- Ни хрена ты не поняла, - обиделся он.

Я остановила его взмахом руки.

- Я всё поняла правильно. Просто когда я это озвучила вслух, тебе самому стало противно. Нет, я ничего не говорю, мы все стремимся к совершенству, поэтому и я, как последняя дура, в тебя влюбилась. Ты же у нас совершенство! Под стать своей бывшей жене. Вот только ты не учёл одной маленькой детали. Думать о совместной жизни и о детях нужно не с тем человеком, который кажется тебе идеалом, а с тем, кто тебя примет со всеми твоими заморочками, тараканами в голове и косяками. Для кого ты идеалом не будешь, кто тебя будет тупо любить. Ждать тебя с работы, слушать тебя, когда всё плохо, лечить, когда ты заболеешь, не дай Бог. И детей тебе рожать не потому, что вы подходите друг другу по статусу и квалификации генов, а тебе.

Давид мрачно кивнул.

- Да, именно вот из-за таких чистых и открытых отношений, я вырос без родителей.

- То есть, тебя не устраивает никак? И до какого возраста ты собираешься порхать, как мотылёк? До возраста твоего отца, чтобы потом выбрать себе Яну?

- Лида, ты уже начинай думать, прежде чем что-то сказать.

Я заставила себя остановиться, перевести дыхание. Кивнула, признавая свою вину.

- Прости. Это было чересчур.

Я от Давида отвернулась, постояла у окна, глядя через лёгкую тюль на посветлевшее небо. Скоро солнце взойдёт, а мы всё что-то выясняем.

- Ты всё ещё переживаешь из-за развода, - проговорила я негромко и стоя к нему спиной. Зажмурилась, пользуясь тем, что Давид не видит моего лица. Эти слова, даже в повторе, давались очень тяжело. – И не говори мне, что это не так. Ты рядом с ней нервничаешь, злишься, делаешь глупости.

- И из этого следует, что я переживаю? – чересчур насмешливо переспросил Давид. А у самого в голосе неуверенность.

- Зачем ты меня спрашиваешь? Ты знаешь это лучше кого-либо.

Он потёр лицо ладонью, откинул голову, прижавшись затылком к стене, и прикрыл глаза.

- Она не хотела разводиться, - вдруг сказал он. – А я… наверное… поступил, как трус. Собрал вещи, пока её дома не было, и уехал в город. И нас не развели, представляешь? – Давид невесело хмыкнул. – Дали три месяца на примирение, и все эти три месяца со мной никто не разговаривал. Ни она, ни её родители, ни мой отец. Хотели дать понять, какой я подлец и дурак.

- И ты проникся.

- Я не хотел расставаться врагами! Я хотел, чтобы всё было цивилизованно.

Я повернулась к нему.

- Давид, ты на самом деле веришь в сказки про то, что можно расстаться с человеком, и впредь считать его своим другом? Тем более в такой ситуации? Наверное, это бывает только с теми, кто ничего друг к другу и не чувствовал. Да ты сам не смог бы с ней дружить! Конечно, очень приятно думать, что ты весь чистый и порядочный, что никому в жизни ничего плохого не сделал, но так не бывает. Ты поддался эмоциям и бросил жену. Что, по твоему мнению, должно было дать ей повод с тобой поддерживать дружеские отношения? То, что ты такой замечательный человек?

- Лида, а ты что принялась меня лечить?

- Я тебя не лечу. Я удивляюсь, - добавила я тише.

- Знаешь, что меня в вас раздражает?

- В ком это, в нас? – решила я уточнить, хотя, прекрасно поняла, на что Давид намекает.

- В женщинах. Вы живёте с уверенностью, что мужики идиоты. А вы все разбираетесь в жизни, как заправские психоаналитики! Все, как одна, с дипломами!

- Потому что вы поступаете, как идиоты, - не сдержалась я. – А потом невинно хлопаете глазами и удивляетесь тому, кто всё это сделал, ведь вы всё это время в сторонке простояли!

- И что, что ты хочешь мне всем этим сказать? Что я моральный урод? Сволочь?

Я осторожно втянула в себя воздух.

- Я хочу сказать, что тебе не мешало бы сесть одному, и спокойно подумать о том, что происходит.

- Но ты уже всё про меня поняла, да?

- Не язви, пожалуйста. И не выставляй меня ревнивой дурой.

- Хорошо. – Давид поднялся, остановился посреди комнаты, уперев руки в бока. – Я сяду и подумаю. Раз ты советуешь мне это сделать, - с ехидством добавил он. – А ты не боишься, что я надумаю что-нибудь не то?

Я осторожно расправила плечи, стараясь показать уверенность в себе, которой, правда, в помине не осталось.

- Это будет твоё решение.

- А что будешь делать ты?

- Жить. Жила же я до тебя, как-то. Думаю, и дальше проживу. – Я аккуратно обошла его и из спальни вышла. Не знаю, куда направлялась, просто невыносимо стало находиться с Давидом в тесном пространстве, под его испепеляющим взглядом.

- То есть, мне уйти? Ты всё решила?

Я резко обернулась.

- Вот не надо этого делать! – с нажимом попросила я. – Не надо перекладывать это решение на меня. Я попросила тебя сесть и подумать, чего хочешь ты. А облегчать себе решение за мой счёт, не нужно.

- Опять не так. – Давид развёл руками. Он тоже вышел в большую комнату и присел на мягкий подлокотник дивана. На меня посмотрел, покачал головой. – Я не понимаю, что тебе нужно. Ты хочешь от меня каких-то решений, признаний. При этом, стоит мне уличить тебя в этом в открытую, ты тут же встаёшь в позу, и заявляешь, что тебе ничего от меня не нужно. Ты тоже не совсем честна, милая. Даже с собой. И ты права, мы не знаем друг друга. Два месяца – это, вообще, не срок. Что я должен тебе сказать? Ты правды хочешь? – Давид пожал плечами, смотрел прямо мне в глаза. – Я тебя не люблю. Ты хорошая девочка, мне с тобой хорошо и интересно, но я не люблю тебя.

Эти слова прозвучали, как выстрел. Они пронзили моё тело в районе сердца, я буквально чувствовала рану и холод в ней, но почему-то продолжала стоять, смотреть на него, даже голос его воспринимала. И слёз не было, наверное, я окаменела от обиды. Конечно, обижаться на человека за то, что он не чувствует к тебе того же, что чувствуешь ты, глупо, но это всегда так больно и обидно. Одно слово разрушает все мечты и надежды, и они рушатся внутри тебя, складываясь, как карточный домик, одна на одну.

Но мне всё же пришлось нервно кашлянуть, чтобы спустя несколько секунд вернуть себе способность говорить.

- По крайней мере, ты сказал правду, - глухо проговорила я.

- Лида, я не хотел тебя обидеть.

- Знаю. Ты никого не хочешь обидеть, это смысл твоей жизни.

Давид с шумом втянул в себя воздух, а я поняла, что избегаю смотреть на него. Сжала руку в кулак, ногти впились в кожу ладони.

- Наверное, тебе лучше уйти, - проговорила я. – Мне нужно поспать.

- Гонишь.

- Давид, уходи, - попросила я с нажимом. – У меня кончились силы.

Он поднялся, на секунду замешкался, видимо, не зная, как правильно уйти, и, в конце концов, просто направился в прихожую, не сказав мне ни слова. А я продолжала стоять посреди комнаты, и только ждала, когда хлопнет, закрываясь, входная дверь. Казалось, что на это потребовалась целая вечность. Дверь хлопнула, Давид ушёл, и стало тихо. А я молча стёрла со щёк слёзы.

Самым лучшим сейчас, было лечь и уснуть. Надежды на то, что я проснусь спокойной и вылечившейся от своей влюблённости, не было, но хотелось забыться. А я лежала в тишине и глотала слёзы. И всё вспоминала слова Давида о том, что он меня не любят. Он произнёс их так уверено, без тени сомнения, видимо, на обдумывание этого решения ему не требовалось ни времени, ни смелости. Со мной у него всё просто. Не нужно прислушиваться к себе и что-то решать. Я в его жизни никто, случайность.

Проснулась я на следующий день, ближе к обеду. С распухшим от слёз лицом, с красным носом и тоской во взгляде. Долго смотрела на себя в зеркало, пытаясь понять, можно ли спасти ситуацию (не отношения с Давидом Кравецом, а с лицом), окончательно осознала, что всё плохо, и некоторое время набиралась смелости для того, чтобы позвонить Петровичу и сказаться больной. Особо притворяться не пришлось, с голосом была беда, он хрипел и дрожал, и Озёрский уже спустя минуту моих сбивчивых объяснений, разрешил мне на работу не приходить. Один день.

- Одного дня мне хватит, - заверила я начальника. С облегчением повесила трубку и забралась обратно в кровать.

За окном мрак, моросящий дождь, и настроение у меня под стать. Но лить слёзы и голосить от расстройства, я себе запретила. Лежала и смотрела в одну точку. Телефон звонил несколько раз, я каждый раз вздрагивала, подскакивала на постели, призналась себе, что всё-таки жду звонка Давида, но звонил не он. Анька, мачеха, но я ни с кем не хотела разговаривать. Сестре написала, что заболела, чтобы та не волновалась и не обрывала мне телефон, и снова ложилась в постель с одной-единственной целью – таращиться в стену. Почему-то казалось, что от этого процесса становится легче.

Ближе к обеду в дверь позвонили. Я насторожилась, недовольно заворочалась, мысленно ахнула, припомнив свой вид в зеркале этим утром, но с кровати поднялась. И первым делом подошла к окну, глянула вниз. Машины Давида у подъезда не было. Но, может, это и хорошо?

Глянув в глазок входной двери, я едва не застонала в голос, увидев мачеху. Принесла нелёгкая…

- Ты почему на звонки не отвечаешь? – нарвалась я на обвинение вместо приветствия, как только открыла дверь.

Я отступила в сторону, впуская её в квартиру. Отвечать не хотелось, к тому же Луиза тут же впилась взглядом в моё лицо, и нахмурилась сильнее, чем обычно.

- Что с тобой? У тебя грипп? У нас же дети.

- Могу только посочувствовать, - пробормотала я, торопясь от неё отвернуться и возвращаясь в комнату.

- Язва ты, Лидка. Доброго слова от тебя не дождёшься.

- Что нужно?

Луиза без разрешения прошла по комнате к старому буфету и открыла верхний ящик.

- Женя документы здесь оставил. На квартиру. Ты не видела?

- Зачем они мне?

- Документы всё-таки.

- Зачем мне ваши документы? – начиная злиться, повысила я голос. – Берите и делайте, что хотите.

- Я и делаю, что хочу. То есть, что мы все хотим.

- И папа тоже?

- Конечно, - вроде бы удивилась мачеха. – Он же муж семьи.

- Муж семьи, - повторила я, пытаясь проникнуться серьёзным статусом отца. – Круто. И что вы всем коллективом хотите?

- А то тётка тебе не доложила!

- Про дом, что ли? – Я недоверчиво хмыкнула. К мачехе присмотрелась. – Что за внезапная тяга к лесам и полям?

- К каким ещё лесам? Коттедж на окраине города присмотрели. Семья у нас большая, нужно расширяться.

Понятно, у них семья большая, а я, вроде как, и не семья вовсе.

Мачеха добралась до нужной папки с документами, ящик задвинула и повернулась в мою сторону. Снова ко мне присмотрелась, внимательно, даже голову на бок склонила.

- Странная ты какая-то, опухшая. Плачешь или пьёшь?

- А что хуже?

- Хуже только вместе, - наставительно произнесла Луиза. – Я Полину всегда учила: реветь – последнее дело, особенно из-за мужиков. Надо себе цену знать.

Я хмыкнула.

- Помнится, мы с ней вместе росли. А мне ты такого не говорила.

- Потому что ты никогда никого не слушаешь, с малолетства себе на уме. Кому же надо насильно тебе в голову что-то вдалбливать? Нужно быть добрее к людям, Лида. А не так как ты, волчонком вечно смотришь.

- Учту, - пробубнила я. В другое время я вряд ли бы позволила обзывать себя волчонком и злыдней, но сегодня у меня сил не было вступать с мачехой в полемику. К тому же, на моём самолюбии вчера уже знатно потоптались, ещё одной порции я просто не выдержу. Так что, я постаралась как можно скорее родственницу проводить до дверей.

- Не забудьте предупредить, как съезжать соберётесь, - попросила я, стоя на пороге, - а то нагряну в гости к чужим людям. Все вместе удивимся.

- А ты почаще об отце вспоминай, - прилетел мне с лестницы очередной укор, - и к телефону подходи!

- Как скажете, - буркнула я себе под нос, и закрыла дверь.

Ну вот, жизнь не замерла, планета не перестала крутиться, несмотря на моё горе, значит, всё не так плохо.

К концу дня я раскаялась в том, что выпросила больничный. Находиться дома в одиночестве стало невыносимо. Хотелось выть, но не отчаяния, а от тоски. Хотелось отвлечься, с кем-нибудь поговорить, не о себе, а о чем-то нейтральном, пустом и бессмысленном. Обсудить сегодняшнее блюдо дня или глупый фильм, что идёт в кинотеатре. Понятия не имею, что идёт сейчас в кинотеатре, но готова обсуждать. Единственное, что удержало меня дома, это всё ещё опухшие глаза и красный нос. Их невозможно было ничем замазать или скрыть, и Петрович вряд ли обрадовался бы, увидев меня в таком виде. Даже если бы желание работать вбежало в ресторан вперёд меня. И поэтому я осталась дома, пила чай, смотрела в окно, как старушка, и невольно прокручивала в голове сложившуюся ситуацию. Мысленно с Давидом разговаривала, и в моих размышлениях он со мной соглашался, ведь я, как считаю, права. И всё так складно, так логично с моих слов выходило, что хоть звони ему и всё объясняй заново, но я знала, что вне моей головы Давид куда упрямее, запутаннее и у него наверняка найдётся масса доводов, чтобы доказать мою неправоту. Ещё и добавит, что лезу не в своё дело. И будет прав, но мне понадобится некоторое время для того, чтобы отвыкнуть думать о нём, о его делах и проблемах. Он сказал вчера четыре слова, которые всё расставили по своим местам. Точнее, мне указали на моё место, и с этим придётся смириться. Зачем мне человек, которому я не нужна, правда?