Как никогда долго застёгиваю запонки. Она мешает сосредоточиться даже на такой ерунде. Сидит и принимает на себе прыжки своего любимца, который тем самым показывает, что скучает. И правильно, ведь Полин днями лежит в спальне, в которую я его не пускаю. Только изредка выношу её на кухню, там у неё лучше проявляется аппетит, чем в постели, а я не могу позволить, чтобы моя принцесса голодала.

Коди игриво царапал её колени. Она только ласково гладила его в ответ, но уже без той живости, что была раньше. Хотя теперь у неё вся жизнь, каждый день и каждое движение, которое ей доводится сделать, — без живости.

— Хм, смотри-ка, теперь ты не чувствуешь его острых когтей на своих ножках, — заботливо произнёс я, когда наконец закончил с рукавами на рубашке. — Это сплошные плюсы не только для меня, но и для тебя.

Беру чёрный галстук со спинки дивана, подхожу к ней и присаживаюсь рядом.

— Поможешь мне завязать галстук, любимая? — спрашиваю я, накидывая его на себя.

— Но я никогда не завязывала его раньше, — шепчет Полин, жалостливо смотря на меня, будто бы за неумение я готов избить её до полусмерти.

— Потому что тебе некому было это делать, сейчас у тебя есть муж, — проговариваю, заключая её руки в свои и медленно направляю их так, что с моей помощью у неё получилось завязать мне галстук. — Видишь, это совсем несложно. Скоро ты сама будешь это делать. Моя единственная любовь, которой это позволено.

Может, только для этого мы и не тронем твои ручки, они должны выполнять функции моей жены.

Последний штрих — пиджак — и всё готово.

Она осматривает меня полностью. С головы до ног, то ли восторгаясь, то ли боясь.

— Можно мне ещё яблоко? — робко попросила она.

— Конечно, милая. Сейчас принесу.

Несколько секунд мне понадобилось, чтобы взять ещё одно яблоко для Полин из вазы на кухни. Зайдя в гостиную, вижу, как моя девочка безнадёжно тянется к ножу на журнальном столике. Руки так сильно стараются ухватиться за него, что тело теряет равновесие полностью и она падает на этот самый столик. Чёрт же тебя побрал, дурочка недоразвитая.

Подбегаю к ней, поднимаю и снова кладу на диван, как фарфоровую куколку. Такую нежную и хрупкую. Ночью трахаю её, как последний скотина, а днём боюсь дунуть на неё, чтобы не рассыпалась.

— Тебя нельзя оставить одну даже на пару секунд. Зачем тебе был нужен нож? Яблоко собиралась порезать? Или что-то другое? — Грубо хватаю её за руку. — Ты собиралась себя порезать, Полин? Ответь мне, потому что я не посмотрю, что уже одетый, я полностью разденусь и сделаю с тобой то, что ты так не любишь, от чего до сих пор плачешь. Ты этого хочешь? Ты собиралась себя порезать?

Полин виновато опускает голову вниз, тихо произнося «нет».

— Не ври мне, милая. Ты хотела это сделать? — опять спрашиваю, и в этот раз она уже положительно машет головой, что просто выводит меня из равновесия.

Всё же было так хорошо сегодня. Никаких срывов. Никаких криков. Ничего плохого и жестокого.

— Значит так, если я увижу на твоих руках хотя бы намёк на порез, то всё, что происходило с тобой до этого, тебе покажется детской сказкой. Ты поняла меня, любимая?

Никак не реагирует. Лишь смотрит вслед за собакой, которая выбегает из комнаты. Беру рукой её за подбородок, заставляя поднять взгляд на меня.

— Ты вообще понимаешь, что я могу завязать тебе ручки вместе с ножками, и без того неработающими, завязать глазки, оставить тебя на кровати и уехать, а ты, любовь моя, так и будешь лежать, не в силах даже в окно взглянуть. Я тебя лишу всех органов чувств, ты ведь знаешь, что я способен на это. Знаешь ведь, малышка?

— Да, — смирно проговаривает Полин, и мне становится чуть спокойнее.

Она знает меня. На что я способен. И поэтому она будет послушной и кроткой, совсем ручной.

— Вот и молодец, вот и умница. Ты знаешь, как я люблю твою покорность.

Весь мир против тебя ничто. Только ты можешь успокоить моего внутреннего зверя и точно так же спустить его с цепи.

— Сейчас мы тебя оденем и ты поедешь со мной на работу.

Как бы ни хотел, ни угрожал ей, но сейчас оставить полностью недееспособного ребёнка одного на несколько часов — не в моих силах. Не могу представить, если она так же упадёт, как сейчас, только меня рядом не будет. Будет лежать в холоде и с болью на теле. Такая безропотная и беспомощная. Без моей поддержки.

— Ты хочешь взять меня с собой? — с удивлением и теряясь спрашивает Полин.

— Да, я ведь давно тебе обещал это. Поэтому будь хорошей и послушной девочкой, и когда я буду нести тебя на руках, ведь сама идти ты не в состоянии, я хочу, чтобы твой взгляд был устремлён только на меня, никуда более, — серьёзно

предупреждал я.

Пару минут — и Полин была готова полностью. Первый раз за столько времени, когда я добровольно забираю её из дома. Такое волнительное чувство. Беспокойнее, чем когда на моих глазах её делали калекой. Тогда же напротив, я был вполне спокоен. Как будто так и должно быть.

В скором времени мы были на месте. Перед нами огромное здание, стеклянные окна делают его прозрачным. Просто небоскрёб, ведущий в небеса.

Полин увлечённо рассматривала его, даже не заметив, как я подошёл к ней.

— Давай будем выдвигаться. Ты ещё успеешь налюбоваться всем этим.

Беру её на руки. Это стало таким привычным для меня.

Перед нами открываются электронные двери. Захожу внутрь и подхожу к лифту. Люди здороваются со мной, но единственное, что я слышу — это её тяжёлое и волнительное дыхание.

Захожу в лифт. Поднимаемся с ней на последний этаж. Это занимает несколько минут.

Теперь мы словно поднялись выше неба, дорогой прямиком к Богу.

— Добрый день, Стаас, — удивлённо улыбаясь, проговорила моя секретарша.

Каждый день, что я прихожу сюда, меня бесит эта противная ухмылка на её лице. Но сейчас мне всё равно.

— Вам тут звонили несколько раз, — начинает говорить она.

— Не беспокой меня сегодня, пожалуйста, — проговариваю я, шагая в свой кабинет.

Всё, на что я мог обращать внимание, — только Полин, с интересом разглядывающая целый новый мир для неё.

Захлопываю дверь. Впереди нас прямоугольный стол. К стене прилегает чёрный кожаный диван. Несу её во главу стола, усаживаю на своё кресло, что стоит прямо у окна. Разворачиваю к нему лицом. В её глазах отражалась буря эмоций, множество оттенков удивления, такого неподдельного и долгожданного.

Она смотрела так восторженно, даже от переизбытка чувств ухватилась за мою руку. Первая. Мне не пришлось просить её, угрожать или ставить условия, по которым бы ей пришлось сделать это. Полин сделала это осознанно. Её рука нежно накрыла мою. Так нежно, что страшное осмысление вошло в моё сознание.

Что произошло со мной, пока я был с ней? Что я сотворил с ней, пока она была со мной?

Она смотрела на большой мир вокруг неё, я — на неё, что заменяла мне целый мир.

Немыслимое осознание.

Я обманывал её. Манипулировал ею. Бил. Насиловал. И всё это беспорядочное количество раз. Забрал у неё свободу. Лишил дееспособности. Я — самое страшное чудовище, которое она могла повстречать. И самое ужасное, самое кошмарное то, что я бы не смог по-другому тогда и не смогу сейчас. Всё, что я делал с ней, убивает во мне всё живое, что она вырастила внутри меня.

Господи, неужели я и вправду сделал это с нею. Господи, неужели мой разум дошёл до этого, а руки не дрогнули. Собственноручно. Два здоровых мужика против маленькой беззащитной девочки. Она ждала моей помощи. Ждала её от меня, надеясь, что во мне осталось ещё что-то хорошее, доброе, ведь она рядом. Каждый раз она делилась со мной своим светом. С самого первого дня. С первой минуты.

Сколько раз у меня повысился голос на неё? А рука? Сколько раз она молила меня перестать, когда я думал только о том, как поудобнее лечь, чтобы легче было её трахнуть.

Когда я перешёл ту грань, что разделяла чистую любовь к ней и грязное сумасшествие, которое породила моя ревность?

Сердце останавливается, когда все эти картины вновь всплывают в моей голове.

Боже мой, кем я стал?

— Господи, — неосознанно произношу я, теряя связь с реальностью, — Полин, что я сделал с тобой? Милая, родная, пожалуйста, прости меня, молю тебя.

Ногами падаю на колени перед ней. Не могу поверить. Не могу прийти в себя.

Так жестоко заставил её испытать слишком много боли.

Слёзы скатываются по моим щекам, не спрашивая моего разрешения.

Руки обхватывают её ноги. Такие холодные. Каменные и погибшие от руки любимого человека.

Её пальцы блуждают по моим волосам.

Опять сама. Без всяких ненужных просьб и грубых ультиматумов.

— Неужели ты можешь прикасаться ко мне добровольно после всего, что я с тобой сделал? Неужели тебе не противно?

Но губы её не спешат отвечать. Только пальцы никак не останавливаются, заставляя слёзы истерически бежать наперегонки друг с другом.

— Ты бы была со мной без всего этого?

Я ведь не могу быть уверен в этом, но как я мог добавиться тебя всеми силами, чтобы вот так вот ужасно сломать?

Я добился, чего хотел.

— Ты больше не существуешь без меня, малышка.

Моё лицо, обожжённое слезами, прислонилось к неподвижным ножкам, которые больше никогда не почувствуют его на себе.

— Маленькая моя, родная — шепчу я, как на исповеди перед Богом, — ты когда-нибудь меня за это простишь?

Эпилог

Когда-то ты по глупости подумала, что от твоего ответа зависит моё будущее — наше. Что греха таить, во мне тоже пролетела такая мысль. Но это ничтожное мгновение, которое подобрала под себя моя давно забытая совесть. Твои слова, твоя мольба — ничего и никогда не изменят. Моё будущее, как и вся моя жизнь, зависит только от тебя, но не от твоего ответа. Сколько криков твоих было послано в мой адрес, но все они тщетно затихали, потому что не в силах твои маленькие ручки остановить всё моё тело. А кроме них у тебя больше ничего не работает.

Для того, чтобы всплыть, мне надо было спуститься на самое дно, иначе от чего отталкиваться? И я побывал там, вся моя безбожная жестокость предстала перед тобой, но ты так надеялась, что я ею не воспользуюсь.

Нет, я не садист, не маньяк и не псих. Я просто обречён с того самого дня, как увидел тебя. Как поздно пришло ко мне осознание того, что ты, любимая, — моё помешательство, зависимость и одержимость. Вколи мне то, что по моей вине вкололи тебе, — я не почувствую. Единственное, что заставит меня прийти в себя — твой уход. Но я предотвратил такое развитие событий.

Буду подыхать в страшнейших муках, буду гореть в аду, пусть дьявол лично за мной придёт после всего, что я сделал, но я не отпущу твоей руки.

Надо будет, мы ослабим тебе и руки, и зрение пропадёт, и слух, и даже речь. И сказать, что я изверг — тобою так любимым, надеюсь, — ты не сможешь. Ты будешь вынужденна находиться здесь, под моим контролем. Впрочем, как и сейчас. У тебя нет выбора, нет шанса. А если когда-то и появится что-то из этого, то я изничтожу всё и всех, кто причастен к твоей возможной свободе от меня.

В моей грязи ты провела столько времени. Грязи лжи, лицемерия, жестокости, эгоизма и прочих моральных уродств. И самое прекрасное, что проведёшь в ней всю свою жизнь.

Только на том свете мы сможем расстаться. Ты перейдёшь в рай, оставив меня на растерзание дьяволу. Но если это плата за твою любовь — я заплачу сполна.

Одно мгновение с ней, где она ждёт своей участи очередной ночью, взамен на вечность в адских муках — равносильный обмен.

Наша жизнь идёт по плану, где я всегда прощу твоего прощения. А если ты не прощаешь, то я вынуждаю тебя.

Рано или поздно ты простишь меня. За всё. Ведь самое страшное уже позади. И всё, что будет дальше, лишь цветочки. Если только ты не вынудишь меня сделать что-то хуже, чем то, что было.

Она сидела на стуле у зеркала, расчёсывая свои волосы, которые походили на жидкий мёд.

Как же быстро они отрастают. И как же сильно это мешает мне. Мешает быть с ней поистине гуманным. Человечным.

На тумбочке лежали ножницы, тщательно мной подготовленные ещё с утра. Ведь больше так ходить она не может. Больше ни один миллиметр не должен вырасти.

Беру инструмент. Подхожу к ней сзади. Забираю расчёску и бросаю её на кровать.