Лиза Громова - Смертельно влюблён

Эти слова... Эти слова повергли меня в шок, заставили забыть как надо говорить, как надо дышать. С тридцать секунд смотрю на неё, не в силах даже придумать, что сказать. Затем встаю. Смотрю на неё свысока.

— Чтобы я этого, Полин, больше не слышал, — строго произношу я, затем хочу взять её подмышками, чтобы перенести в спальню, но она сопротивляется, лихорадочно отталкивая меня руками так, что чуть ли не падает со стула.

Ещё никогда она не вызывала во мне такого гнева своим словами и действиями. Даже когда по обману думал, что в школе она общается с каким-то парнем. За это можно наказать, отбить желание раз и навсегда, напомнить, кто твой мужчина, но мысли о том, чтобы умереть, чтобы лишить меня самого дорогого, вершины удовольствия, единственного смысла, бесценной награды, которую мне предоставил случайный случай, — саму себя. Такого я просто так оставить не могу.

— Успокойся немедленно, котёнок, пока ты не получила от меня по полной, — сосредоточено и не шутя проговорил я, приблизившись к ней вплотную.

— Нет, нет, нет, — дёргая головой, кричала она, — я и так получаю от тебя. Каждую ночь. Но ты всегда говорил, что любишь меня, что сделаешь счастливой, что не будешь торопить меня с тем, что ты без этого сможешь, а ты не смог, ты изменял и сделал это со мной, а сейчас ты мне ничего не разрешаешь, ты просто разлюбил меня.

Опять эти бессмысленные разговоры и напоминания, о которых я прошу забыть её каждый божий день. Видно, недостаточно дури я выбил из неё.

— Я не хочу жить с тобой, — уже более спокойно сказала Полин, но на глазах выступили истерические слёзы, — я больше не хочу жить. — Полин говорила так, словно уже об этом задумывалась.

И я понял, каким безответственным кретином был, когда уезжал, каждый раз оставляя её одну с миллионами вещей, которые могут лишить её жизни. И если она встала за стаканом воды сегодня, то точно так же она могла встать за ножом или моим снотворным, которое уже побывало у неё в организме.

По венам пробирались гнев и досада — мои лучшие друзья, когда дело касается моей девочки.

— Мне надоели твои детские истерики, дорогая. Либо ты успокаиваешься немедленно, чтобы в мыслях у тебя такого больше никого не было, либо я тебя ударю, Полин. И то, что я делаю с тобой в постели, покажется незрелой забавой.

— Ты говорил, что хочешь оградить меня от той плохой жизни, — никак не успокаивалась она, словно вовсе не слыша моих слов.

— Что я и сделал, — властное проговаривая я, кладя руки в карманы.

Ещё немного — и я точно взорвусь. Сегодня как никогда.

— Нет, ты сделал только хуже.

— То есть, по-твоему, я хуже тех выродков, что заставили тебя наблюдать за картиной насилия? — озадачено спрашиваю я, надеясь услышать лишь её робкое «нет, я не хотела этого говорить».

И тогда бы всё было хорошо. Молча бы накормил её завтраком или уже обедом, не помню. Отнёс бы в спальню. Разрешил бы поиграть с собакой даже на кровати. Сделал бы всё, что она только попросит.

— Да, ты хуже, — проговаривает она и сразу же вверх надо мной взяла неумолимая дикость, бешенство и злоба.

Одной рукой ударил её по щеке, даже не удосужившись высунуть вторую из кармана. Всё произошло быстро, на одном дыхании, между разговором.

Прикосновение моей руки и её щеки сопровождалось ужасным треском, сильным и звонким. Насколько болезненным должен остаться след на её личике не представляю.

Она чуть ли не падает на пол, но я сразу же подхватываю её и беру на руки, затем не спеша несу в спальню.

Красные ладони с высохшей кожей закрывают лицо, которое извергается слезами.

— Теперь скажи мне честно, котёнок, так ты от меня получаешь каждую ночь? Тебе понравилось доводить меня до такого состояния? — на повышенных тонах спрашивал я, пока аккуратно клал её на кровать.

Полин лишь качала головой, не открывая лица.

— Во-первых, разговаривай со мной. Во-вторых, смотри на меня! — кричу я и это действует, её взгляд уставлен на меня, такой тревожный и дрожащий, полностью предназначенный для меня, как и она сама. — Тебе было приятно?

— Н-нет, — опасаясь моих дальнейших действий, шепчет моя любимая.

— Тогда какого же чёрта ты заставляешь меня так поступать? Или ты думаешь, что я трепло, сказал и не выполню обещанного? Теперь ты понимаешь, что я способен на всё, если дело касается тебя, моей маленькой королевы? А теперь просто представь, что с тобой будет, глупышка, если по ночам я буду тебя бить и трахать одновременно? Что ты будешь чувствовать? Ты понимаешь теперь, что ночами я с тобой очень нежен? Не доводи меня до греха. Позволь быть с тобой ласковым и заботливым, тем мужчиной, которой ты заслуживаешь рядом с собой.

Какая запуганная. Милая. Словно дьявольское искушение лежит сейчас передо мной. И как и в любую ночь, только сегодня утром, я впадаю в тяжкий грех, разрывая на ней одежду. Могу же просто снять, но таким образом показываю свою власть над ней.

— Знаешь, почему ты не должна ходить? Чтобы я был нужен тебе одним своим присутствием, благодаря которому ты сможешь и поесть, и попить, и сходить в туалет. Я не могу тебе позволить существовать без меня. Я же сдохну, любимая. Просто сдохну, как жалкое насекомое, что раздавили и не заметили, — я готов был долго рассказывать ей, насколько сильно её потребность во мне убивает во мне монстра, но мелодия мобильного в кармане отвлекла меня от важного. — Сам Господь не хочет видеть твою боль, любимая.

Ещё одно подтверждение тому, что в моих руках ангел. И пусть он не даст мне сорвать с него крылья.

Выхожу за дверь. Тяжело дыша, поднимаю трубку. Неужели.

— Да, — судорожно отвечаю я.

— Что, можешь меня поздравить, точнее я тебя поздравляю. Всё у меня на руках, получилось даже чуть раньше, чем планировалось. Так что жди с пилюлей после обеда и готовь бабки, как и обещал.

Вот и всё, моя сладкая, потерпи пару часов, и у тебя больше не будет никакого выбора, ни единой возможности. Только мои объятия. Только мои руки, ласкающие тебя ночами и днями. Только я, несущий тебя на руках везде, где только можно.

— Обязательно, Хэнк. Ты же меня знаешь.

Господи, помоги мне прожить эти несколько часов в спокойствии. Не дай сойти с ума от предвкушения. Не дай погубить её до того, как она полностью станет мною зависима. Только эти злосчастные часы отделяют меня от нашей будущей счастливой жизни, в которой маленькая кукла — в моих руках, а крутить её, расчёсывать или переодевать — мои заботы и решения. Наконец не буду судорожно лететь домой, забивая себе голову мыслями о том, что она может встать, пройтись или вообще сбежать, спрыгнуть в окно от отчаяния и одиночества.

Но что делать с работой, когда она будет здесь одна, совсем одна, не в силах о себе позаботиться?

Это второй вопрос. Это не так важно сейчас. Важно дождаться.

Спокойно готовлю для неё обед, ещё ни разу не зайдя к ней обратно.

Пускай ревёт и истерит, это ничего уже не изменит.

Захожу в спальню с подносом. Кладу его на тумбочку. Лежит на животе, уткнувшись носом в подушку, плачет, тихо и смирно. Касаюсь её оголённой ноги.

— Милая, я хочу тебя порадовать, — произношу, разворачивая её к себе полностью. — Сегодня у нас с тобой ничего не будет, если ты не хочешь. Ты же не хочешь, правда?

Она смотрела на меня полными грусти и удивления глазами, заправляя клочки волос за уши, но они были настолько коротки, что возвращались обратно. Красавица. Может быть, когда-то мы дойдём до того, чтобы полностью избавиться от этих ненавистных мною волос. Вовсе как беззащитный младенец — без волос и ничего не умеющий, во всём окружённый опекой родителей, только вместо них — я.

— Нет, — дрожащим голосом отвечает Полин.

— Вот и славно. Тогда сейчас я покормлю тебя и переодену. У нас с тобой сегодня важный гость.

— Какой? — обеспокоено спросила Полин, прикрываясь одеялом.

— Увидишь.

Полин ела с моих рук, как и всегда. Ей ничего не надо было делать, только открывать рот. Возможно, когда-то мы дойдём и до того, что твои ручки, вверх моего блаженства, перестанут свою деятельность. Ведь что ты ими можешь сделать? Только утереть слёзки, но и для этого у тебя есть я.

В шкафу нашёл самое тёмное, мешковатое платье. Не знаю, как оно здесь оказалось. Наверное, старое. Вместе с тем взял шерстяную кофту. Пусть он и врач, и приходит по моему поручению, но рассматривать свою девочку со всех сторон я тоже не дам. Достаточно того, что он будет касаться и видеть её. Это и так слишком многое. Я бы не смог согласиться, если бы не то, что поставлено на кон. Её потребность во мне.

Надеваю на неё платье. Потом кофту.

— Надо немного подождать. Только не бойся, любимая. Этот человек придёт, чтобы помочь тебе, — успокаиваю её я и целую в губы, еле касаясь до них своими. — Будь тут. Я пойду покурю.

Вместе с сигаретой в моей руке оказался стакан виски. Слишком рано отмечать событие, но для душевного успокоения необходимо.

Брошу курить. Пить тоже. Отныне единственной моей зависимостью и привычкой будет моя девочка. Моей самой полезной привычкой. Той, что не разрушает, а укрепляет и никогда не даёт упасть.

— Бог мне судья. Но я сделаю это.

Не смотрю на часы. Не могу видеть сколько осталось. Изводить себя каждой минутой ожидания, которая длится за все десять часов, — самая страшная пытка для меня. Ожидание — самое нелепое и противное чувство, от осознания, что от тебя ничего не зависит, чувствуешь себя никчёмным существом.

Когда вместе с бутылкой виски опустела и пачка сигарет, решаю приготовить деньги. Пускай всё будет быстро и чётко, без лишних действий.

Хочу вновь пойти к Полин. Последний раз побыть с ней наедине, пока она ещё дееспособна. Но звонок домофона опережает меня. Сердце одновременно и замирает, и продолжает стучать в миллионы разы быстрее и сильнее.

Неужели сейчас?

Открываю, даже не спрашивая, кто там.

Выхожу за порог, предвкушая его.

Несколько минут — и он здесь. Жмёт мою руку, криво улыбаясь своими белыми, как верхний слой снега, зубами.

— Так что, начнём? — резво спрашивает он, заходя в квартиру и разуваясь. — Где наш клиент?

— Препарат в сумке? — спросил я, указывая на чёрную сумку через плечо.

— Да, а ты где хотел, чтобы я принёс его? В специальном кейсе и ещё на частном самолёте прилетел? Кому колоть будем? — вновь спросил он, и я показал, чтобы тот следовал за мной.

Заходим в спальню, где сидит Полин и неустанно смотрит на нас. Если бы ты опустила свой взгляд и не смотрела на другого мужика, я был бы не так зол.

— Темновато, — заключил Хэнк, проходя ближе к Полин. — Шторы можешь убрать с окон.

Моментально освобождаю окна и даю свету пробраться к нам.

— Так лучше?

— Да, определённо.

Хенк достаёт из сумки крошечный тёмный сосуд с синей крышкой и несколько запакованных шприцов.

— Что же, будем знакомиться, — начинает Хэнк, пододвигаясь совсем близко к ней.

Быстро сажусь на кровать, усаживая её себе на колени.

— Я Хэнк, сегодня твой лечащий врач, — улыбаясь, говорит он. — А ты?

— Это Полин, — я отвечаю за неё, не дав ей возможности даже сообразить что-то.

— Хорошо. Надеюсь, ты не боишься уколов.

— Зачем мне уколы? Что вы собираетесь делать? — нервничая и сильно сжимая мою руку, произносит Полин.

— Тихо, детка. Не говори ничего. Не мешай доктору.

— Но зачем мне уколы? — продолжает она. — Я же здорова.

— Нет, малыш, наоборот. Сейчас ты больна. Но Хэнк всё сделает, чтобы ты выздоровела. Правда же, доктор?

— Конечно, именно для этого я здесь.

— Стаас, пожалуйста, не надо, я не хочу никаких уколов, пожалуйста, — молила она, повернув голову ко мне.

— Помолчи, зайка, не устраивай истерик при чужом человеке, — попросил я, потеревшись своей щекой о её.

Хэнк взял ещё один раствор вместе с ватой, которую в него же и окунает.

— Значит так, Полин, ножки у тебя две, а укол у нас будет один,  — объяснял он. — Но не из самых приятных, горячий укол. В первое мгновение будет очень болеть, тебе надо выдержать, потерпеть. У тебя появится ощущение тепла, что растекается по всему телу.

Он разворачивает один из запакованных шприцов, открывает банку и набирает им её содержимое.