Через несколько минут Темпера вернулась из отцовского кабинета, где хранились справочники.

Большинство из них были по искусству, но среди них был и «Дебретт», так как, когда Темпера адресовала письма к представителям высшей аристократии, искавшим совета у ее отца, было важно не ошибиться в употреблении их титулов и званий.

— Ну и что? — нетерпеливо обратилась к ней леди Ротли, как только она вернулась.

— Ему тридцать девять лет, — сообщила Темпера, — у него дом в Лондоне и еще один в Сомерсете, он состоит членом во всех модных клубах и… — Темпера выдержала паузу для пущего эффекта. — И у него жена и пятеро детей!

Леди Ротли не могла скрыть возмущения.

— Всякий женатый мужчина должен иметь либо клеймо на лбу, либо цепь на руке, — сказала она.

Темпера рассмеялась.

— Ничего, матушка. Быть может, он уговорит жену пригласить тебя на небольшой прием, где ты сможешь познакомиться с подходящими холостяками.

— Но он был так мил, — надула губки леди Ротли. — Но все же я должна была бы догадаться, что тут что-то не так.

— Как с тем, с которым ты познакомилась на прошлой неделе и который оказался банкротом, — сказала Темпера. — У меня сразу же возникли подозрения, как только я увидела, что он состоит членом только одного клуба и при этом не очень важного.

В омнибусе по дороге в Национальную галерею Темпера старалась не думать о том, что последнюю память об отце кладут жертвой на алтарь моды.

Она хранила рисунок Дюрера не только потому, что он ей нравился, но и потому, что нужно же было что-то приберечь, как она говорила, «на черный день».

Она имела в виду, что она сама или мачеха могут заболеть, или надо будет чинить крышу, или, хуже чего и вообразить нельзя, от них уйдет Агнес.

Темпера прекрасно знала, что другую прислугу им так дешево не найти.

К тому же Агнес была при ее матери до самой ее смерти, и Темпера любила старуху и не могла представить себе домик на Керзон-стрит без нее.

Но Агнес было уже семьдесят семь, и близился день, когда она уже не сможет убирать комнаты и готовить их нехитрую еду.

Темпера готовила сама, когда требовалось что-нибудь более изысканное, но ей так много приходилось делать для мачехи, что ни на что другое у нее не оставалось времени.

Хотя большую часть туалетов леди Ротли, сняв траур, заказывала у модисток, Темпера сама искусно отделывала ее великолепные шляпы, что обходилось куда дешевле.

Она же и гладила, чистила и штопала платья, и, умело используя то новую ленту, то цветы, то оборки, придавала старым вещам вид новых.

Когда она вернулась домой, шел уже седьмой час, и все магазины были закрыты. Поэтому она не удивилась, увидев мачеху лежащей в гостиной на софе.

Глаза ее были закрыты, и она походила на отдыхающую Венеру. Но как только открылась дверь, она подняла голову и быстро спросила:

— Сколько ты получила?

— Семьдесят пять фунтов, — ответила Темпера.

— Семьдесят пять фунтов! Это чудесно! — в восторге воскликнула леди Ротли, садясь.

— Но нельзя тратить все это, матушка… никак нельзя, — рискнула Темпера охладить ее восторг. Заметив выражение лица мачехи, она добавила: — Я думала, что двадцать пять фунтов мы отложим на непредвиденные расходы, а все остальное пойдет тебе.

— Ну что же, пятьдесят фунтов лучше, чем ничего, — ворчливо заметила леди Ротли.

— Я могу так переделать твои прошлогодние шляпы, что их никто не узнает, — продолжала Темпера, — и если мы пришьем новые кружева к платью, в котором ты была в Эскоте, оно будет выглядеть как новое, и цвет тебе очень к лицу.

Тут Темпера заметила, что мачеха ее не слушает. Это было так на нее не похоже, когда речь шла о туалетах, что она с тревогой спросила:

— В чем дело, матушка? Что-то еще, о чем ты мне не сказала?

Леди Ротли слегка смутилась.

— Герцог предполагает, что со мной будет личная горничная, камеристка.

Темпера остолбенела. Затем она опустилась на стул.

— Он так и сказал?

— Ну да. Он сказал: «Полковник Анструзер встретит вас и вашу камеристку на вокзале Виктория в пятницу в десять часов».

— Полковник Анструзер — это его управляющий?

— Да, он очень милый. Я встречала его несколько раз в Шевингем-Хаус. Он настоящий джентльмен, разумеется, герцог полагается на него во всем.

Они заведомо уклонились от темы и обе это понимали. После многозначительной паузы Темпера сказала:

— Тебе абсолютно необходима горничная?

— Ну как я могу обойтись без камеристки? Ты же знаешь, что я сама ничего не умею, а у других гостей горничные обязательно будут.

— Это будет сложно. Помимо расходов, придется ее обучить, а времени очень мало.

— Я уверена, что в агентстве по найму на Маунт-стрит можно найти подходящую, — уверенно заявила леди Ротли.

— А может, ты скажешь, что твоя горничная больна или слишком старая, как бедняжка Агнес? — предложила Темпера. — Тогда полковник Анструзер найдет тебе горничную-француженку или приставит к тебе кого-нибудь из своей прислуги.

— Только не француженку! — воскликнула леди Ротли. — Ты же знаешь, что у меня плохой французский. Да я же не сумею с ней объясниться! И потом мне неловко приехать с горой багажа, за которым некому будет присмотреть.

— Ладно, — сказала Темпера. — Но это значит, что у тебя будет одним платьем меньше.

Леди Ротли насупилась.

— Мне никак не обойтись без того, что я уже заказала. Я уверена, там будет Дотти Барнард, а я говорила тебе, как она элегантна и меняет платья каждый вечер, а от блеска ее бриллиантов тускнеют люстры.

— Но сэр Уильям — один из богатейших людей Англии, — заметила Темпера холодно.

— Поэтому он и на дружеской ноге с королем и всеми этими Ротшильдами. Ах, Темпера, если бы только у нас были деньги!

— Если ты выйдешь за герцога, у тебя будет все, что тебе нужно, и даже больше, — сказала Темпера.

— Я отказываюсь — категорически отказываюсь — ехать в южную Францию как какая-то нищенка, хотя, видит бог, Темпера, мне не нужна спесивая, напыщенная особа, которая станет жаловаться, что ей приходится чинить мою одежду, потому что она вот-вот развалится на куски. — Леди Ротли в раздражении откинулась на диванные подушки. — Вся беда в том, Темпера, что мне необходимо много новых вещей. Ведь только благодаря тебе мои старые еще как-то держатся.

— Я знаю. Нужно подыскать камеристку с понятием и умеющую шить.

— Она наверняка будет ворчать и жаловаться, — простонала леди Ротли. — Как эта мерзкая женщина, что была у меня до смерти твоего отца. «Право же, миледи, ваше белье все уже просто в сеточку!» — говорила она то и дело. До чего же я ее ненавидела!

Темпера засмеялась.

— Она у тебя долго не задержалась. И только когда она ушла, мы обнаружили, что все вещи, которые она отказывалась чинить, были засунуты в глубину ящика комода.

— Бога ради, не нужно мне больше никого в этом роде! — взмолилась леди Ротли. — И был ведь еще один кошмарный персонаж — эта… как ее бишь?

— Наверно, ты имеешь в виду Арнольд.

— Да, да, вот именно, Арнольд! Когда она бывала мне нужна, она всегда сидела за чаем и отказывалась являться, пока не закончит это священнодействие.

Темпера снова засмеялась.

— Придется поискать горничную, которая не любит чай.

— Все они его любят, — возразила леди Ротли. — Это просто какой-то наркотик у прислуги. Но, когда я рассказала об этом твоему отцу, он ответил, что чай все же предпочтительнее джина. Ну как это понимать?!

— Я полагаю, папа имел в виду количество джина, которое поглощала прислуга в восемнадцатом веке, — объяснила Темпера — Но, конечно, и сейчас прислуга пьет много пива в тех домах, где держат большой штат.

— По мне, пусть хоть шампанское пьют, лишь бы было кому меня обслуживать. Но я даже думать боюсь об этой камеристке.

Темпера ничего не ответила.

Она сняла скромную шляпу, в которой ездила в Национальную галерею, и пригладила свои темно-каштановые волосы.

Темпера была стройна и грациозна, но совсем не походила на светских красавиц, с которыми общалась ее мачеха.

Словно для того чтобы подчеркнуть это несходство, она не позволяла волосам лежать свободными волнами, но зачесывала их со лба назад и укладывала в пучок на затылке.

Только когда она чем-то увлеченно занималась, из гладкой прически выбивались локончики, обрамляя ее лицо и смягчая строгость, напоминающую мадонн на полотнах старых итальянских мастеров.

Почти не замечая своего отражения в зеркале, она откинула завитки, поглощенная мыслями о мачехе и камеристке, которая бы ей подошла.

Лишь сама Темпера знала, в каком плачевном состоянии было белье мачехи и ее чулки, которые она штопала без конца, вместо того чтобы выбросить.

Те же мысли, вероятно, бродили и в голове леди Ротли, потому что она со вздохом сказала:

— Ах, Темпера, если бы только ты поехала со мной!

— Я сама бы очень хотела, — отвечала Темпера с грустью. — Да я отдала бы все на свете, чтобы увидеть юг Франции. Папа часто мне рассказывал об этих местах, и как он однажды гостил у лорда Солсбери в Болье и побывал на вилле «Виктория», что принадлежит мисс Элис Ротшильд. Он говорил, что вилла полна, ну, просто полным-полна шедевров. Ты должна туда съездить, матушка.

— Шедевры меня не интересуют, — возразили леди Ротли. — Меня интересует только герцог, и я надеюсь, что я найду, что ему сказать.

— Он очень интересуется живописью, — заметила Темпера. — У него в Шевингем-Хаус великолепная коллекция, как ты, должно быть, сама видела, и там есть старые мастера, лучше которых нет ни у кого в Англии.

— Если герцог заговорит со мной о картинах, что мне ему отвечать? — сердито спросила леди Ротли. — Ты же знаешь, я никогда не могла запомнить имена всех этих художников. Мне что Рубенс, что Рафаэль — без разницы. Да и выглядят они все, по-моему, одинаково.

— Тогда лучше ничего не говори, — посоветовала Темпера. — Когда папа читал лекции студентам, он говорил им, что им следует «смотреть и слушать». Вот и тебе, матушка, нужно смотреть и слушать. — Она улыбнулась, и голос ее помягчел. — Ты будешь так прекрасна, что тебе и говорить ничего не придется.

— Но иногда молчать просто нельзя, — возразила леди Ротли. — Я знаю, тебе нравится стиль Петронеллы, Пепиани или Покатепепля, или еще кого-то непроизносимого в этом роде, но ведь тебя там не будет, чтобы сказать мне, кто это такой на самом деле. — Она немного помолчала, и вдруг взгляд ее оживился. — Темпера, а почему бы тебе и в самом деле не поехать со мной?

— Что ты… хочешь сказать?

— Я хочу сказать, никто не узнает — ну, кто может узнать? Тебя никто не видел. Ты нигде не бывала, а мне намного лучше, если ты будешь рядом и поможешь мне в случае чего.

Темпера остолбенела. Потом проговорила:

— Ты предлагаешь мне ехать с тобой, матушка, в качестве твоей камеристки?

— А почему бы и нет? Уверена, камеристкам неплохо живется. Я знаю, иначе Арнольд ни за что бы не пошла в камеристки!

Темпера молчала, и леди Ротли после паузы продолжала:

— Ради бога, Темпера, ты должна понять, что это единственный выход! Ты будешь присматривать за моими туалетами, сможешь подсказать мне, какие из картин лучше, хотя я представить себе не могу, зачем вообще завешивать все стены!

— А если герцог узнает, чья я дочь? — медленно проговорила Темпера. — Не покажется ли это ему… странным?

— Как он узнает? Ты же не под своим именем поедешь. И я не думаю, что ему известно, что у твоего отца была дочь. При мне он никогда тебя не поминал.

Темпера встала и подошла к окну.

Посмотрела на серое небо и грязный двор. Был холодный ветреный мартовский день, то и дело принимался идти дождь со снегом, и Темпера все никак не могла согреться после поездки в омнибусе от Трафальгарской площади.

Только пройдя быстрым шагом по Керзон-стрит, она чуть-чуть отогрелась, но ее маленький носик, казалось, совсем окоченел, а пальцы были все еще ледяные.

Внезапно она вообразила себе синеющее море, цветы, белоснежные виллы — все, что описывал ей отец, и волны, волны, плещущие о скалы.

Она обернулась.

— Я еду с тобой, матушка! Это будет чудесное приключение, только мы должны быть очень осторожны… очень осторожны… чтобы наш секрет не выплыл наружу!

* * *

Подъезжая в кэбе к вокзалу Виктория, Темпера пересела со своего места рядом с мачехой на узенькое сиденье спиной к лошади.

Глянув на леди Ротли, она подумала, что удачно поработала над старым дорожным туалетом мачехи, который теперь и узнать было нельзя.