И ещё была Руби.

Руби была прекрасна. У неё были длинные волнистые рыжие волосы, закручивавшиеся вокруг плеч подобно набегающей на берег океанской волне. Она была умна, своенравна, дружелюбна, добра и обаятельна. Как это обычно бывает, мы встретились в тот самый момент, когда я уже оставил мысль найти себе ещё девушку. Мы стали проводить вместе многие часы: гуляя вокруг кампуса, спускаясь к кромке воды или сидя в её комнате. Мы разговаривали обо всё, что с нами случалось от неудачных отношений до математики. Как обычно, у меня ушло изрядное время (почти два года) на то, чтоб заметить, что между нами возможно есть сексуальное притяжение.

Мы с Джейком по-прежнему были большими друзьями. Иногда он приезжал ко мне в Сарасоту на выходные. В один из этих приездов я познакомил его с Руби. В качестве новой вариации старой темы, она вскоре начала встречаться с ним.

Мне бы хотелось сказать, что все эти годы только обычное невежество мешало мне построить любовные отношения с Руби, но это было бы не искренне.

Я вырос в консервативной христианской традиции. Не думаю, что мои родители действительно принадлежали к евангелической церкви, но на равнинах Небраски выбор был не велик. У моего отца была расплывчатая идея, что мне следует получить какое-либо религиозное образование. Поэтому я еженедельно посещал воскресную школу, где сидел в чистой белой комнате, украшенной карандашными рисунками, изображавшими Христа и слушал, как добрая женщина рассказывала нам об адском пламени и вечном проклятии наших бессмертных душ. Потом давали печенье.

Когда вы вырастаете в консервативной религии, говорящей о геенне огненной, происходит что-то странное. Это трудно объяснить людям, у которых никогда не было такого опыта, приверженцами более прогрессивных религий и людям вовсе не религиозным. Это своего рода мысленное дзюдо, способ аккуратно отбрасывать со своего пути любую враждебную идею.

Если начать с предположения, что сердитый и недоброжелательный бог постоянно читает твои мысли, только для того, чтоб найти причину для того, чтобы бросить тебя в адский пламень, легко начать верить в то, что даже мысль о чём-то неправильном может привести тебя в геенну огненную. Таким образом ты тренируешься отбрасывать «плохие» мысли, всё что может дать богу повод наказать тебя. Когда ты встречаешься с мыслью, бросающей тебе вызов, ты начинаешь сражаться с ней подобно мастеру кун-фу, и мысль оказывается побеждена раньше, чем сможет нанести хотя бы один удар. Это делает тебя очень разочаровывающим собеседником, так как ты насобачился не слышать никаких аргументов, противоречащих твоей вере. Если принять гипотезу, что ты можешь быть наказан просто за то, что забавляешься неправильной мыслью, ты оказываешься склонен не забавляться такими мыслями.

Это мысленное боевое искусство становится рефлексом. Оно практикуется на таком уровне, что его едва можно заметить. Ты становишься буквально неспособен как-либо заметить альтернативный взгляд на мир.

В старших классах я сделал нечто, очень повредившее моей вере в бога: я прочитал Библию от корки до корки. Дважды. И понял, что я больше не христианин. Но я сохранил этот мысленный рефлекс, эту способность уворачиваться от идей, которые не укладываются в мой образ мысли.

Когда перед моим отъездом в Сарасоту мы с Целести обсуждали правила наших отношений, я на каком-то уровне ощущал, что защита чего-нибудь вроде «любить других людей» может быть подобна признанию несуществования Бога. А я больше всего хотел защитить свои отношения с Целести. Я хотел показать ей, как я готов заботиться о ней. Я хотел показать ей, как она важна для меня. Я хотел обеспечить её спокойствие. И что плохого могло быть в том, что я согласился на её условия? В тот момент они ни на кого не влияли, только на неясную и туманную человекообразную фигуру.

Я знал, что если я буду просить большего, это причинит Целести боль, точно также, как более молодая и религиозная версия меня знала, что если я буду ставить под вопрос свою веру, Бог разгневается. И чтоб защитить меня, в дело вступило мысленное дзюдо. Оно уберегло меня от того, чтобы подумать о том, что эти правила будут значить для других людей, живых, из плоти и крови, ведь даже подумать о том, чтоб взглянуть на наши правила с чьей-то ещё точки зрения казалось кощунственным. Если бы я начал делать это, я мог бы заметить, что часть этих правил не очень хороши, но я не мог позволить себе этого, так как это означало рискнуть тем, чтоб сделать Целести больно или даже потерять её. Итак… я не сделал этого.

Когда я встретил Руби, у меня было неясное ощущение длинной и похожей на акулу тени, движущейся в глубине моего подсознания, но я избегал присматриваться к ней Если бы я сделал это, я бы увидел, что между нами с Руби потенциально возможны отношения, которые нанесут ущерб уютному миру, который построили мы с Целести. Это уберегло бы от сильной боли множество людей, и не в последнюю очередь — меня самого. Но мне не хватало отваги взглянуть правде в лицо. Вместо этого я отбросил мысль о том, что между нами с Руби возможно сексуальное притяжение так же ловко, как супергерой из комикса отбрасывает в стороны стандартных злодеев.

Мы с Руби построили свою дружбу на отрицании эротического напряжения между нами. (Хорошо, я построил. Возможно, она была мудрее.) Эротическое напряжение между нами всё равно было, но мы не следовали ему. Когда она начала встречаться с Джейком, я поздравил себя с тем, как хорошо я могу следовать правилам.

Примерно в то же время, когда я встретил Руби, Целести познакомилась с моим другом (и то партнёром, то — не партнёром Блоссом) студентом компьютерщиком по имени Бен. Они совпали мгновенно и накрепко. Во время своих приездов в Сарасоту Целести стала проводить с ним всё больше и больше времени, как вместе со мной, так и отдельно. По прошествии недель это переросло в отношения. У нас выработался привычный распорядок выходных: Целести приезжала в Сарасоту и проводила день со мной. Иногда она готовила нам с Томом обед, каждый раз тщательно убеждаясь в том, что громоздкие компьютеры выключены. Потом она исчезала, чтоб провести вечер с Беном.

Целести с Беном делали друг друга счастливыми. Их счастье было заразным. Я любил смотреть на них вместе, слушать как Целести рассказывала о том как много для неё значит общение с Беном.

Мы с Целести могли лежать в постели без сна, аккуратно балансируя на узком матрасе кровати в общежитии, пытаясь не разбудить Тома разговором. Она могла рассказывать о том, что они делали вместе или о шутке, которой он рассмешил её, или, например, о том, куда они ходили ужинать. Потом, мы как правило занимались сексом, полностью укутавшись одеялами, чтоб заглушить звук и не беспокоить Тома и обнявшись засыпали.

Я воображал что новые отношения Целести с Беном могли бы каким-нибудь алхимическим путём превратить её неуверенность в доверие. Я думал: между ней и Джейком не было настоящих отношений, они были просто регулярными любовниками, но не более того. Может быть, мой хитрый план не сработал именно поэтому. Может быть, именно поэтому она так и не приняла мысль о том, что у меня могут быть другие и при этом я буду по прежнему нежно любить её.

Но эти-то отношения были иными! Между Беном и Целести возникла настоящая близость, эмоциональная связь, которой у неё не было с Джейком. Может быть, этот опыт поможет ей понять как я могу любить кого-то другого и по-прежнему не хотеть оставлять её. Может быть её страх потерять меня наконец растает в горниле любви. Может быть она обобщит свой конкретный опыт на другие возможности. Я думал, что возможно теперь, когда у неё формируются любовные отношения с другим партнёром, она сможет лучше понимать меня. Может быть, её неуверенность может быть исцелена любовью и близостью.

5

Шёл 1989 год. Целести решила, что с жизнью в двух часах езды от меня должно быть покончено. Она запланировала переехать в Сарасоту, и мы начали подыскивать себе квартиру. Мы поселились в крошечной квартирке с единственной спальней, в мешанине лишённых звукоизоляции длинных панельных домов невдалеке от кампуса. На указателе значилось «Кардинальный микрорайон!» Целести назвала его «картонный микрорайон». Спали мы на видавшем виды водяном матрасе, лежащем прямо на полу. Наши соседи представляли собой смесь из студентов колледжа и пенсионеров, так как никто другой не стал бы жить в этом месте.

Маленькая квартира вынудила нас проявить творческий подход. Мы расположили купленные по дешёвке и добытые у друзей столы вдоль всей комнаты, уставив их компьютерами. Мы притащили гигантские PDP-11 и поставили их в тесной служебной комнатке, в которой должны были бы располагаться стиральная и сушильная машины, если бы мы обладали такой роскошью. Целести потом ещё долго называла PDP-11/03 «стиралкой», а 11/24 — «сушкой». Их консоли располагались в жилой комнате, там же где и все остальные принадлежавшие мне компьютеры, а их длинные серые кабеля змеились в служебную комнатку.

Совместная жизнь принесла с собой новый набор правил. «Теперь я официально живу с тобой» — сказала однажды Целести. Мы разговаривали сидя за дешёвым пластиковым складным столиком, вокруг нас громоздились полураспакованные коробки.

— Хорошо, — ответил я.

— Я — на первом месте. Думаю, нам нужны новые правила, которые будут защищать наши отношения.

— Типа каких?

Целести выложила желаемые ею условия. Если у меня появится другая любовница, я не буду проводить с ней ночи целиком. Если я иду на свидание или просто провожу время с кем-то другим, я всегда должен возвращаться домой. Я должен всегда спать в нашей постели.

— Хорошо, — отвечал я на каждое правило. Мне было несложно согласиться с ними. Поставленные Целести условия выглядели разумно. В конце концов, Целести моя «основная» партнёрша. Основные отношения заслуживают защиты, не так ли? Кроме того, мы были вместе уже несколько лет. Разумеется, это что-то да значит! Обеспечить этим отношениям особый статус выглядело естественным и логичным.

Опять же, было не похоже, чтоб то, что я соглашаюсь на эти условия, что-нибудь для кого-нибудь меняло. Мои отношения с Блоссом угасли, а других любовниц на горизонте не было. Спор с Целести был бы вроде как придание большего значения гипотетическим потребностям потенциальной любовницы, чем реальным нуждам сидящей напротив меня женщины и это казалось безумным.

Тем временем, моя дружба с Руби перестала быть спокойной. Мы начали часто спорить, без какой-нибудь особенной причины, кроме того, что я чувствовал неясную печаль и неудовлетворённость каждый раз, когда думал о ней. Наши общие друзья были обеспокоены. Так, однажды вечером, её друг сказал мне: «Мужик, ты ей по-настоящему нравишься». Мы сидели на низкой стене, окружавшей двор в центре кампуса — обычное место поздних вечеринок на открытом воздухе и пили дешёвое пойло из красных пластиковых кружек: он пиво, а я — коктейль с ромом. «Она беспокоится, что ты с ней не разговариваешь. Что происходит?»

Я хотел сказать многое. Я мог бы сказать: «Я странно чувствую себя, общаясь с ней. Мне больно, но я не понимаю — почему. Это как узел в моей груди, но я не понимаю что он значит. Когда я вижу её, то чувствую грусть и отчуждение.» Но я только пожал плечами и допил свой коктейль.

Руби с Джейком стали очень привязаны друг к другу. Это почему-то очень расстраивало меня, но я не понимал — почему. Я считал, что это не может быть что-то столь простое и вульгарное, как обыкновенная ревность. В конце концов, Джейк с Целести годами были любовниками. Целести и Бен очень привязались друг к другу. Почему бы мне испытывать ревность по поводу интереса Джейка к Руби, к женщине, с которой у меня даже не было любовной связи? Я, определённо, был не тем человеком, которые может ревновать. Кто угодно другой, но не я!

Так как это не могло быть ревностью, это должно было быть чем-то другим. Если это не ревность, то оставалась только одна возможность: она сделала что-то неправильно! Так что я естественным образом эмоционально закрылся, считая, что так защищаюсь от совершаемых ею неопределённых злодеяний. В нашей дружбе появилось напряжение.

По причинам, никак не связанным с всё умножающимися проблемами в наших отношениях, Руби решила покинуть Новый Колледж. Она приехала из северной части штата Нью-Йорк и его красота и смена сезонов звали её к себе так, как Флорида этого сделать не могла. Она закончила семестр и уехала. Вскоре после этого, Джейк последовал за ней на север. На этом закончились его сексуальные отношения с Целести.

Мы с Руби сохранили контакт и после её переезда. Парадоксальным образом, наша дружба не только восстановилась, она стала прочнее. Мы начали писать друг другу длинные письма, настоящие письма, написанные настоящими ручками на настоящей бумаге и отправляемые по почте. Я находил для своих писем необычные материалы: длинные рулоны коричневых бумажных полотенец, какие бывают в туалетах на заправках, крохотные ярко окрашенные листочки для напоминаний, аккуратно сложенные и распирающие конверт в середине. Руби отвечала и открытками и длинными письмами, написанными аккуратным почерком. Она писала о том, что видела накануне в походе вдоль каньона и о том, как смотрится луна сквозь деревья в её дворе. Я хранил её письма в шкафу в обувной коробке. Со временем она переполнилась, и я стал складывать письма в следующую коробку.