Следующая комната была отделана черно-белым мрамором, среди бронзовых и мраморных статуй и больших пышных растений стояло несколько хрупких изящных стульев.

Наконец двери открылись в комнату, где, по крайней мере так казалось, находилась мебель, на которую можно было сесть и получше рассмотреть сцены с мифологическими сюжетами, которыми были расписаны стены и потолок. Она подняла глаза и увидела Тезея, убегающего из лабиринта, и Аталанту, обгоняющую своих женихов.

Затем была столовая, отделанная панелями из расписной кожи.

И наконец, заставленная мебелью, но довольно уютная гостиная, с толстыми коврами на полу и старинными гобеленами на стенах.

Возле мраморного камина сидели две женщины, несколько спаниелей и безобразный мопс, дремавший на коврике у камина.

Батист и месье дю Плесси поклонились, а Мари-Лор неуклюже присела, глядя на женщин так, словно они тоже были частью фантастической обстановки дома.

И правда, женщина помоложе могла бы сойти с картины с мифологическим сюжетом. Ее платье, светлое, серебристо-зеленое, напоминало цвет моря на закате солнца, кремовое кружево — морскую пену, в которой блестели жемчужины и бриллианты. Ее улыбка была так обворожительна и мила, что, несмотря на растерянность Мари-Лор, отозвалась в ее сердце болью.

О Боже, разве не говорили, что маркиза толстая и некрасивая? Эта морская нимфа с губами, похожими на бутон розы, с ямочками на щеках и золотыми локонами и сверкающими как аквамарин глазами была самой прекрасной из женщин, которых когда-либо встречала Мари-Лор.

— Маркиза — это я! — раздался с другой стороны камина насмешливый гортанный голос. — А это мадемуазель Бовуазен. Вам лучше присесть, дорогая, у вас измученный вид.

Мари-Лор обрадовано опустилась на стул. Но что здесь делает любовница Жозефа?

— Боюсь, мадам, что Мари-Лор несколько потрясена, — объяснил месье дю Плесси, — я только что сообщил ей об аресте вашего мужа.

Маркиза кивнула.

— Мы очень рады, что вы здесь с нами, Мари-Лор. Нам кажется, что после того, как Жозеф рассказал нам обо всем, мы вас уже немного знаем.

— Благодарю, мадам маркиза. — Смущенная собственной реакцией, девушка все же призналась себе, что эта женщина ей нравится.

Она ведь оказалась и толстой, и некрасивой. Или, возможно, не такой уж некрасивой, если приглядеться. В ней было спокойствие и благородство, почти мужественность, если так можно сказать о женщине; угловатую фигуру с широкой талией скрывало свободное темное шелковое платье. Она носит траур? — не могла понять Мари-Лор. Платье было скромное; конечно, безумно дорогое, но удивительно удобное, как, например, платье для верховой езды. Казалось, маркиза не интересовалась стилем, а просто заказывала одежду, служившую знатной женщине как бы ливреей. Мари-Лор украдкой бросила еще один испуганный и ревнивый взгляд на мадемуазель Бовуазен и улыбнулась все понимающим карим глазам маркизы.

— Я огорчен смертью вашего дяди, мадам, — сказал месье дю Плесси.

Маркиза кивнула:

— Ну, у нас были трудности, но в конце концов нам удалось достичь согласия. Вы знаете, что это он заставил меня выйти замуж.

— Жанна, дорогая. — Мари-Лор удивилась, как тихий мелодичный голос мадемуазель Бовуазен может быть слышен на верхних ярусах театра. — Это благо, что ты вышла за Жозефа, потому что ни одна другая жена в Париже не сделала бы столько ради его освобождения, сколько сделала ты.

— Но я ему многим обязана, — несколько смущенно ответила маркиза.

Другая женщина улыбнулась:

— Мы ему всем обязаны.

Мари-Лор только смотрела и удивлялась этим улыбкам и словам. Смутная догадка мелькнула у нее в голове.

«Нет, — упрекнула она себя, — этого не может быть. Стыдно даже думать об этом».

Почему-то у нее стало теплее на сердце, она чувствовала себя счастливее. Но это счастье возвращало ее к страху за Жозефа и ее любви к нему. Ибо в этом мире невероятного богатства и изобилия красоты существовала любовь.

Маркиза рассмеялась:

— В Париже немного жен, богатых, как я, особенно после смерти моего дяди. Но добились ли мы каких-нибудь успехов в нашем деле, месье дю Плесси?

— Не так много, как я надеялся, мадам, — ответил он. — Все книготорговцы отрицают, что получили запрещенные книги в то утро, когда был убит барон. Они даже все до одного заявили, что никогда в жизни не покупали и не продавали запрещенных книг.

«Так вот чем они с Батистом занимались до того, как нашли меня! Какая я глупая», — подумала Мари-Лор.

— Месье Берне согласился засвидетельствовать посещение лавки его отца.

«Месье Берне? Но это, должно быть, Жиль».

— Но он не может дать с уверенностью клятву, что раны не были нанесены в драке с бароном.

Нет, она знала, что Жиль не мог поклясться, если не был уверен, правда ли это.

— Однако, — продолжал дю Плесси, — он готов поклясться, что у виконта не было кольца с рубином, когда они с сестрой раздели его и положили на постель. Кольцо с ониксом, но определенно не с рубином.

— Должно быть, кто-то потом подкинул кольцо Жозефу, — устало произнесла мадемуазель Бовуазен, как будто это обсуждалось уже много раз. — Но как узнать?..

— Между тем я отправил помощника разузнать о той горничной барона, которая убила себя, — добавил месье дю Плесси. — Мы выяснили ее имя — Манон, и название деревни — Сазара, в Либероне. Оказалось, что она была беременна.

— А что с теми бумагами, которые Жозеф должен был подписать у каждого книготорговца, чтобы подтвердить доставку книг? У нас он подписался буквой X, но он просто подшутил надо мной. Может быть, у месье Риго он подписался своим настоящим именем или хотя бы поставил такую подпись, которую можно признать…

Все, казалось, с удивлением услышали слова, вырвавшиеся из уст Мари-Лор, но маркиза энергично закивала.

— Так что же, месье дю Плесси, с этими бумагами? Как мы можем достать их?

Пока адвокат размышлял и обдумывал ответ, Мари-Лор почувствовала на себе взгляд мадемуазель Бовуазен. Она покраснела, неожиданно осознав, что на ней грязное, заношенное, слишком узкое платье и деревянные башмаки, которые она не снимала с тех пор, как покинула Каренси.

— У вас болит голова, Мари-Лор? — спросила мадемуазель Бовуазен.

Девушка кивнула, удивленная, что кто-то мог это заметить. Сверкнули бриллианты, зашуршал шелк, и женщина в светло-зеленом платье очутилась рядом с ней. Она проницательным взглядом смотрела на Мари-Лор. Мопс поднялся с коврика и внимательно наблюдал за ними.

— Дайте вашу руку, я хочу пощупать пульс. Да, слишком частый. У вас были головокружения за последние несколько дней, нет? Туман перед глазами иногда? Я так и думала. Жанна, послушай, я уложу Мари-Лор в постель. А ты останешься с месье дю Плесси. Жорж, — позвала она лакея, — найди доктора Распая и скажи ему, что у гостьи мадам маркизы, возможно, токсемия. Да, ток-се-мия. — Она разделила слово на слоги с такой элегантностью, как будто они были изящной речью Мариво, и Мари-Лор начала понимать, как оттенки и тональности этого голоса могли заполнить и заворожить театр.

Она взяла Мари-Лор под локоть и помогла ей подняться. Но что такое токсемия? Ребенок в опасности?

— Я немного потяну вас, чтобы вы встали на ноги, хорошо, вот так. Вам будет намного удобнее в постели. Вот так сюда.

Она усмехнулась, когда Мари-Лор нерешительно сделала прощальный реверанс перед маркизой.

— Не наступите на Фигаро, — заметила она, когда мопс отправился за ними. — И не беспокойтесь о приличиях. Жанна — сноб, но часто забывает об этом и не будет возражать, если вы время от времени не станете делать этих реверансов. Моя мать раньше была акушеркой. Еще девочкой я помогала ей при множестве родов, — рассказывала она Мари-Лор, помогая раздеться в просторной бело-голубой спальне.

Стены были обиты тонким блестящим ситцем, на голубоватом фоне которого были изображены арлекины, коломбины и девушки с развевающимися юбками на увитых гирляндами качелях. Пол покрывали темно-голубые ковры с бордюрами из лилий, а кресла и шезлонг обиты бледно-голубым шелком. Даже оловянная ванна у камина была покрыта голубой эмалью.

— Вода еще достаточно теплая, — заметила мадемуазель опуская пальцы в ванну, — греется от камина.

Приятно было сбросить одежду. А еще приятнее чувствовать, как маленькие, но удивительно сильные руки мадемуазель Бовуазен осторожно трут ее спину и живот, а затем вытирают нагретым у огня полотенцем.

— Но вы намочили ваше прелестное платье! — Мадемуазель Бовуазен пожала плечами:

— У меня есть другие. Пойдемте, я не хочу, чтобы вы простудились.

На покрывале лежала ночная рубашка, простая, широкая, из тонкого муслина, с рядами мелких оборок у ворота.

— Это рубашка Жанны, — объяснила мадемуазель Бовуазен, надевая ее на Мари-Лор. — Она сама вышивает оборки. Научилась в школе и до сих пор занимается этим, это ее отдых. Не говорите только, что я вам рассказала об этом. Конечно, она слишком велика для вас, но я подумала, что удобнее без всяких этих украшений — кружев или лент. А теперь ложитесь под одеяло. Вам тепло? Я подложу еще полено в огонь. И еще я хочу, чтобы вы легли на левый бок и положили ноги на эти подушки, да, вот так, вашему ребенку будет легче дышать.

Она наклонилась и погладила Фигаро, который, свернувшись в клубок, устроился на постели за спиной Мари-Лор, словно напоминая, что ей нельзя поворачиваться.

Мадемуазель стада серьезной:

— Но вы напуганы, не так ли? А я разболталась как сорока.

Она села на низенький стульчик у кровати и взяла Мари-Лор за руку.

— Никто не знает, что вызывает токсемию, — сказала она, — или как излечиться от нее. Но как говорила моя мама, а у нее огромный опыт, матери, которым повезло и они могут оставаться в постели в последние недели беременности, чувствуют себя очень хорошо. Так что, пожалуйста, не волнуйтесь.

Мари-Лор кивнула. Она постарается. Ей было тепло и удобно. И никогда в жизни она не лежала на таких гладких тонких простынях.

— Но Жозеф, — спросила она, вдруг представив, как он лежит на охапке соломы в сырой темнице, — он мерзнет и голодает?

Звонкий серебристый смех был ей ответом.

— О, простите меня, я была так бестактна. Но если бы вы только видели вереницу телег, которые Жанна отправила в Бастилию на другой день после его ареста. Ковры, гобелены, даже пара картин… И корзины с провизией, которые еле тащит туда лакей каждую неделю, в те дни, когда она навещает его, — сыры, и паштеты, и ростбифы, и запеканки, не говоря уже о винах и пирогах и свежеиспеченном хлебе. Я подшучиваю над ней, говорю, что он растолстеет, но большую часть провизии поглощает узник, с которым он часто обедает, некий маркиз де Сад, странно, но он тоже из Прованса. Очень порочный, как говорит Жозеф, но и очень остроумный и образованный. Он в хороших условиях, Мари-Лор, и вам нечего беспокоиться. Но я буду откровенной: ему грозит опасность быть осужденным.

Мари-Лор кивнула, решив быть такой же откровенной, даже если из-за этого узнает то, чего не хотела бы знать. Она с трудом сосредоточила взгляд на глазах и улыбающихся губах мадемуазель Бовуазен и сжала маленькую руку, так успокаивающую ее.

— Но как… почему… его любовница так добра ко мне? На мгновение этот вопрос вызвал лишь недоумевающий взгляд аквамариновых глаз, затем они засияли, как будто солнце неожиданно превратило море в бриллианты. — Мадемуазель Бовуазен поняла ее.

— Вы прочитали один из модных журналов, не так ли? Но как к вам в руки попала эта чепуха, ведь вы были в такой глуши, в Провансе?

— Герцогиня, его невестка, получает по почте эти журналы каждую неделю. Она… вырезала эти страницы для меня.

— А, невестка. — Розовые губы исказила гримаска легкого отвращения, как будто она попробовала шоколад, сделанный из прокисшего молока. — Мари-Лор, вы должны мне поверить, это все ложь, выдумки журналистов, которые пишут то, за что им платят. Нет, дорогая, уверяю вас. Я никогда не была любовницей Жозефа.

Мадемуазель Бовуазен повернулась к двери, услышав шаги.

— Она прочитала «Дамский журнал», Жанна! — воскликнула она. — Или «Модный Париж»! Эта стерва belle-soeur оказала ей услугу, показав маленькую ложь, которую мы состряпали.

— Дерьмо эта невестка. — Маркиза положила стопку книг в красивых обложках на столик возле кровати. — Я подумала, вы сможете узнать немного о вашем новом городе из романа «Ночи Парижа» Ретифа. Но если вас это не интересует, всегда есть Ричардсон. На английском.

«Должно быть, Жозеф сказал ей, что я знаю английский, — подумала Мари-Лор. — Как мило с ее стороны запомнить это. А эти приятные добрые слова „ваш новый город“…»

Но обо всем этом она подумает позднее. А сейчас Мари-Лор снова смотрела на этих двух женщин.

— Так она не знает? — спросила актриса.

— Нет, нет еще. Жаль, что Жозеф ей не сказал, но он беспокоился, что, может быть, она придает слишком большое значение условностям и не сможет понять. Он думал, что лучше подождать ее приезда.