридцать секунд, мам.

Выходя в передний двор, я нажимаю отбой.

На крыльце сидит Дейзи, подружка Кайдена, поедая кусок торта и болтая с Калебом Миллером. У меня внутри тут же все сжимается, плечи опускаются, и я ныряю в тень деревьев, надеясь, что они меня не увидят.

— Боже мой, это же Кэлли Лоуренс? — говорит Дейзи, прикрывая глаза ладонью и щурясь в мою сторону. — Какого черта ты здесь делаешь? Разве ты не должна ошиваться на кладбище?

Я опускаю подбородок и иду еще быстрее, спотыкаясь о большой камень. Дорогу осилит идущий.

— Или ты просто убегаешь от моего куска торта? — кричит она со смехом в голосе. — В чем дело, Кэлли? Ну же, скажи мне?

— Да перестань, — с ухмылкой предупреждает ее Калеб, наклоняясь через перила, в темноте его глаза кажутся черными. — Уверен, у Кэлли есть свои причины для бегства.

Сквозящий в его голосе намек заставляет мое сердце и ноги бежать. С преследующим меня смехом я скрываюсь в темноте подъездной дорожки.

— Что у тебя случилось? — спрашивает меня брат, когда я хлопаю дверцей машины и пристегиваю ремень безопасности, тяжело дыша и откидывая назад пряди волос. — Почему ты бежала?

— Мама сказала поторопиться.

Я сосредотачиваю взгляд на своих коленях.

— Иногда я тебя не понимаю, Кэлли. — Он поправляет темно-каштановые волосы и откидывается на спинку сиденья. — Ты ведешь себя так, что люди вынуждены считать тебя чудачкой.

— Зато я не двадцатичетырехлетний парень, тусующийся на вечеринках со школьниками, — напоминаю я ему.

Мама бросает на меня прищуренный взгляд.

— Кэлли, не начинай. Ты же знаешь, что мистер Оуэнс пригласил твоего брата на вечеринку, так же как и тебя.

Мои мысли возвращаются к Кайдену, к его разбитому и всему в синяках лицу. Я чувствую себя отвратительно за то, что оставила его, и чуть не рассказываю маме, что произошло, но потом на крыльце мельком замечаю Калеба и Дейзи, наблюдающих за нами издалека, и вспоминаю, что иногда секреты должны умирать вместе с тобой. Кроме того, мама всегда была не из тех, кто любит слушать об ужасных вещах, происходящих в мире.

— Мне всего двадцать три. Двадцать четыре исполнится только в следующем месяце, — нарушает мои мысли брат. — И они уже больше не учатся в средней школе, так что закрой свой рот.

— Я знаю, сколько тебе лет, — говорю я. — И я тоже уже не в средней школе.

— Не нужно так счастливо сообщать об этом, — морщится мама, выворачивая руль, чтобы выехать на дорогу. Вокруг ее карих глаз собираются морщинки, когда она старается не заплакать. — Мы будем скучать по тебе, и я действительно хочу, чтобы ты еще раз подумала о том, чтобы подождать с поступлением в колледж до осени. Ларами почти в шести часах езды отсюда, милая. Будет очень трудно находиться так далеко от тебя.

Я гляжу на дорогу, тянущуюся между деревьями и невысокими холмами.

— Извини, мам, но я уже зарегистрировалась. Кроме того, нет никакого смысла в том, чтобы все лето провести в своей комнате.

— Ты всегда можешь найти работу, — предлагает она. — Как твой брат делает каждое лето. И таким образом ты сможешь провести какое-то время с ним, и Калеб собирается побыть у нас.

Каждый мускул в моем теле натягивается, как стянутая узлом веревка, и мне приходится себя заставлять наполнять свои легкие кислородом.

— Прости, мам, но я готова быть сама по себе.

Более чем готова. Меня тошнит от грустных взглядов, которые она все время бросает на меня, потому что не понимает того, что я делаю. Я устала от желания рассказать ей о том, что произошло, при этом зная, что не могу этого сделать. Я готова быть сама по себе, находиться дальше от кошмаров, преследующих мою комнату, мою жизнь, весь мой мир.



Глава 1

№ 4 . Носи цветные кофты

Четыре месяца спустя...

Кэлли

Я часто спрашиваю себя, что движет людьми поступать так или иначе. Закладывается ли это им в головы с рождения, или они приходят к этому с возрастом? Возможно, их даже вынуждают обстоятельства, независящие от них. Хоть кто-нибудь властен над своей жизнью, или мы все беспомощны?

— Боже, сегодня здесь какой-то сумасшедший дом, — замечает Сет, морща нос при виде прибывающих и толпящихся во дворе кампуса первокурсников. А потом он машет рукой у меня перед лицом. — Эй, ты вообще здесь?

Я отгоняю прочь свои мысли.

— Не будь таким высокомерным. — Я игриво толкаю его плечом. — То, что мы оба решили взять еще и летний семестр и уже знаем, где что находится, не делает нас лучше их.

— Ну, да, отчасти делает. — Он закатывает свои светло-карие глаза. — Мы как высшая элита первокурсников.

Я сдерживаю улыбку и отпиваю свой латте.

— Ты же знаешь, что нет такого понятия, как «высшая элита первокурсников».

Он вздыхает, взъерошивает свои золотистые локоны, которые выглядят так, будто ему их осветлили в салоне, хотя они от природы такие.

— Ага, знаю. Особенно, для таких людей, как ты и я. Мы как две паршивые овцы.

— Помимо нас с тобой здесь еще хватает паршивых овец. — Я прикрываю ладонью глаза от солнца. — И это я еще смягчила. Сегодня я даже надела красную футболку, как указано в списке.

Уголки его губ дергаются вверх.

— Что смотрелось бы еще лучше, если бы ты распустила свои чудесные локоны, а не прятала их все время в этом хвостике.

— Шаг за шагом, — говорю я. — И так было довольно трудно их отрастить. Я чувствую себя немного странно. Но это неважно, потому что этого пункта еще нет в списке.

— Тогда его нужно добавить, — отвечает он. — Я займусь этим, когда вернусь к себе в комнату.

У нас с Сетом есть список дел, которые мы должны сделать, даже если боимся, отвергаем или неспособны. И если какое-то дело числится в списке, то мы должны выполнять его и вычеркивать один пункт, по крайней мере, раз в неделю. Так мы поступали с тех пор, как, закрывшись у меня в комнате, во время моего первого настоящего контакта с человеком признались друг другу в своих самых темных секретах.

— Но ты по-прежнему носишь этот ужасный балахон, — продолжает он, дергая за край мою серую выцветшую куртку. — Я думал, мы уже обсудили эту отвратительную вещь. Ты красивая, и тебе не нужно прятать себя. Кроме того, похоже, сейчас на улице градусов двадцать пять.

Сжимая края ткани, я смущенно заворачиваюсь в куртку.

— Смени, пожалуйста, тему.

Он переплетает наши руки и наваливается на меня всем весом, заставляя меня отбежать к краю тротуара, когда мимо нас проходят люди.

— Отлично, но в один прекрасный день мы поговорим о полном изменении твоего имиджа, которым я буду руководить.

— Посмотрим, — вздыхаю я.

Я познакомилась с Сетом в Вайомингском университете на тригонометрии и алгебре. Наша неспособность понимать цифры стала отличным началом разговора, и с тех пор мы дружим. Со времен шестого класса Сет — по сути, мой единственный друг, если не считать скоротечную дружбу с новой девочкой в школе, которая не видела во мне, в отличие ото всех остальных, «Поклоняющуюся дьяволу анорексичку Кэлли».

Вдруг Сет резко останавливается и поворачивается ко мне. На нем серая футболка и черные узкие джинсы. Его волосы стильно растрепаны, а длинным ресницам позавидует каждая девушка.

— Я просто обязан сказать еще кое-что. — Он дотрагивается кончиком пальца до уголка моего глаза. — Мне больше нравится красно-коричневая подводка, чем угольно-черная.

— Наконец, у меня есть твое одобрение. — Я драматично прижимаю ладонь к груди. — Какое облегчение. Меня все утро тяготила эта мысль.

Он корчит рожу, и его взгляд скользит по моей красной футболке, которая касается пояса моих облегающих джинсов.

— Ты отлично справляешься по каждому пункту, но я бы посоветовал тебе хотя бы раз надеть платье или шорты, чтобы показать такие ноги.