Очень скоро у нее будет такая жизнь. Он улыбнулся, представляя, как будет баловать, нежить ее. Скоро у него появятся для этого деньги. — Отделанные кружевом чулки и изящные туфельки из розового бархата с высокими скошенными каблуками и серебряными пряжками. Маленькие бриллиантовые серьги. Она будет ожидать его, лежа на шелковых подушках. На ней не будет ничего, кроме этих чулок, туфель и сережек.

Чем больше Жозеф фантазировал, тем сильнее он хотел ее.

Мари-Лор будет ждать его в комнате, отделанной в восточном стиле. Пурпур, восточные шали, тяжелая золотая бахрома. Высокие вазы с экзотическими цветами; низкие, обитые тисненой кожей оттоманки, удобные для экзотических поз и положений.

В своем воображении он видел возлюбленную среди подушек и драпировок. Жозеф слегка раздвинул ей ноги, и у него перехватило дыхание…

Каждое утро он будет присылать ей цветы. Жасмин, туберозы и гардении, чтобы они наполняли своим благоуханием дом.

Розмарин и лаванда хороши, говорил он себе, но наступило время сменить их на что-нибудь попышнее.

Жозеф услышал, как Батист повернул ключ в двери. И вот она здесь: в розовом халате, со смущенной улыбкой, босиком. Поразительно, какой близкой, какой необходимой стала она; невозможно представить, что раньше было иначе, чем в этот последний счастливый месяц. Как жаль, что он не может длиться вечно. На мгновение у Жозефа сжалось сердце.

Но только на мгновение. Желание прогнало прочь сожаление. Настойчивая потребность удовлетворения заставила Жозефа спустить халат с ее плеч, схватить Мари-Лор и положить на кровать.

«Кто сможет осудить меня, — думал он, — за то, что сегодня я так спешу?» Ему так много надо было сказать, так много отдать. Он только хотел сделать ее счастливой.

Да и она, как он удовлетворенно убеждал себя, кажется совершенно готовой принять его.

Но через некоторое время Жозеф задумался: от чего, от каких горьких мыслей так потемнели глаза Мари-Лор?

Он говорил себе, что ошибается, думая, что видит растерянность, разочарование и даже подозрительность в ее взгляде. Этого не могло быть. Она была так страстна, так разгорячена всего лишь минуту назад.

Но сомнений не было, глаза девушки затуманились. Она казалась озадаченной и несколько раздраженной, как будто он загадал ей загадку, оказавшуюся для нее трудноразрешимой.

Отстранившись, Жозеф вглядывался в лицо Мари-Лор. Невероятно, но он почувствовал робость. Она находилась рядом, но было ощущение, что девушка внимательно и оценивающе смотрит на него издалека.

«Нет, — успокаивал он себя, — она выгибалась мне навстречу, дрожала и вскрикивала, принимая те или иные любимые позы. Но — о, признайся, Жозеф, — чего-то не хватало».

Жозеф нахмурился и откинулся на подушки. Мари-Лор совсем затихла, подумал он. Может быть, она просто устала.

Он повернулся на живот и, опершись на руки, посмотрел на свою гостью.

— Так ты не спишь? — Жозеф нежно провел пальцем по ее векам.

Она улыбнулась и покачала головой. Ее улыбка ободрила его.

— Прости, — сказал он, — сегодня я сам не свой. Но я очень много думал.

«Еще минута, — подумала Мари-Лор, — и он скажет мне „прощай“. А затем объявит, что не хочет, чтобы я приходила завтра».

Но она и так не смогла бы прийти на следующий день. Николя объявил, что в последнюю минуту перед отъездом потребуются все слуги, чтобы срочно что-то постирать, починить, упаковать. Возможно, ей придется гладить белье или подрубать его новый шейный платок.

Но если Жозеф собирается попрощаться, думала девушка, то ведет себя довольно странно: сначала с такой лихорадочной поспешностью, лишенной всякой чувственности, овладел ею, а теперь этот разговор, взволнованный и полный тоски по прошлому.

— Ты помнишь день, когда мы встретились? — спросил виконт.

«Так же хорошо, как я помню свое имя», — могла бы ответить она.

Но он улыбнулся, и Мари-Лор с ужасом и отчаянием подумала, как она сможет жить дальше, никогда больше не увидев эту улыбку. Ее растерянность и подозрения исчезли. Молча, беспомощно она улыбнулась ему в ответ.

— В тот день я повидал целый зверинец книготорговцев, — сказал Жозеф, — старых, молодых, толстых и худых, глупых и хитрых, как Риго, я был болен и устал, мне хотелось вернуться в гостиницу на окраине Монпелье, где я остановился. Но самым трудным из книготорговцев оказался последний. Я, конечно, не ожидал встретить в книжной лавке удивительно хорошенькую, хотя и с острым язычком девушку.

Как ты думаешь, что я заметил в тебе прежде всего, когда ты пыталась показать, что не боишься меня?

У Мари-Лор было не то настроение, чтобы разгадывать загадки. Но он был так мил в своем ожидании ответа…

— Нетрудно догадаться. Мои веснушки.

— Неверно.

— О, ну тогда чернильные пятна на пальцах.

— Подумай еще.

— Решительный склад губ? — Она сделала гримаску. Улыбаясь, Жозеф покачал головой. Он поцеловал ее в губы, прогнав гримасу, и, опустив голову, нежно поцеловал каждую грудь, после чего добавил:

— И даже не их.

— Так что же? — Это могло продолжаться вечно. Что было не так уж плохо, думала она, если она получит поцелуй за каждый неправильный ответ.

Но поцелуи поцелуями, а что же он пытается ей сказать?

— Первое, что я заметил, были твои глаза. Ты смело, изучающе смотрела на меня, а я смотрел тебе в глаза. В них непрерывно переливались голубые и серые тона… около зрачка серый становился фиолетовым. Тебе кто-нибудь говорил о фиалках, любовь Моя? И я подумал: у этой девушки в глазах небо Парижа.

— Я никогда не видела Парижа.

— Это центр всего мира, — тихо сказал он, обнимая Мари-Лор. — В нем есть грубые, шумные и грязные места. В нем живет полмиллиона людей, на некоторых улицах невыносимая вонь. Король ненавидит этот город. Боится его, как я полагаю, и похоронил себя со своим двором в Версале, это полдня пути от Парижа. Но Версаль — не столица Франции. Настоящая столица — Париж, прекрасный, сквернословящий Париж, с его кафе, заполненными писаками, с салонами, в которых толпятся философы. В нем сосредоточены энергия, искусство, ум и шумные беседы. Ты полюбишь его, Мари-Лор. Его воздух насыщен возможностями, огромными, захватывающими возможностями.

Она вдруг поняла, что он собирается сказать.

Конечно, она знала. Как могла не знать? Она хотела, мечтала об этом в предрассветные часы. Ей хотелось этого больше всего на свете, каким бы смешным и несбыточным это ни было. Мари-Лор пыталась представить себя избалованной любовницей дворянина и испытывала при этом непреодолимое желание расхохотаться. Нет, это невозможно. У нее был бы жалкий вид. Ей быстро бы надоело безделье, когда ее единственным занятием стало бы одеваться — одеваться и раздеваться. А Жозеф стал бы раздражительным, скучающим.

Безусловно, останутся все эти любовные забавы. И будет много времени для чтения.

И все же ничего не получится.

Неужели нет другого пути, чтобы не потерять его?

Хватит ли у нее сил отказать ему?

А тем временем Жозеф увлеченно продолжал, не замечая, как напряглось ее тело.

— А воздух, Мари-Лор, воздух там голубого цвета. Говорят, это от восточного ветра — свет голубой и иногда так прекрасен, что сжимается сердце. Я хочу, чтобы ты была там со мной. Я сниму небольшой красивый дом. И буду приходить к тебе каждый день, покупать тебе все, что захочешь, все, о чем ты когда-либо мечтала.

Она хотела что-то сказать и поняла, что не знает, что говорить.

Как сладко сознавать, что она так ему благодарна, так глубоко тронута. Он еще никогда не содержал женщины. У него никогда для этого не было денег, его любовницы приходили к нему ради удовольствия, а богатые признанные покровители оплачивали их счета. Но как приятно устроить все самому, пусть даже довольно скромно, и самому диктовать условия.

— Я поищу дом неподалеку от улицы Муффетар. Тебе там понравится. Это старый квартал на холме. Там много воздуха и света и не слишком далеко от университетов. Поблизости будут школы, студенты и книжные лавки. Я найму тебе горничную, но если она тебе не понравится, можешь ее уволить. И кухарку. Тебе, конечно, будет нужна кухарка. — Нет.

— Хорошо, можешь нанять кухарку сама. Знаешь, а жаль, не правда ли, — он крепче обнял ее за талию и положил другую руку на грудь, — что мы никогда не занимались любовью днем. Я найду место, где в комнатах много света и они расположены так, что обстановка, цвета, настроение будут зависеть от солнечного освещения и движения облаков…

— Пожалуйста, не надо.

— … так что, когда бы я ни пришел, ты будешь там, облаченная лишь в меняющийся свет и тени Парижа.

— Нет! Нет, не это. Я не буду твоей содержанкой, Жозеф. Позднее он будет удивляться тому, сколько же раз ей пришлось повторить эти слова, прежде чем он наконец прекратил болтовню. И как много прошло времени, прежде чем он пришел в себя от охватившей его ярости.

Казалось, он стал узником самой мерзкой части своей натуры.

Нет? Она сказала «нет»?

Но такого не могло быть. Ибо (говорила ему эта часть его натуры) когда мадам де Рамбуто избавилась от него, отдав предпочтение хорошенькому мальчику, игравшему на клавикордах, — это одно. Но совсем другое, когда простолюдинка, дочь книготорговца — обратите внимание: книготорговца, которая даже уже и не торгует книгами, дочь книготорговца, которая моет тарелки, с которых он ел, — объявляет виконту д’Овер-Раймону, что не желает быть его содержанкой.

Нет?

А разве она не ему обязана защитой от преследований отца и брата?

Нет?

Она просто не может вот так отказать. Это возмутительно, это оскорбление…

«Забудь об оскорблении! — Лучшей части его натуры удалось прорваться в темницу мыслей. — Это хуже оскорбления. Меня отвергает та, кого я люблю больше жизни».

— Но… почему? — тихо спросил Жозеф. — Разве ты не любишь меня так, как я люблю тебя?

Мари-Лор сидела выпрямившись, и слезы медленно катились по ее щекам. Вечер был холодный. Чихнув, она натянула на себя покрывало, чтобы согреться.

Но дрожала девушка не от холода. Дрожь охватила ее от выражения его лица. Презрительная усмешка оскорбленного аристократа была похожа на оскаленные клыки дикого кота или на злобный оскал уличного мальчишки, убивающего этого кота, чтобы съесть.

И все же ему удалось согнать с лица усмешку, стать выше презрения и эгоизма, которые унаследовал вместе с титулом.

Может быть, подумала она, есть другой выход…

Жозеф махнул рукой в сторону смятых простыней и подушек.

— Ты позволяла мне все, — прошептал он, — и мы были счастливы. Почему ты не хочешь поехать со мной в Париж?

… но сначала она должна внести полную ясность. Мари-Лор вытерла слезы и еще больше выпрямилась. Он с любопытством посмотрел на нее. «Хорошо», — подумала она.

— Я позволила тебе не больше, чем позволила себе самой, — сказала она. — Я позволила себе получить от тебя все, что только было возможно получить за такое короткое время. Ты должен это понять.

И ты это понимаешь, знаю, что понимаешь. Ведь в твоей истории кроется идея, идея, что берут и отдают друг другу люди, когда они… — удивительно, как трудно это все высказать, — равны.

Жозеф задумчиво свел брови, как бы решая трудную задачу.

— Я не хочу быть твоей содержанкой, — сказала Мари-Лор, — потому что не хочу быть какой-то особой… служанкой или… принадлежностью. Я считаю неправильным так обращаться с женщиной.

— Я тоже, — возразил виконт. — Но ведь со многими женами обращаются так же плохо, если и не хуже. И ты знаешь, что я никогда не буду так относиться к тебе, как бы ты ни называлась. Между прочим, «любовница» всего лишь слово, удобное для выражения…

Девушка покачала головой:

— Нас создают слова, которые мы употребляем. «Жизнь, свобода и стремление к счастью» — не просто слова, это понятия, идеи.

Он пожал плечами, еще неготовый признать свое поражение.

— И поэтому ты лишаешь нас обоих всего, только ради… идеи?

Она ненавидела моменты, когда ее чувства проявлялись раньше, чем она могла выразить их.

— Я поеду в Париж, — сказала она. — А…

Мари-Лор жестом остановила его.

— Но не как твоя любовница, Жозеф. А как… как твоя возлюбленная, если можно так сказать. Как независимый человек. Я буду работать. Я попрошу месье Коле найти мне место кухарки. Если я пробуду здесь до конца года, то я получу мои двадцать ливров… продам этот халат и оплачу дорогу до Парижа. Ну, мне надо еще все рассчитать, конечно, но…

— Глупо оставаться здесь из-за такой ничтожной суммы, когда я смогу оказать тебе щедрую помощь. И не говори мне, что не примешь ее от меня.

— Возможно, возьму в долг. Позднее, когда соберусь покупать книжный прилавок… знаешь, мне очень бы помогло, если бы ты разузнал, сколько это может стоить…

«У нее будет самая лучшая книжная лавка в Париже, — решил виконт. — И когда она столкнется с дороговизной жизни в городе, ее несгибаемая решимость обходиться без помощи ослабеет».