Горящие глаза Макса пристально смотрели на нее, его лоб перерезала морщина. Его губы были крепко сжаты, словно она вновь разгневала его. Ледяной нож безжалостно повернулся в ране. Если бы он знал, что она сделала, гнев перерос бы в откровенное отвращение.

Через три часа после того, как лег, Макс по-прежнему делал вид, что читает в постели. Некоторое время назад он замер, пытаясь вспомнить название книги. Слова закружились у него перед глазами, когда он, наконец, признал свою ошибку. Он никогда не должен больше целовать ее. Ни в кладовой и, конечно, ни у двери ее спальни три часа назад. Часы на камине пробили, безжалостно поправив его.

Ну что ж! Три с четвертью часа назад! Кто бы считал…

Он считал. Каждую минуту боли и тоски он ощущал с отчаянием, как пожизненное заключение.

Чувство вины не спасало. Он чертовски хорошо сознавал, что она поняла и ответила на его желание.

Сегодня он, наконец, видел реальную Верити. Она хохотала над пустяками. Ела, не заставляя себя, и уже не казалось, что она с трудом глотает каждый кусочек. С болью он понял, что никогда прежде не видел ее полностью счастливой. Сегодня вечером в глазах ее не таилась тень.

Но все тени и страхи мгновенно вернулись от простого упоминания о ее отце. Ей было стыдно.

Скотт не заслужил этого. Он заслужил, чтобы его дочь вспоминала о нем с гордостью, а не со стыдом. Он поговорит с ней завтра, откроет ей глаза, напомнит ей о том, каким человеком был ее отец.

Завтра, завтра…

Так что же он делает у двери между их спальнями, положив руку на дверную ручку?

Она сидела и писала за старым дорожным бюро своего отца. Он улыбнулся, вспомнив, как бессчетное число раз приходил докладывать полковнику Скотту и видел его работающим за ним. Типичное офицерское бюро с выступающей секцией, образующей небольшой письменный стол. Потертая древесина балтийской сосны и тусклая латунь уголков вносили неуместную ноту в роскошь комнаты.

— Верити?

Она обернулась, явственно потрясенная, и уронила перо.

— Ми… Макс?

Вопрос в ее голосе, нежном, наполненном чувствами, беспощадно пронзил его, точно копьем. О черт! Что же теперь он должен был сказать?

Потрясенный, он допустил ошибку.

— Он любил говорить о вас. Знаете ли вы об этом? О том, какая вы красивая. Какая умная. Он так гордился вами. Иногда он читал отрывки из ваших писем. Разве сейчас он не заслуживает от вас лучшего?

Верити отвернулась, побелев.

— Что вы имеете в виду?

— Вы пользуетесь его дорожным бюро. Вы не думаете, что он заслуживает немного большего, чем ваш стыд?

Верити медленно повернулась к нему.

— Вы думаете, мне стыдно за него? — Боль в ее голосе дрожью прошла по его телу. — Вы думаете, я взяла бы его бюро, если бы стыдилась его? Это единственная его вещь, которая у меня осталась. Я его украла.

Впервые он услышал такую горечь в голосе, яд, изливавшийся из глубокой воспаленной раны.

— Украли? Но ведь…

Она прервала его:

— Когда закон говорит «все», имеется в виду именно это: все.

И тут он внезапно понял и увидел, что она дрожит, что ее глаза блестят от невыплаканных слез. Мертвым голосом она продолжила:

— Я даже не знала, что это был за закон. Если бы я… Я могла бы что-то придумать, чтобы скрыть вещи, прежде чем побежать за помощью. Но я не могла поверить, что он мертв… — Ее прерывистое дыхание терзало его. — Боже… какой я была дурочкой… как я могла не поверить… Он вложил пистолет в рот. Вы знаете, что при этом делается с человеком? Когда они пришли… они сказали, что это самоубийство, и стали собирать все… Он носил мамино обручальное кольцо.

— Верити… — прошептал Макс, вновь увидев перед собой испуганного ребенка, глядящего на него из ее загнанных глаз. Он точно знал, что делает с человеком пистолет, из которого выстрелили в рот. Слова застряли в его горле, и он протянул к ней руки.

Она отшатнулась, и его руки опустились. Помертвевший голос продолжал, и его до глубины души пробило ознобом.

— Я умоляла их оставить кольцо… оставить его мне, но они сказали, что будет конфисковано все…все. Тогда я побежала наверх и затолкала все, что могла, в бюро… его книги… его шпагу… его медали. Потом я втащила его в свою спальню и сцарапала шпагой часть буквы W. Когда они пришли, я… я солгала, сказала, что это мое. Я положила наверх мою одежду… — Она вздрогнула. — Они не поверили мне и уже начали его вытаскивать, но тут пришел мировой судья, сэр Джон. И пастор. Я думаю, что они тоже мне не поверили, но заставили этих людей оставить мне хотя бы бюро и его дневник. Все остальное пропало…

— О боже, Верити… — Он остановился.

Ее глаза были пустыми, в них отражался только кошмар прошлого. Он не знал, что сказать.

— Я была так зла на него, — прошептала она. — Из-за того, что он сделал. А потом возненавидела себя за… за то, что злилась. — Она вздрогнула. — Я стараюсь не думать о нем, потому что я злюсь и тогда… тогда я ненавижу себя. Вот почему, когда ваш брат спросил… — Она вздрогнула и глухо сказала: — Это больше не имеет значения.

Эти слова ударили его, как молотом. Она сказала это так, будто ей было уже все равно. И тогда он обнял ее, не обращая внимания на инстинктивное сопротивление, и прижал к себе. Он хотел только утешить ее, успокоить, заверить, что она и безопасности. Он не учел тою, что округлая мягкость ее тела мгновенно зальет его вены жидким огнем. В то же мгновение желание воспылало в нем, и он нашел ее губы и завладел ими в приливе страсти. И только одна мысль еще стучала и его голове в такт бешеному сердцебиению. Он не должен взять ее. Он может наслаждаться ею, радовать ее, утешать ее своим телом. Но он не смеет излиться внутрь ее тела.

Надежда, которая за три часа рассыпалась в горький пепел, вновь воспылала пламенем, окутавшим Верити, и поглотила барьеры, которые она так мучительно восстанавливала вокруг себя. Она сопротивлялась, пытаясь контролировать свою реакцию. Но руки ее скользили вокруг его талии, чувствовали тепло его твердых мышц, и стены, воздвигнутые ею вокруг осажденного сердца, осыпались. Его губы шептали, лаская ее губы, уничтожая ее защиты и возрождая все ее мечты.

С тихим вскриком она обвила его руками за шею и прижалась к нему, чувствуя, что он притискивает ее к себе, а его пальцы гладят ее, ласкают, ищут чего-то…. Мгновение спустя она оказалась на кровати, а его нежные руки раздевали ее с потрясающей быстротой.

Жар разливался по ее животу, между бедер, влажный жар и болезненная дрожь, вызывающая боль своей пустотой. Его язык коснулся одного из тугих сосков. Ее тело судорожно вздрогнуло, подтолкнув грудь к его рту. Со стоном удовлетворения он принял ее подарок, глубоко втянув ее плоть во влажное тепло рта. Она застонала, когда он всосался в нее, клеймя ее как свою собственность, и все ее самообладание сгорело без остатка, когда ее тело плавилось, безоговорочно капитулируя перед ним. Он перевел свое внимание на другую грудь, и вскоре она уже только смутно осознавала, что из ее горла вырываются вскрики и рыдания, а его пальцы спустились по ее животу к мягким кудряшкам внизу. Когда его рука протиснулась меж ее бедер, она неистово забилась под ней, жадно, страстно поддаваясь его прикосновениям.

Она извивалась, боролась с ним, чтобы стать к нему ближе, жаждала почувствовать, как его вес раздавит ее в прелюдии к полному овладению.

Пока его язык испытующе кружил вокруг ее пупка, пальцы вторили ему меж бедер, ощупывая и лаская, пока она не зарыдала под ним, беспомощная и жаждущая. Она едва осознавала, что вскрикивает и стонет, когда он ласкает ее. Его тело еще сдвинулось, и она инстинктивно расслабила бедра, ожидая, что он мощно вдвинется между ними, ожидая требовательного давления его жадной страсти.

И потрясенно замерла, почувствовав, что он сполз еще ниже, а его плечи клином вдвинулись между ее бедер, раздвигая их еще шире, ощутила первые горячие прикосновения его рта и языка на мягкой коже бедер, где еще горели огнем следы его ищущих пальцев. Ее пронзило предчувствие: губы его следовали за пальцами, а пальцы пробрались туда, где… Ее дыхание прерывалось, когда палец, проникший глубоко внутрь, ласкал ее там… нет, он ведь не хочет… не может…

Пытаясь обрести дыхание, она прошептала:

— Макс… что ты… о-ооохх!!! — Ее протест закончился задушенным всхлипом, когда он поцеловал ее в тайном месте, и мир разбился вдребезги. Мгновенное наслаждение пронзило ее тело копьем горячей ласки, и огонь поглотил ее и оставил трепетать на дыбе раскаленного желания.

Макс отчаянно пытался удержать себя, пока она рыдала и билась в его объятиях. Он медленно довел ее до края и держал там, пока в ее отчаянных криках не зазвучал почти ужас перед неодолимым потоком ощущений, в котором она захлебывалась.

Его контроль дал слабину, и он толкнул ее и бездну и услышал болезненно сладкий крик экстаза, когда она выгнулась дугой и забилась, вздрагивая в его руках. Едва осмеливаясь дышать, он оторвался от ее тела, стараясь не обращать внимания на острую боль своей восставшей плоти. Он до остервенения жаждал навалиться на нее сверху и погрузиться в ее страстно-мягкое тело и еще раз довести ее до завершения. Но нельзя. Он даже не осмелился показать ей, как облегчить его боль. Его самообладание уже дымилось по краям.

Он должен уйти. Сейчас же. Прежде чем потеряет власть над собой. Прежде чем нарушит свое обещание. Он с силой втянул в себя воздух, точно вдохнул осколки стекла, и напрягся, готовясь подняться. Она сместилась в его руках, уютно устраиваясь у него на груди с доверием, что разрывало ему душу, прижимаясь щекой к его подмышке, ее прерывистое дыхание ласкало его разгоряченную кожу. И было что-то еще… Не понимая, он поднял руку и коснулся ее щеки. Сердце его чуть не выпрыгнуло из груди, когда он почувствовал слезы.

Господи…

— Верити, с тобой все в порядке? Я не сделал тебе больно? — Его голос сорвался при этой мысли. А если он напугал… или шокировал ее?

— Нет… О нет. Я… Ах, Макс, пожалуйста, держи меня…

Он в отчаянии закрыл глаза. Он не мог уйти. Пока еще нет. Пока она не заснет. Макс стиснул челюсти и терпел.

Верити проснулась в полнейшей тьме и тут же потянулась к нему. И нашла только пустоту. Сон слетел с нее, и она села в кровати. Это все ей приснилось?.. Нет. Ее тело растаяло при одном воспоминании о том экстазе. Но он ушел. Без… Ее щеки в темноте окутала жаркая дымка, пока она искала нужные слова. Он не… не взял ее.

Должно быть, она заснула в его объятиях. А он был слишком внимателен, чтобы разбудить ее. Она улыбнулась в темноте, в ней пела радость, хотя глубоко внутри ныло желание принять его внутрь себя, подарить ему наслаждение. Он пришел к ней, вновь занимался с ней любовью, вновь дал ей страстную близость.

Она улыбнулась в темноте и зарылась глубже в мягкий пух постели. Завтра — нет, уже сегодня утром — она спустится к завтраку.

Через неделю Макс стоял и смотрел на дверь, ведущую в спальню его жены. Прошла неделя с тех пор, как он впервые лег в ее кровать.

Он чувствовал себя так, будто его растягивают на дыбе и предел все ближе и ближе. И виной тому его собственная глупость. Он проводил с ней дни и ночи. Она сопровождала его в поездках, задавая сотни вопросов о его поместье, его арендаторах. Он практически силой кормил ее, если ему казалось, что она мало ест, пока она не пожаловалась ему, что чувствует себя гусем, которого откармливают для стола.

Она была счастлива. Счастлива, черт возьми! А он лгал ей. О нет, не напрямую. Он лгал тем, что молчал. Тем, что делал. Каждую ночь он отправлялся к ней в постель, задувал лампы и тешил ее со всем мастерством и нежностью, но отказывал себе в удовольствии. Даже в удовольствии видел ее отклик на его любовь. Он не смел.

Любой другой женщине он бы попросту пока зал, как отплатить ему наслаждением. Но он не решался сделать это с ней.

Пламя его свечи мерцало и колебалось, отбрасывая свет, хрупкий, как его самообладание. Достаточно было тихого шепота, чтобы уничтожить его. Безумие. Истинное безумие. Его рука потянулась к ручке двери, он задул свечу и поставил ее на стол рядом с дверью.

Верити ждала, опершись на подушки. Должно быть, она что-то делала неправильно. Каждый вечер он приходил к ней и занимался с ней любовью в темноте. Всегда в темноте. Со вздохом она наклонилась и погасила прикроватные лампы. Дрожь охватила ее тело при воспоминании о нежной настойчивости его рук, о жаркой, скользящей ласке его губ и языка, любивших ее, пока тьма не рассыпалась ослепительными искрами. Но он никогда не получал удовольствия, никогда не обладал ее телом.

Однажды он сказал ей, что знал, что сделал ей больно той ночью, когда лишил ее девственности. Что этого никогда не повторится вновь. Может быть, ей необходимо сказать ему прямо, что она хочет его, чтобы он овладел ею полностью.