Барбара Картленд - Смех, свет и леди

Мюзик-холл «Гейети»1 с его роскошью и блеском, жизнерадостностью и весельем стал символом «беспутных девяностых».

Это средоточие лондонских развлечений под великолепным управлением Джорджа Эдвардса с неизменно прекрасно поставленными и отлично костюмированными шоу было поистине уникальным.

Прекрасные, словно богини, хористки этого мюзик-холла, «гейети герлз», как их называли, были наделены изяществом, очарованием и женственностью, способными восхитить и покорить любого мужчину.

Шоу «Беглянка», премьера которого состоялась 21 мая 1898 года, выдержало до 1900 года 595 представления.

Право капитана корабля совершать обряд бракосочетания по просьбе своих пассажиров было установлено еще во времена парусников, когда ребенок, если женщина была беременна, мог родиться еще до прибытия в порт.

1898 год

— Вы заплатили все долги, мистер Мерсер? — спросила достопочтенная2 Минелла Клинтон-Вуд.

Пожилой мужчина, сидящий напротив нее, поколебавшись, ответил:

— Денег, полученных от продажи дома, мебели, лошадей, и, разумеется, имения, которое разошлось по частям, как раз хватило, мисс Минелла.

— А сколько осталось?

— Приблизительно, — сказал мистер Мерсер из «Мерсер, Конвей и Мерсер», — сто пятьдесят фунтов.

У Минеллы на миг перехватило дыхание. Видя, что она молчит, мистер Мерсер продолжал;

— Я взял на себя смелость отложить сто фунтов для вас.

— В этом нет необходимости, мистер Мерсер.

— Я настаиваю, — сказал мистер Мерсер. — В конце концов, нельзя питаться святым духом, и я знаю, что вы еще не решили, к кому из ваших родственников вы предпочли бы поехать.

Выражение лица Минеллы было весьма красноречивым, когда она ответила:

— Как вы понимаете, мистер Мерсер, все не так-то просто. У отца родственников было немного, а родные мамы живут в Ирландии, и я ни с кем из них не знакома.

— Я думал, — невозмутимо сказал мистер Мерсер, — что вы поедете в Бат к своей тетушке, леди Бантон.

Минелла глубоко вздохнула.

— Вероятно, если я не смогу найти никакой работы, именно так мне и придется сделать.

Мистер Мерсер посмотрел на нее с сочувствием.

Он был знаком с овдовевшей сестрой лорда Хейвуда, которая была намного старше, чем ее брат, и знал, что она отличается слабым здоровьем, а, кроме того, принадлежит к тому сорту людей, которые вечно всем недовольны и ко всем придираются.

После последней встречи с нею он сказал своей жене:

— Не думаю, что леди Бантон хотя бы раз в жизни сказала о ком-нибудь что-то хорошее.

— Да, бедняжка, — кивнула его жена. — Она считает, что жизнь обошлась с ней ужасно, но, конечно, все несчастья ее оттого, что она вела такое скучное существование.

Мистер Мерсер рассмеялся.

Мо сейчас, глядя на девушку напротив, он подумал, что даже ее хрупкость и красота не заставят леди Бантон отнестись к ней сердечнее.

Он наклонился через стол, который тоже был уже продан, чтобы оплатить долги его последнего владельца, и произнес:

— Но ведь есть и другие родственники? Например, та ваша очаровательная кузина, которая приезжала сюда несколько лет назад и каталась верхом вместе с вашим отцом, а потом, после смерти вашей матери, помогла ему однажды в устройстве приема с охотой?

— Вы имеете в виду кузину Элизабет, — сказала Минеппа.

— Она замужем и живет с мужем в Индии. Она не писала мне, так что, я думаю, она не знает о смерти отца.

— Не могли бы вы поселиться вместе с ней? — спросил мистер Мерсер.

— Я уверена, что она не обрадовалась бы моему появлению в Индии, и мы с вами хорошо знаем, что подобные дорожные расходы мне не по карману.

Поскольку сотня фунтов, которую он отложил для нее, не была вечной, мистер Мерсер был вынужден признать ее правоту.

И все же он был глубоко обеспокоен судьбой Минеллы, которую знал еще с тех пор, как она была маленькой девочкой. С каждым годом она становилась все красивее, но в тихом, неблестящем графстве Хантингдоншир некому было восхищаться ее красотой.

Лорд Хейвуд частенько жаловался:

— И почему мои предки обосновались в этой захудалой дыре? Одному Богу известно! Могу лишь предположить, что их привлек сам дом, потому что больше здесь нет ничего хорошего.

И в самом деле, это была очень симпатичная усадьба, построенная в семнадцатом веке, и, как любила говорить леди Хейвуд, поместьем было сравнительно легко управлять.

Но в Хантингдоншире не было ничего, что могло бы заинтересовать утонченных друзей лорда Хейвуда, которыми он любил себя окружать.

Ни у кого не возникало ни тени сомнений, что Рой Хейвуд был рожден для того, чтобы быть центром внимания восхищенной толпы. Не было человека, который мог бы устоять перед его жизнелюбием и обаянием.

Минелла не была удивлена, когда после смерти ее матери отца начали забрасывать приглашениями на приемы из всех частей Англии — за исключением той, в которой они жили.

Среди аристократов графства не было принято устраивать приемы.

Поскольку Минелла была еще слишком мала, чтобы сопровождать отца, даже если бы ее пригласили, она должна была оставаться дома и ждать его возвращения.

Порой это ожидание растягивалось надолго, зато Минелла научилась самостоятельности, и пока у нее были лошади для верховой езды, она была вполне счастлива.

А прошлый год у нее был весь занят учебой.

— Ради Бога, — сказал ей отец, — озаботься вложить себе в голову хотя бы крупицу знаний! ТЫ будешь очень красивой, моя дорогая, но этого недостаточно.

— Недостаточно для чего? — спросила Минелла.

— Для того, чтобы мужчина был поражен и очарован тобой, для того, чтобы он полюбил тебя навсегда, — ответил ее отец.

— Так, как вы полюбили маму? — спросила Минелла.

— Именно! — воскликнул лорд Хейвуд. — Твоя мать не переставала меня удивлять, и мне никогда не бывало с ней скучно. Пока мы были вместе, мне ничто и никто не был нужен.

Это была не совсем правда, ибо Минелла хорошо помнила, что бывали минуты, когда он был раздосадован и возмущен отсутствием денег.

Его раздражало, что он не в состоянии поехать с женой в Лондон, ходить в театры и на балы, вращаться среди людей, столь же беззаботных, как он сам.

Но даже при этом усадьба всегда казалась полной света и радости. Так было до тех пор, пока не умерла мать Минеллы.

В тот год зима выдалась на редкость холодной и, хотя огонь в камине горел круглые сутки, в доме все равно стояла промозглая сырость.

Алиса Хейвуд простыла и начала кашлять. Кашель ее становился все сильнее и сильнее, а потом простуда внезапно перешла в воспаление легких. Она угасла за какие-нибудь две недели.

Минелле казалось, что рухнул весь мир, и она знала, что отец чувствует то же самое.

После похорон он воскликнул с такой яростью, какой Минелла никогда не слышала в его голосе:

— Л не выдержу этого! Я не могу оставаться здесь! Мне все время кажется, что твоя мать вот-вот войдет в комнату!

В тот же вечер он покинул поместье, и Минелла знала, что отец отправился в Лондон, чтобы попытаться избавиться от тягостных воспоминаний о жене и о том счастье, которое они знали в прошлом — счастье, в лучах которого грелась Минелла.

С этого дня ее отец изменился.

Он не стал угрюмым, мрачным и углубленным в себя, как другой мужчина на его месте — наоборот, он вновь превратился в того беспутного гуляку, которому ни до чего нет дела, каким был до свадьбы.

И, поскольку он не желал думать о жене, которую потерял, в его жизни — и это было неизбежно — появились другие женщины.

Он не рассказывал о них, но Минелла догадывалась, что они есть, а кроме того, были письма: одни — надушенные, в изящных конвертах, другие — написанные цветисто, экстравагантно и со множеством орфографических ошибок.

Иные лорд Хейвуд выбрасывал сразу, будто они не представляли для него интереса, иные прочитывал очень внимательно.

Некоторое время спустя он с нарочитой небрежностью, словно боясь, что Минелла начнет задавать вопросы, говорил:

— Есть кое-какие дела, которые требуют моего присутствия в Лондоне. Надеюсь, я успею на утренний поезд. Это всего на несколько дней.

— Мне будет скучно без вас, папенька!

— Я тоже буду скучать по тебе, пупсик, но к концу недели я непременно вернусь.

Но в конце недели от отца не было ни слуху ни духу, а когда он наконец все же приезжал домой, у Минеллы возникало подозрение, что он вернулся не потому, что соскучился по ней, а потому, что побоялся истратить чересчур много денег.

К сожалению, тогда она еще не понимала — и узнала об этом лишь после его смерти, — что на самом деле он тратил безумные деньги и вдобавок наделал огромных долгов.

Рой Хейвуд, о котором его друзья часто говорили, что он здоров как бык, умер по нелепой и необъяснимой прихоти судьбы.

Однажды он вернулся поздно вечером и Минелла, едва увидев его, сразу поняла, что его времяпрепровождение в Лондоне было не только веселым, но и несло оттенок чего-то порочного.

От отца пахло вином, под глазами у него были мешки, и Минелла подумала, что он, судя по всему, переезжал с приема на прием и почти совсем не спал.

Рой Хейвуд не одобрял неумеренных возлияний, и Минелла не сомневалась, что по сравнению со своими друзьями он выглядит едва ли не трезвенником.

Но из его рассказов о званых вечерах, на которые его приглашали до свадьбы, она узнала, что шампанское там текло рекою, и кларет, который ом пил с приятелями по клубу, был исключительно хорош.

Сочетание этих напитков не могло не отразиться на его здоровье, и только чистый воздух, постоянное движение и, конечно, простая, здоровая пища, которую они ели в поместье, возвращали ему прежнюю жизненную энергию.

Но когда он вернулся домой в последний раз, Минелла подумала, что вид у него бесшабашный, но в то же время и нездоровый. Он протянул ей руку, и она увидела, что кисть перевязана запачканным кровью носовым платком.

— Что случилось, папенька?

— Я укололся о какую-то проволоку или что-то вроде этого в дверях вагона. Сделай что-нибудь, потому что болит ужасно.

— Сейчас, папенька!

Развязав платок, Минелла увидела глубокую рану с рваными краями.

Промывая ее, она не переставала удивляться тому, что отец так нетвердо стоял на ногах, когда садился в поезд.

Вероятно, он пошатнулся или даже упал — а раньше с ним такого никогда бы не случилось.

Ее отец всегда был очень ловким, а все царапины и ушибы — следствие поездок верхом, заживали у него быстрее, чем у любого другого.

Поэтому наутро Минелла очень встревожилась, увидев, что, несмотря на все ее усилия накануне, рука у отца опухла, а рана начала гноиться.

Отец сказал, что это все пустяки, но Минелла не стала его слушать и послала за доктором.

Доктор тоже не считал, что это опасно, он дал ей обеззараживающую мазь, и Минелла применяла ее в точности согласно его указаниям.

Однако рука лорда Хейвуда не заживала, и к концу недели боль стала невыносимой. К нему пригласили хирурга, но было уже слишком поздно.

Заражение распространилось по всему телу, и только морфий помогал ему хоть как-то превозмогать ужасную боль.

Все произошло так быстро, что Минелла даже не успела этого осознать.

Только после того, как ее отца похоронили на тихом маленьком кладбище рядом с его женой, она поняла, что осталась совсем одна.

В первые дни, не подозревая о том финансовом беспорядке, который ее отец оставил после себя, она не собиралась никуда уезжать и рассчитывала, что сможет сдать под обработку те земли поместья, которые еще не были в аренде.

Однако мистер Мерсер разрушил ее иллюзии и заставил Минеллу понять, что эти планы были лишь напрасными мечтами.

Сама усадьба давно уже была заложена, так же, как и по крайней мере половина угодий.

После того, как закладные были оплачены, и она узнала, какие огромные суммы ее отец задолжал в Лондоне. Минелла была вынуждена признать горькую истину.

Она осталась не только одна, но и без гроша.

Сейчас, глядя через стол на мистера Мерсера, поверенного ее отца, она сказала:

— Даже не знаю, как благодарить вас, мистер Мерсер, за вашу доброту. Я доставила вам столько хлопот и могу лишь надеяться, что вы достаточно вознаградили за труды и себя, и ваших помощников.

— Не волнуйтесь об этом, мисс Минелла, — ответил мистер Мерсер. — И ваш отец, и ваша матушка были со мной очень любезны с самого первого дня их жизни здесь, и именно покойный лорд Хейвуд помог мне приобрести много новых клиентов для моей маленькой и не очень известной семейной фирмы. Минелла улыбнулась.

— Отец всегда любил помогать людям.

— Это правда, — согласился мистер Мерсер, — и я думаю, что еще и по этой причине его кредиторы не нажимали на него так сильно, как могли бы. И каждый из них был глубоко и искренне огорчен его смертью.