Барбара Картленд - Слушай, смотри, люби

— Я собираюсь прилечь, — сказала мисс Бриггс, когда завтрак закончился. — Я никогда не сплю в дороге, а от всего этого распаковывания и раскладывания я устала до бесчувствия.

— Я тоже намерена хорошенько вздремнуть, — отозвалась мисс Смит. — Ночью нам будет не до сна.

— А вы что, не ложитесь, пока не вернется хозяйка? — удивилась Темпера.

— Ну, конечно нет, — в унисон отвечали явно шокированные мисс Бриггс и мисс Смит.

— Уж не думаете ли вы, что ее милость могла бы сама раздеться? — презрительно заметила мисс Бриггс. — И ни одна уважающая себя камеристка не допустила бы горничную ей помогать.

— Последний раз, когда я была здесь, я до шести утра не ложилась, — добавила мисс Смит. — Ее милость всегда возвращалась на рассвете. Это в ее-то возрасте!

Мисс Бриггс засмеялась.

— Мою леди из казино не вытащишь, пока она не спустит последний пенни или двери не запрут.

— Должно быть, на следующий день вы просто с ног валитесь от усталости, — сочувственно заметила Темпера.

— Что и говорить! Вот поэтому, мисс Райли, послушайтесь моего совета, поспите днем, если представится такая возможность. Одно можно сказать об этом месте: постели здесь удобные!

— Мне нужен еще один стул в мою комнату, — сказала мисс Бриггс — Я уже просила об этом горничную-француженку, но она меня не поняла. Придется попросить мистера Бэйтса поговорить с полковником Анструзером Я не намерена мириться с неудобствами.

Темпера подумала, что особых неудобств ни у той, ни у другой нет. Когда обе удалились к себе, она вернулась в свою комнату, но только не затем, чтобы лечь спать.

В ее багаже были краски и холст в рамке, занимавшие очень мало места. Она любила заниматься живописью еще при жизни отца, и он поощрял ее, оплачивая уроки, с того момента, как только она смогла держать в руках кисть.

Темпера не имела никаких иллюзий относительно возможности стать великим художником, но живопись она очень любила и знала, что, изучив методы великих мастеров, она может создавать привлекательные и приятные для глаз картины.

Она решила, что должна увезти с собой хоть что-нибудь на память о южной Франции, и, надев широкополую шляпу, выскользнула из дома и отправилась осмотреть сад.

Темпера и вообразить себе не могла, что может существовать нечто настолько прекрасное и изысканное, но впоследствии она узнала, что старый герцог, вынужденный по состоянию здоровья провести остаток дней на юге Франции, распорядился доставлять ему цветы со всех концов света.

Тут были и азалии с Гималаев, и лилии из Вест-Индии, и орхидеи из Малайи, не говоря уже о массе английских цветов. Эти последние, особенно розы, в полутропическом климате приобрели особую экзотическую пышность.

Так как сад находился на склоне холма, водопады наполняли бассейны с водяными лилиями и золотыми рыбками, а оттуда вода стекала дальше вниз, образуя декоративные пруды с поросшими папоротником берегами.

Аллеи сада охраняли, как часовые, темные кипарисы, и неожиданно то тут, то там мелькали мраморные статуи, белея на фоне темных деревьев и напоминая Древнюю Грецию.

Темпера бродила как во сне. Иногда ей встречались садовники, занятые прополкой или пересаживанием растений. «Bonjour, Mademoiselle», — бормотали они, и она отвечала им на их родном языке.

Затем, когда она отошла от замка уже довольно далеко, она оказалась в небольшом цветнике, где вдоль каменной стены, увитой плющом, тянулся цветочный бордюр.

Цветы манили к себе бабочек и пчел, и все вместе они представляли собой столь прелестную картину, что Темпера, присев на мраморную скамью, почувствовала, будто перенеслась в какой-то волшебный мир. Только отец понял бы ее ощущения.

Она смотрела на цветы и вдруг поняла, что непременно должна их нарисовать. Тут были и лилии, и розы, такие пышные, что чем-то напоминали ей мачеху.

Были здесь и изящные маленькие цветочки в форме колокольчиков, название которых было ей неизвестно, отличавшиеся фантастической легкостью.

Темпера открыла коробку с красками и взялась за кисть. Ей бы хотелось иметь мольберт, но приходилось держать холст на коленях.

Она начала писать.

Начала она с лилий, потом добавила к ним розы, а затем и другие цветы.

Как и другие художники, писавшие цветы, она изобразила и бабочек, и пчел, и капельки росы на бархатных лепестках.

Сосредоточившись на работе, которую она так любила, стараясь воспроизвести на полотне окружавшую ее красоту, она забыла обо всем, даже о времени.

Сидя в тени, она сняла шляпу, а так как было очень тепло, она расстегнула воротничок своего сурового платья, чтобы с большей свободой отдаться работе.

Прошло, наверно, часа три, а может, и больше, когда она услышала рядом с собой голос:

— Очень хорошо.

Темпера вздрогнула и обернулась. Это было так неожиданно, что на мгновение она забыла, где находится и кто бы мог с ней говорить.

Перед ней стоял человек с непокрытой головой, в белом костюме и странным выражением на лице.

Он был очень хорош собой, и в то же время в нем было что-то, отличавшее его от всех мужчин, которых она когда-либо видела.

Темпера не смогла бы выразить, что именно.

Она смотрела на него, не в силах заговорить, чувствуя, что он как будто вернул ее на землю с высот, где ощущала себя почти в ином мире.

Они довольно долго смотрели друг на друга, пока незнакомец не сказал:

— Позвольте мне взглянуть на вашу работу, это явно что-то в манере де Хема или Босшерта.

— Я бы не осмелилась претендовать… претендовать на столь высокие сравнения, — отвечала Темпера не понимая, почему голос ей изменяет. — Это только… «как могу… но не так, как хотелось бы».

Слова эти сорвались с ее уст невольно, так как перед глазами у нее все еще стояла картина ван Эйка. Увидев удивление на лице незнакомца, Темпера вспомнила, кого она должна из себя представлять.

— Простите, — сказала она тихо, — мне, наверно, даже и не подобает здесь быть.

— Кто вы?

— Я… я камеристка леди Ротли.

— Значит, и вы моя гостья. И позвольте заметить, что я восторге, что вы пожелали написать мои цветы.

Темпера широко раскрыла глаза.

Стало быть, это герцог! Сам герцог — и она даже не догадалась!

Она встала и проговорила не совсем внятно:

— Прошу прощения у вашей светлости… но я не знала, кто вы.

— Вам и незачем было знать, — возразил герцог. — Но я признаюсь, надеясь не показаться невежливым, что у вас несколько необычный талант для камеристки.

Он взглянул на картину и взял ее из ее рук.

— Я рисую для развлечения, ваша светлость.

Темпера закрыла коробку с красками и взяла со скамейки шляпу.

— Вы, несомненно, должны продолжать, — сказал герцог. — Я приятно удивлен, что вы предпочли обессмертить мои цветы. Большинство художников приезжают сюда писать пейзажи.

— Цветы, разумеется… легче, — слегка улыбнулась Темпера.

— Подозреваю, вы предпочли их не по этой причине.

Темпера не нашла, что ответить, и, секунду помолчав, сказала:

— Я думаю, ваша светлость… мне следует вернуться… в замок. Я могу понадобиться ее милости.

— Ее милость все еще в Монте-Карло. Я вернулся раньше, потому что я не выношу игру. Если вы желаете продолжать вашу работу, торопиться некуда.

— Пожалуй, закончу в другой раз… если, конечно, приходя сюда, я не злоупотребляю добротой вашей светлости.

— Мой сад в вашем распоряжении. — Герцог сделал легкий жест рукой. — И могу я приобрести у вас эту картину, когда вы ее закончите?

— Нет!

Темпера проговорила это почти резко, так ее удивила его просьба. Он приподнял брови, как будто озадаченный ее тоном, и она поспешно добавила, заикаясь:

— Я… я очень благодарна вашей светлости за ваш щедрый порыв, но я сознаю мое несовершенство как художника… в чем вы сами могли убедиться.

Герцог улыбнулся, как будто понимая, что она пыталась сказать.

— Если вы сравните вашу работу с шедеврами моей коллекции, конечно, разница есть. Но так как вы написали это в моем саду и так как я желал бы видеть мои цветы на полотне, я был бы рад купить эту картину.

Поскольку она смотрела в сторону, он через минуту добавил несколько иным тоном:

— Быть может, вы мне ее подарите?

Темпера молчала.

— Если, конечно, вы не предназначаете для кого-то, близкого вашему сердцу?

— Нет… никого такого нет.

— Тогда я смогу ее получить? — продолжал настаивать герцог.

Темпера не могла понять, зачем ему понадобилась ее картина, но после небольшой паузы она сказала:

— Если… вашей светлости угодно.

— Буду искренне благодарен. И может быть, я могу попросить вас написать и другую часть сада?

Темпера отрицательно покачала головой.

— Нет? — удивился он. — Но почему?

В уголке ее рта образовалась ямочка, как намек на улыбку.

— Потому что у меня больше нет холстов, ваша светлость, а я… я люблю рисовать.

Он посмотрел на нее, словно сомневаясь, действительно ли она такое сказала.

— Вы хотите сказать, что вы собирались смыть вашу работу и начать снова?

— Ну да. Это то, что я всегда делаю со своими картинами, чтобы не оставлять свидетельств своего… несовершенства.

— Но так нельзя! — воскликнул герцог.

Он отдал ей картину, которую все еще держал в руках.

— Вот вам ваша работа, заканчивайте ее, а я прослежу за тем, чтобы у вас была возможность написать еще несколько, пока вы гостите у меня.

Темпера смотрела на него, не зная, что ей говорить или делать. Она не видела ничего предосудительного в том, чтобы принять несколько холстов в подарок от герцога, и в то же время была уверена, что этого разговора между ними вообще не должно было быть.

Все это никак не вязалось с той ролью, которую она на себя взяла.

— Могу сказать вам, что хотя я и являюсь меценатом и покровителем искусств и в какой-то мере авторитетом в этой области, — сказал герцог слегка насмешливым тоном, — мне никогда еще не случалось обеспечивать художников холстами.

— Тогда, быть может, вашей светлости не стоит и начинать, — сказала Темпера.

— А почему бы и нет? Я просил бы только в благодарность за то, что вы называете моей щедростью, разрешения видеть ваши работы, когда вы их заканчиваете.

— Я бы… предпочла, чтобы вы… их не видели.

— Но я хочу их видеть. У вас очень необычный дар, мисс?..

Он улыбнулся:

— Вы себя не назвали.

— Темпера, — сказала она и после небольшой паузы добавила: — Райли.

— Темпера, — повторил он. — Какое необычное имя! Впрочем, в вас все необычно. Я уверен, нет необходимости рассказывать вам, что этот вид живописи характеризуется блеском и прозрачностью, которых невозможно достичь никаким другим способом.

— И трещины на таких картинах, как считается, образуются реже, но этого нельзя утверждать наверняка.

Говоря это, она подумала, как глупо было с ее стороны, изменив фамилию, назвать свое собственное имя.

Такое имя, как Темпера, мог дать своей дочери только художник, и она поступила крайне неосторожно, отвечая герцогу не подумав.

Герцог засмеялся, а потом задумчиво сказал:

— Я еще не встречал никого по имени Темпера. Очаровательное имя, мисс Райли, подобающее, как и следовало ожидать, такой необычной особе, как вы.

— Но во мне нет ничего необычного. Я хочу только служить ее милости, как она того от меня ожидает. Побывать в южной Франции для меня огромная честь, ваша светлость, и я надеюсь, я не сказала ничего лишнего или… неподобающего.

— О вас ничего нельзя сказать наверняка, мисс Райли, — сказал герцог.

— Благодарю вашу светлость за снисхождение.

Темпера сделала реверанс и пошла по извилистой тропинке среди кипарисов, которая и привела ее к замку.

У нее все время было такое чувство, что герцог следит за ней взглядом, и она с трудом заставила себя не оглядываться.

Только скрывшись в тени деревьев, она спросила себя, как такое могло случиться?

Как она могла разговаривать с герцогом так легко и непринужденно?

Он, должно быть, нашел ее весьма странной камеристкой, если еще не кем-то похуже, а ни ей, ни мачехе совсем не нужно, чтобы он так думал.

— Не надо мне было сюда приезжать, — сказала Темпера вслух.

Но, даже произнося эти слова, она знала, что это ложь.

Когда Темпера вернулась в замок, голова у нее кружилась так, что было невозможно собраться с мыслями.

Как она могла так откровенно проговориться герцогу?