В Новом Колледже как студенты, так и преподаватели были эксцентричны, дерзки, ловки, необычны, самоуверенны и блестящи. Впервые в жизни я почувствовал себя дома.

У колледжа был совершенно непривычный подход к высшему образованию. Поощрялся уход в далёкие интеллектуальные дали. Студенты составляли свои учебные планы, сотрудничая с администрацией. На занятиях нас было немного, обычно от трёх до двенадцати студентов, на исключительно популярных предметах могло собраться тридцать. Учащиеся называли профессоров по именам. Занятия часто проходили снаружи, в тени растущих тут и там огромных деревьев. Большинство студентов повсюду ходили босиком, в том числе на занятиях. Некоторые преподаватели — тоже.

В окружении людей, целиком проводящих свои жизни живя и думая без ограничений, я оказался привязан к ним, как никогда в жизни. Но несмотря на кажущуюся небрежность, программа обучения была весьма серьёзной. На старших курсах приходилось писать работы, соответствующие магистерским требованиям. (Фактически некоторые студенты впоследствии повторно защитили эти студенческие работы, написанные в Новом Колледже как магистерские диссертации.) Профессора были одарёнными в своих областях и имели обычай учить не по традиционной схеме «с губ профессора в тетради учеников». Занятия были больше диалогами, чем лекциями, учащиеся взаимодействовали с учителями, и это было своего рода поиском и для тех и для других.

Мне не потребовалось много времени, чтоб нажить неприятности.

В первый день занятий на новом месте, я принёс с собой ручку, блочную тетрадь, калькулятор и постоянную невосприимчивость к знакам симпатии со стороны женщин. Разумные люди с относительно хорошими социальными навыками приняли мою невосприимчивость за отсутствие интереса и вскоре перестали со мной флиртовать. В результате я оказался связан с теми, чьё упорство переходило в неспособность уважать границы.

Я был затейлив, мою сексуальную историю большинство людей сочли бы претенциозной на грани полной извращённости: связывание, групповой секс и всё такое. Но, в то же самое время, я был исключительно сексуально наивен.

Я не выучил к тому времени ещё нескольких уроков. В первую очередь, у меня было удивительно слабо выработано умение выбирать партнёров. Я с самого начала выбирал партнёров неважно, а потом выработал представление, что возможности для любви скудны, добавим к этому веру в то, что никто не проявит ко мне интереса потому, что у меня уже есть девушка — такая смесь делает хаос неизбежным.

У меня было не так много сексуальных партнёрш, так что я пока не знал, что для меня почти невозможно быть с кем-то сексуально близким, пока я по уши в неё не влюблюсь. Именно это и произошло со мной, когда я начал встречаться с Блоссом — тёмноволосой темноглазой женщиной, которая имела привычку всегда носить длинный голубой плащ.

Я встретил Блоссом в середине второго семестра. По правде говоря, мы с ней не слишком подходили друг другу. Я был рационалистом и твёрдо стоящим на земле прагматиком, она была независимой и раскованной, считала себя духовной сестрой зверей лесных. Я любил проектировать и строить модели ракет, она — танцевать под дождём. Она верила в энергетические поля, управляющие судьбой человечества, в то время как я рассматривал мир в терминах совершаемого нами выбора и действия неумолимых законов природы. Даже в постели наши вкусы не очень совпадали, её интересы склонялись скорее к миссионерской позиции поздно ночью, чем к верёвкам и кожаным шлёпалкам.

Но в одном, в одном по-настоящему важном вопросе она была более совместима со мной чем кто-либо, кого я когда-нибудь знал. Как и я, она не понимала моногамию. Она не видела в ней смысла и не понимала, почему так много людей считают её такой важной. У неё был другой парень, который тоже считал честные и открытые множественные отношения нормальными. Их отношения включали в себя во многом те же элементы иерархии, что и у нас с Целести, но они куда меньше напрягались по поводу правил и ограничений. Мысль о том, что кто-то другой может хотеть немоногамной жизни была всё ещё совершенно нова для меня.

Я был сражён наповал. Возможно я не был единственным из всех этих миллиардов людей, имеющим такие странные идеи о любви и романтике! Может быть, просто может быть, есть ещё люди, которые не считают, что любить в одно и то же время нескольких людей — Плохо И Неправильно! Блоссом была ни в чём на меня не похожа, кроме одного единственного, в чём мы были очень схожи.

Я влюбился в неё и влюбился сильно. Но это порождало проблему. Я знал, что Целести это не понравится и в то же время не видел простого пути обсудить это с ней так, чтоб она не почувствовала себя преданной. Она позволила мне (да, разумеется, неохотно, но тем не менее) иметь других любовниц при условии, что я не буду в них влюбляться. Сама она тоже согласилась на это условие. Они с Джейком занимались сексом в моё отсутствие, но она всегда уверяла меня в том, что её сердце принадлежит только мне. Я не знал как объяснить ей, что для меня не обязательно, чтоб она любила меня одного. Я был бы рад, если бы она любила и Джейка. Но она сказала, что этому не бывать и в соответствии с условиями, о которых мы договорились, мне не следовало ни в кого влюбляться. И что я сделал первым делом? Влюбился.

Теперь мне кажется глупым верить в то, что правило может предотвратить чувство. Если бы этот подход работал, мы могли бы решить немало мировых проблем, просто запретив гнев и ревность или объявив вне закона ненависть. Правило не помешало мне влюбиться, оно просто сделало меня плохим, так как я испытывал запрещённое чувство.

В соответствии с моим обычным тогда образом действий, я сообщил о своей новой любви наихудшим способом из всех, которые только можно было бы вообразить. В один из выходных, когда Целести приехала навестить меня, я представил их друг другу. «Это Блоссом!» — сказал я за обедом. «Я помню, мы решили, что мне нельзя влюбляться, но я её люблю!» Мне казалось, что предъявить новости прямо и быстро — хорошая идея. Но оказалось, что эмоционально нагруженные разговоры проходят легче тогда, когда все чувствуют себя в безопасной обстановке.

Блоссом ничуть не понравилась Целести и это чувство было взаимным. После болезненно странной первой встречи Целести отозвала меня в сторону и спросила: «Её? Правда?»

Она никогда не требовала, чтоб я расстался с Блоссом, но мы провели много ужасных ночей, во время которых она то бранила меня за нарушение правил, то спрашивала, что она сделала не так настолько, что мне понадобилось полюбить другую.

— Из всех людей, среди которых ты мог выбирать, почему именно Блоссом? — спросила Целести однажды ночью. — Почему это не могла быть Виллоу?

— Виллоу? Не думаю, что я ей интересен.

— Она предлагала тебе пойти с ней в душ! — гневно воскликнула Целести. — Женщины не делают такого, если не интересуются тобой. Или как насчёт Люси?

— Что насчёт Люси? Я не думаю, что она…

— Вы двое полдня провели на пляже не разнимая рук. Не думаешь ли ты, что это может значить, что ты ей нравишься?

— Ой. Подожди, это что-то значит? — недоверчиво переспросил я. — Я думал, ну, знаешь, мы просто развлекались. Знаешь, просто тусили вместе.

Целести вздохнула и закатила глаза.

Мои отношения с Блоссом вскоре развалились. У нас было общее представление о том какой мы хотим видеть свою личную жизнь, то есть мы оба не хотели моногамии, но на этом сходство заканчивалось.

Окончание этих отношений не было большой проблемой. Мы просто постепенно перестали видеться и проснувшись однажды, я понял, что мы больше не партнёры. Думаю, я ещё безумно любил её, но вес наших различий накопился, и нам было очень мало о чём поговорить. Постепенно я понял, что любил не её саму, а её образ. Нелегко поддерживать любовные отношения с образом.

Так что всё закончилось не с грохотом а, скорее, с шипением. Единственным последствием оказалось некоторое изменение соглашений между нами с Целести. Мы выяснили, что попытка ограничить то, что мне разрешено чувствовать вряд ли приведёт к чему-нибудь хорошему. И запрет на любовь и использование этого слова был отменён.

Тем не менее весь этот опыт оставил после себя горький привкус. Я расстроил Целести отношениями, которые всё равно не сложились, я неправильно выбрал партнёршу и, похоже, всё связанное с попыткой любить более, чем одного человека, приводила совсем не к тому, чего мне хотелось. Так что я переместил своё внимание в сторону от поиска новых любимых.

Однажды мы с Томом, моим соседом по комнате, нашли пару древних компьютеров PDP-11: огромных бело-голубых монстров шестифутовой высоты и площадью около четырёх квадратных футов. Они пылились в комиссионном магазине. Мы убедили продавца продать нам компьютеры и их пятидесятимегабайтные жёсткие диски (каждый несколько меньше посудомойки) за пятьдесят долларов. У нас возникла проблема — как перетащить нашу добычу домой. Так что мы вернулись в кампус и подступили к нашему другу, у которого был древний фургончик Субару.

— Нам нужна твоя машина, чтоб перевести пару компьютеров. Да, твоя помощь нам тоже понадобится.

— Зачем для двух компьютеров может понадобится фургон? — удивился он.

— Увидишь.

Потребовалось сделать несколько рейсов. В его машину как раз влезал один компьютер, если не обращать внимание на открытую заднюю дверь и торчащую на дорогу верхнюю часть. Наконец мы с трудом затащили их в свою комнату и разместили в углу. Для того, чтоб расчистить под них пространство, пришлось переставить мебель и сдвинуть кровати в середину комнаты. У этих компьютеров были сложные четырёхштырьковые вилки, похожие на те, что бывают у электрических плит, но мы нашли переходник на обычную трёхштырьковую розетку и он, похоже, подошёл.

В следующие выходные ко мне приехала Целести. Мы могли включить компьютеры, но они ничего не делали. Мы позвонили в службу поддержки Digital Equipment и повеселили сотрудника, который рассказал нам, что без контракта на обслуживание не может нам ничем помочь. Так как контракт на обслуживание стоил больше, чем я заплатил за свои первые две машины, мы больше не возвращались к этой теме. Целести задумчиво рассмотрела этих неповоротливых монстров и произнесла: «У меня есть дяда, который когда-то работал с PDP-11, когда служил на флоте. Может быть, вы можете поговорить с ним.»

Мы позвонили дяде и объяснили ситуацию:

— У нас есть PDP-11/03 и PDP-11/24. Мы не можем запустить их. Целести сказала нам, что может быть вы сможете нам помочь.

— У них есть переключатели на передней панели? — спросил он.

Я стоял перед компьютерами.

— У 11/03 есть. Тут целый ряд маленьких переключателей со светодиодами над ним. А у 11/24 восьмеричная клавиатура.

— Иди к 11/03 и включай в следующем порядке, — сказал он и по памяти отбарабанил загрузочную последовательность. Вскоре консоль оператора высветила приглашение к входу в систему. Мы с Томом улыбнулись.

Для того, что понять произошедшее вслед за этим, важно кое-что знать про Целести. Целести обожала готовить. Готовка для неё была одновременно и страстью и наивысшим выражением любви. Она готовила фантастически и получала огромное удовольствие, когда приезжая готовила нам с Томом обед. Готовя мне пищу, она показывала то, как любит меня. Каждая еда, какой бы простой бы она ни была, являлась любовным посланием. Не приготовить обед за время своего визита было бы для неё всё равно что не поцеловать меня.

Мы оживили компьютеры в субботу днём, пока она была в городе. Пока мы размышляли над артефактами древней истории компьютеров, Целести, как обычно, занялась приготовлением обеда. В поисках свободной розетки она скрылась в ванной с электрической плиткой и тостером. Мы прилипли к консоли, набирая команды. Где-то снаружи с громким, похожим на выстрел «Бам!» сработал автоматический выключатель. Через долю секунды комната наполнилась пронзительным, душераздирающим визгом, так как головки гигантских жестких дисков соприкоснулись с их быстро вращающимся пластинами. Весь комплекс общежитий погрузился во тьму, все четыре здания.

Целести высунула голову из ванной и спросила: «М… Это сделала я?»

Этот и другие, ещё более невероятные эпизоды составили мне своего рода известность. Она привлекла ко мне внимание двух людей, которые изменили траекторию моей жизни, хотя и весьма различным образом.

Первым был Гай.

Я встретил его прогуливаясь однажды по кампусу. На нём были резиновые перчатки, а в руках он держал мензурку, полную прозрачной голубой жидкости, похожей на средство для мытья окон. Он сказал:

— Эй, выпей это!

— Что это? — ответил я, с подозрением глядя на него. Он протянул мне мензурку:

— Не знаю!

— Хорошо…

Это оказалось и наполовину не настолько плохо, как можно было бы подумать. Там содержалась водка, голубой кюрасао и что-то ещё, вероятно бывшее лаймовым соком. Или, возможно, ананасовым. Так или иначе, для таинственной голубой жидкости в мензурке, особенно поданной под видом средства для мытья стёкол, она была удивительно вкусна. Гай называл её «водочная промывка для глаз». Из этой встречи постепенно выросло деловое партнёрство, просуществовавшее много лет — до тех, пока его не разрушила взрывная волна завершения моих отношений с Целести.