Они пришли к соглашению и, извинившись, вместе направились в угол, где Генри все еще был поглощен беседой с Николасом Ливингстоном. Пенелопа ждала, обмахиваясь веером.

— На днях его видели в опере с какой-то молоденькой девушкой — можете себе представить? Вот был бы номер, если бы он сейчас женился, да еще на девушке, которая ему годится во внучки!

Пенелопа слушала вполуха. Заиграла музыка — в соседней комнате расположился квартет. Она сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Когда она открыла глаза, перед ней стоял Генри в черном фраке. За его плечом маячили мистер и миссис Скунмейкер, наблюдавшие за Генри. Миссис Карр поднялась и, подмигнув, позволила мистеру Лонгхорну занять себя беседой. Все в этом зале, подумала Пенелопа, знают, что Генри Скунмейкер сейчас пригласит мисс Хэйз на танец.

— Хелло, — сказал Генри просто.

Голубые, как озеро, глаза Пенелопы встретились с его глазами.

— Разве такие вечера, как этот, не заставляют вас грустить об Элизабет?

Казалось, Генри размышляет, как бы получше ответить.

— Только не такие вечера.

— О, что бы я только ни отдала, чтобы вернуть ее, — вздохнула Пенелопа, с грустью пожав плечами.

— Вы-то забудете, я вас знаю, — быстро ответил Генри. В его глазах загорелся огонек. — Я думаю, честность идет вам гораздо больше. — Намек на их близкие отношения в прошлом был приятен Пенелопе, и она смело ответила на его взгляд. — Вот так-то лучше. — Генри с показной покорностью коснулся руки Пенелопы. — Говорят, мы должны танцевать.

И тут Пенелопа действительно ощутила прикосновение его руки сквозь перчатку. Он помог ей подняться и увлек через арку из полированного дуба в соседнюю комнату, где уже танцевали три-четыре пары. Генри смотрел на нее, словно пытаясь раскусить, и после его последней реплики она уже не пыталась притворяться. Движения его были деревянными — не так было, когда они в последний раз танцевали много месяцев тому назад:

— Думаю, вы действительно горюете из-за этого, — сказала она наконец, задумчиво склонив голову набок.

— Из-за Элизабет?

Генри прикрыл глаза и понизил голос, хотя в этом не было необходимости. Музыканты в своем углу играли громко, так что другие танцующие пары не могли услышать, о чем они беседуют.

— Как же могло быть иначе — ведь это так ужасно. Но, полагаю, это так па вас похоже, — продолжал он чуть ли не с нежностью, — злорадствовать по этому поводу.

— Напротив, мне очень не хватает моей подруги. Но вы забываете, как она меня предала.

— О, Пенелопа, — ответил Генри шепотом. Комната с обоями персикового цвета кружилась вокруг них. — Впрочем, сейчас это вряд ли имеет значение.

— Да, значение имеет лишь то, что она мертва. А это трагедия.

Генри помолчал, обдумывая ответ. Наконец он сказал:

— Да, именно так.

— Вот почему вы больше не флиртуете? И не ищете веселья, как бывало? Почему вы не смотрите на меня по-особенному?

— Это было бы неправильно, — спокойно ответил Генри.

Прикосновение его руки к ее талии было едва ощутимым — это было просто несносно.

— Ах, нет. — Пенелопа уговаривала себя не выкладывать все сразу, но слова уже рвались с губ. — Но вам бы так не казалось, если бы вы знали то, что знаю я.

Теперь они переговаривались так тихо, что им пришлось приблизиться друг к другу.

— Что ты знаешь, Пенни?

— Что Элизабет жива.

Пенелопу удивило, какое удовольствие доставила ей эта фраза. Левый глаз Генри дернулся, и он невольно сжал Пенелопу — правда, ему удалось не прерывать танец, он лишь ускорил темп.

— О чем ты говоришь?

— Она инсценировала свою смерть, чтобы не выходить за тебя замуж.

Теперь Пенелопа улыбалась своей ослепительной улыбкой. Они так быстро неслись в танце, что чуть не сбили с ног Аделаиду Уэсмор и Реджиса Дойля.

— Я помогла.

— Ты… Где она?

Глаза Генри были широко открыты, в них пылал огонь.

— В Калифорнии. Кажется, она вовсе не была в тебя влюблена, Генри. Наверное, она могла бы…

— Ты хочешь сказать, что она не падала в реку? — перебил ее Генри.

Он часто моргал, и вид у него был преглупый. Пенелопа медленно, кивнула, вполне удовлетворенная. «Ну вот, — подумала она. — Я его действительно поразила…»

— Ты хочешь сказать, что у нее все в порядке?

— Да. Она…

Но если Генри и заметил, что тон у Пенелопы стал раздраженным, у него не было времени, чтобы это показать. Ему было не до того. Унылое выражение его лица, с которым он ходил несколько месяцев, исчезло, в глазах появился прежний шаловливый блеск. Он перестал танцевать и отпустил ее, и, к великому ужасу Пенелопы, все в зале тоже остановились, чтобы лучше наблюдать за происходящим. Генри мимолетно взглянул на другие пары, даже не пряча широкую улыбку. Взяв Пенелопу за руку, он поцеловал ее.

— Я нужен в другом месте… — вот все, что он сказал в оправдание, и поспешно вышел из комнаты.

— О, — сказала Аделаида, которую все еще держал за руку ее партнер, мистер Дойль. — Надеюсь, с ним все в порядке.

Но по взгляду, которым она его проводила, было видно, что ее больше огорчает потерянный шанс сегодня вечером потанцевать с сыном хозяина дома.

Темные ресницы Пенелопы затрепетали, и она разозлилась не на шутку. Вокруг нее стояли люди, с усмешкой смотревшие на нее. В воздухе еще остался запах любимого одеколона Генри, его сигарет и коньяка, и она еще чувствовала его руку на своей талии. Но острее всего было чувство унижения оттого, что ее бросили посреди танцевального зала, среди тех, кто ниже ее, на руинах ее великого плана.

20

«Качества, необходимые идеальной невесте, многочисленны: ее внешность, ее манеры, деньги ее отца, семья ее матери — все играет свою роль. Но, конечно, все это бесполезно, если в ней нет ауры чистоты, окружающей самых желанных дебютанток.»

Миссис Гамильтон В. Бридфелт. «Светские колонки о воспитании юных леди из высшего света»

За стенами особняка Скуимейкеров на Пятой авеню пошел снег. Было теплее, чем ожидал Генри, мягкие снежинки таяли, опускаясь ему на нос. Тротуар покрылся белым кружевом, на котором Генри оставлял темные следы. В считанные минуты мир изменился. Теперь он знал, что последний, ясный взгляд его невесты означал, что она выбрала не смерть, а другую жизнь, благодаря чему ее маленькая сестричка сможет быть с тем, кого любит. Избавившись от поджидавших кучеров, гревшихся, прихлебывая из фляжек, он направился в Грэмерси-парк, № 17. Для него это раньше был дом Элизабет, куда он вначале брел из чувства долга, а позже — с тяжелым чувством вины. А еще раньше это просто была одна из вех Старого Нью-Йорка, знатные семьи которого все больше устаревали с каждым днем. Но в этот вечер четверга для Генри это был только дом Дианы. Все комнаты, кроме ее собственной, могли бы сгореть — ему было все равно.

Тяжелое чувство, с которым он прожил так долго, исчезло. Это чувство было вызвано тем, что Элизабет мертва, что это его вина, что юность такая хрупкая и что он не может быть вместе с единственной девушкой, которая делала брак привлекательным для него. Всего несколько слов — и все эти горести исчезли. Лишь с одним человеком мог разделить Генри эту новость — с сестрой девушки, которая, как оказалось, не умерла.

Генри понятия не имел, сколько времени добирался, — казалось, очень быстро, а с другой стороны, вероятно, целую вечность: ведь, пока он добрался с Пятой авеню в Грэмерси, все его ошибки были стерты, и он опять стал свободным человеком.

Последний и единственный раз, когда он побывал в спальне Дианы, он карабкался туда по шпалере, увитой плющом. Однако теперь Генри настолько вновь обрел свою бесшабашность, что направился прямо к парадному входу и обнаружил, что дверь легко открылась от его прикосновения. Иного приглашения ему и не требовалось, и он вошел в темную прихожую. Затем поднялся на второй этаж, не замечая деталей, и выбрал дверь, из-под которой снизу, в щель, просачивался свет. На этот раз Генри тоже не стал стучаться — просто повернул ручку и вошел.

Маленькая комната купалась в теплом свете лампы, которая освещала книжные полки и медвежью шкуру перед не растопленным камином. Рядом с камином, в старом кресле, сидела Диана с распущенными кудрявыми волосами, сосредоточенно глядя в книгу. Вероятно, она решила, что дверь открыла ее горничная, поэтому не сразу оторвалась от страницы. Ее глаза продолжали бегать по строчкам, будто ничего в мире не было важнее романа, который она читала. Дочитав до конца абзаца, она положила книгу на колени и подняла глаза. Осознав, что это не горничная, она открыла рот, словно собираясь закричать. Генри в мгновение ока очутился рядом и прикрыл ей рот рукой.

— Не надо, — мягко произнес он.

Ее глаза округлились, но, должно быть, Диану успокоил его тон. Однако ее карие глаза смотрели с удивлением и опаской. Наконец Диана сказала так же спокойно, как Генри:

— Ума не приложу, что это вы тут делаете.

— Я здесь нахожусь.

Блаженная улыбка Генри показывала, как он рад этому факту.

— Я вижу.

— Ди.

Опустившись на одно колено, он хотел взять ее за руку, но Диана оказалась проворнее и отдернула ее.

— Наша последняя встреча не располагает к дружелюбию, мистер Скунмейкер. Если вы действительно полагаете, что можете соблазнить меня в любую темную ночь, когда вам заблагорассудится, то вы заблуждаетесь.

Генри смутился, видя перед собой новую, холодную Диану. Он попытался призвать на помощь свой огромный опыт — быть может, он уже сталкивался с подобной ситуацией? Но с ним никогда прежде не было ничего подобного. Он несколько раз открывал рот, но был не в силах ничего произнести. Тогда он решил попытаться снова взять ее за руку, и, наконец, Диана это ему позволила, хотя и весьма неохотно. И тогда Генри вновь обрел дар речи.

— Элизабет жива, — сказал он.

Диана закрыла книгу, лежавшую у нее на коленях, и выпрямилась. Она не отнимала у него свою руку — хороший знак, которому он до нелепости обрадовался, но продолжала пристально на него смотреть. Наконец она прошептала более сердечным тоном:

— Я знаю.

— Знаете? — Генри был поражен. — Но в то утро, после того, как вы пришли в оранжерею… Я видел Элизабет… Я думал, что она… возможно, не захотела жить…

— Нет, — осторожно прервала его Диана. — Она жива. И очень счастлива, как я думаю.

— Так, значит, все в порядке, разве вы не понимаете? Я имею в виду, что, если она жива, если она в любом случае не хотела выйти за меня замуж, и это была колоссальная ошибка — тогда мы с вами можем быть вместе. Вы и я можем…

Голос его замер. Он почувствовал, что колено у него болит, и уселся на пол у ног Дианы.

— Вам бы следовало давно сказать мне об этом.

Румянец вернулся на щеки Дианы, но она все еще с осторожностью поглядывала на Генри. Было что-то пронзительное в этом зрелище: Диана в этой маленькой комнате с желтовато-розовыми обоями и книгами, в комнате, где она жила еще маленькой девочкой.

— Это секрет. Я обещала Элизабет. Если бы кто-нибудь узнал… — Внезапно она отняла у него руку и запахнула кружевной воротник белого пеньюара. — Как вы узнали?

— Мне сказала Пенелопа. Сказала мне час назад. Моя мачеха устроила званый обед…

— Что между вами и Пенелопой?

Диана встала и отошла от Генри к узкой кровати, передняя спинка которой была обита бледно-розовым шелком. Генри не приходило в голову, что Диана может ревновать его к Пенелопе. Но чувство легкости и ликования не покидало его. Он стоял, сунув руки в карманы пальто и глядя в глаза Диане серьезным, нежным взглядом.

— Между мной и Пенелопой нет ничего, — заявил он.

— Ничего? — прошептала Диана с горечью — Как я могу в это поверить? Я, знаете ли, не слепая. Я вижу, как она на вас смотрит. И я знаю, какой вы.

— То, как она на меня смотрит, абсолютно ничего не говорит о моих чувствах к ней, которые таковы, как я вам уже сказал. Разве я не был с вами всегда честен? — продолжал он более мягким тоном. — Ведь я сам рассказал о том, что было у нас с Пенелопой, так с какой стати мне теперь лгать?

— Потому что вы ловелас, как я полагаю.

На лице Дианы читалось возмущение, но грудь ее бурно вздымалась. Генри видел, что ее раздирают противоречия, и она сама не знает, чему верить. Глядя на нее прямо и искренне, он подошел и, взяв ее лицо в руки, поцеловал в раскрытые губы. Поцелуй был продолжительный, и, когда он закончился, она прошептала:

— Вы не ловелас.

— Совершенно верно. — Генри начал играть ее локоном. — Твоя сестра жива, Ди, а это значит, что нет ни трагедии, ни предательства. Если мы захотим, то можем…