Молодая дама, которая густо залилась краской и сделала легкий реверанс, когда взор Адама обратился на нее, была наряжена еще богаче, потому что, хотя платье из узорчатого французского муслина вполне соответствовало ее годам, оно настолько изобиловало кружевами, что из-под них видна была лишь очень малая его часть. Нитка изумительно красивого жемчуга охватывала ее горло; жемчужные серьги, несколько длинноватые для короткой шеи, свисали из ее ушей; несколько сверкающих браслетов украшали каждое запястье; и брошь из рубинов и бриллиантов была приколота к кружевам на груди. Парчовая шаль и отделанные блестками туфли довершали ансамбль, про который лишь такой пристрастный критик, как ее отец, мог подумать, что он к лицу молодой девушке.

Мисс Шоли не унаследовала крупность своего родителя. Было известно, что злые языки недоброжелателей описывали ее как маленькую толстушку. Адам был невысоким мужчиной, но ее голова доставала ему лишь до плеча. В ней угадывалась предрасположенность к полноте: девушка уже была пухлой и, вероятно, впоследствии должна была раздобреть еще более. Она определенно не была красавицей, но в ее наружности не было ничего отталкивающего. Глаза были не большие, но ясно-серые, широко раскрытые (за исключением тех моментов веселости, когда они сужались до сверкающих щелочек) и смотрели серьезно и вдумчиво; волосы, тщательно уложенные и завитые, имели пепельный оттенок; у нее был маленький, решительный рот; нос пуговкой и цвет лица, который был бы хорош, если бы она изжила неуместную склонность густо вспыхивать каждый раз, когда смущалась, Она была так не похожа на мисс Оверсли, как только можно себе вообразить! Не было блеска в ее глазах, не было шарма в улыбке, никакой мелодичности в ровном голосе и ни малейшего намека на воздушность ни в лице, ни в манере держать себя. В то время как Джулия, казалось, плыла по воздуху, эта ступала твердым, энергичным шагом; в то время как Джулия могла быть очаровательно игривой, эта была неизменно прозаичной. Она умела по достоинству оценить шутку, но не всегда улавливала юмор и, похоже, обладала скорее здравым смыслом, нежели чувствительностью.

Узнавание вовсе не пронзило Адама ослепительной вспышкой, но он сумел соотнести ее с той невзрачной девицей, которую слишком часто заставал на Маунт-стрит годом раньше. Он подошел к мисс Шоли, проговорив со своей подкупающей улыбкой и непринужденной учтивостью:

– Нет нужды представлять меня мисс Шоли, сэр, поскольку мы давние знакомые. Как много времени, кажется, прошло с нашей последней встречи!

Она подала ему руку, но ответила лишь быстрой, какой-то судорожной улыбкой и совсем мимолетным взглядом. Румянец на ее щеках стал еще гуще; ее смущение вызвало у Адама искреннюю жалость, и он попытался помочь ей пережить неловкий момент, отпустив замечание по поводу размеров Рассел-сквер, безусловно самой большой улицы в Лондоне.

К счастью, поскольку девушка продолжала держать рот на замке, ему ответил мистер Шоли, который с удовольствием рассказал об истории площади, обстоятельствах, побудивших его переехать сюда из района Саут-гемптон, и о цене, которую он заплатил за дом здесь.

– Расхаживать гоголем среди важных шишек в Мэйфере – это не по мне, хотя, признаюсь вам, мы много их перевидали, подъезжающих к дому номер 65, теперь, когда здесь поселился этот художник! Они приезжают, чтобы с них нарисовали портрет, и хороши же они, с какой стороны ни посмотри! Ну, да им это на роду написано – вот что я скажу! Вы просто не поверите, милорд, но он сдирает с вас по восемьдесят или сто гиней за маленькую картинку, за которую я не дал бы и ста шиллингов!

– О, вы слишком саркастичны, мистер Шоли! – возразила миссис Кворли-Бикс. – Вы, наверное, знаете, лорд Линтон, что мы говорим о мистере Лоуренcе[4] . Какой талант! Я просто обожаю его картины и – да будет мне позволено это сказать, уважаемый мистер Шоли, – часто лелеяла мечту о том, что вы закажете ему портрет, чтобы запечатлеть образ нашей милой мисс Шоли.

– Гм, я действительно подумывал об этом, но когда он как-то завел речь о четырехстах гинеях за портрет в полный рост, – а это то, что хотелось бы сделать, потому что если уж я заказываю какую-то вещь, то мне ее делают как положено, – ну, я и откланялся. Решил, что это чистое надувательство! Хотя кто знает – может быть, я еще и надумаю, если дела пойдут так, как я этого хочу, – добавил он многозначительно.

– Наверное, вы, лорд Линтон, были знакомы с этой частью города, еще когда стоял Бедфорд-Хаус? Нельзя не жалеть о его исчезновении! Такой великолепный! А сколько воспоминаний с ним связано! Какую боль вы, должно быть, испытали, видя, как район застраивается заново!

– О нет! – ответил Адам. – По-моему, я наведывался в Бедфорд-Хаус всего лишь раз в жизни и был настолько молод в ту пору, что сохранил лишь смутные воспоминания о том случае.

– Но вы наверняка знакомы с герцогом? Он так сильно напоминает своего брата, покойного герцога, с которым вы конечно же часто виделись. Он был одним из друзей вашего отца, не так ли? Знаете, оба – страстные агрономы. Вы видели статую пятого герцога на площади? Одна из работ Уэстмакотта[5] , выполненная в его лучших традициях – насколько я разбираюсь в этом деле!

– Ну, статуя красивая, большая, – признал мистер Шоли, – но никак не возьму в толк, зачем графу понадобился плуг, да и агрономия, ведь это – занятие для фермеров, а не для герцогов. Каждый должен заниматься своим делом – вот мой девиз.

– О, я уверяю вас, любезный сэр, агрономия сейчас стала очень популярна! – воскликнула миссис Кворли-Бикс. – По-моему, мистер Кок Норфолкский ввел ее в моду, а он, знаете ли…

– Господи, мэм, что вы такое несете! – нетерпеливо воскликнул мистер Шоли. – А вот, наконец, и звонок к обеду! Дженни, дорогая, веди нас вниз, будем надеяться, ты заказала достойный обед для его светлости, даже если черепахи нынче нипочем не достать. Впрочем, я вас предупредил, милорд, – чем богаты, тем и рады! – Он добавил это на тот случай, если Адам поймет его слишком буквально и забеспокоится. – Просто, хорошо и обильно – вот мое правило, и на стол никогда не подают ничего такого, что я не стал бы предлагать гостю, если он вдруг заскочит перекусить. Я не знаю, что Дженни предложит. нам сегодня, но уверен в одном: в доме Джонатана Шоли вам не придется сидеть на бобах!

Он мог бы не утруждать себя. К этому времени у Адама сложилось ясное представление о том, что стоит перед ним, и он ничуть не удивился шеренге кушаний и гарниров, от которых ломился длинный обеденный стол, заставленный до самого буфета. Поскольку обед был неофициальным, подали только одну смену блюд, чему не мог не порадоваться Адам. Он был не бог весть каким едоком и за несколько последних лет привык к походной еде, которая чаще всего состояла из заячьего супа и тощего цыпленка, и воздать должное даже одной смене блюд, состоявшей из дюжины яств, было для него сущим наказанием. Мистер Шоли, взмахнув рукой, сказал:

– Прошу к столу, милорд! – и затем уже мало участвовал в разговоре, отвлекаясь от столь серьезного дела, как поглощение пищи, лишь на время, достаточное, чтобы извиниться за отсутствие деликатесного палтуса, порекомендовать сладкое мясо или потребовать еще соуса.

Мисс Шоли спокойно объяснила. – что недавние штормы сделали невозможным промысел палтуса, и Адам, лишь бы что-нибудь ответить, дал ей юмористическое описание одной из наименее аппетитных трапез, которой его как-то потчевали в Испании.

Она улыбнулась в ответ:

– Но на одной из ваших квартир для постоя – я помню, что вы рассказывали нам об этом, – всегда была пенелла, и весьма отменного вкуса. Я правильно произнесла это слово?

– Да, абсолютно верно, и она была хороша! Что-то вроде тушеного рагу, которое никогда не снимали с огня у меня на глазах, но что туда клали, я так и не узнал – всего понемногу, как я подозреваю!

– Я не любитель тушеного рагу, – заметил мистер Шоли. – Объедки – вот что это такое, и соответственно едят их на кухне. Позвольте мне угостить вас кусочком ветчины, милорд!

Адам отказался; и миссис Кворли-Бикс, возможно из благого побуждения поддержать разговор, принялась перечислять всех отпрысков благородных семейств, служивших в те времена на Пиренейском полуострове, чьи родители были ее давними знакомыми или дальними родственниками. Она нисколько не сомневалась, что все они были хорошо известны его светлости, но, поскольку тех, кто не состоял в кавалерийских полках, следовало искать в 1-м полку гвардейской пехоты, он не смог дать удовлетворительного ответа и был благодарен хозяину за то, что тот перевел разговор на другую тему, хотя и мог бы упрекнуть его за то, в какой манере это было сделано.

– А ну их к лешему – лорда Такого, достопочтенного Сякого! – сказал мистер Шоли. – Отведайте лучше кусочек утенка, милорд!

Адам согласился на утенка и, пока хозяин вырезал несколько ломтиков с грудки, поспешил предупредить любые дальнейшие расспросы относительно его армейских знакомств, спросив мисс Шоли, читала ли она последнее стихотворение Байрона. Ее ответ удивил его, потому что, вместо того чтобы немедленно разразиться восторгами, она быстро покачала головой и сказала:

– Нет. И не собираюсь, потому, сдается мне, оно – об очередном варварском восточном персонаже и так же изобилует окровавленными мечами, как и «Гяур», который показался мне ужасным.

– Ах, перестаньте, мисс Шоли! – воскликнула миссис Кворли-Бикс, всплескивая руками с нарочитым испугом. – Божественный Байрон! Как вы можете так говорить? «Абидосская невеста»! Первые строки! «Знаешь ли ты землю, где кипарисы и мирты – символы деяний, которые совершаются в их краях…»

– Да, это очень хорошо, но следующие строки кажутся мне нелепыми. Ярость стервятника может переплавиться в грусть, хотя это кажется очень маловероятным, но почему любовь дикого голубя должна привести к помешательству и преступлению, я не могу себе представить. И к тому же, – добавила она решительно, – я в это не верю!

– Конечно же! – согласился Адам, весьма позабавленный этой новаторской точкой зрения.

– Что касается меня, то я ничего не знаю о любви черепах, да и никто этого не знает, но готовить их лучше всею западноиндийским способом, с добрыми полутора пинтами мадеры, разложив сверху дюжину крутых яиц и покрыв раскаленной формой, – сказал мистер Шоли.

– Любезный мистер Шоли, это недоразумение! Поэт пишет о диком голубе!

– А! Так бы и сказали! Я не знаю, ел ли я диких голубей, но, скорее всего, они почти такие же, как обычные. Я не питаю к ним особой склонности, – задумчиво произнес мистер Шоли, – но, когда я был мальчишкой, мы, бывало, готовили их в сливочном масле. Называлось это «голуби в ямке».

– Как «жаба в ямке»? – осведомилась мисс Шоли.

– Дорогая мисс Шоли, как вы можете так говорить? – запротестовала миссис Кворли-Бикс. – Лорд Линтон, судя по его виду, просто потрясен!

– Неужели? В таком случае мой вид дает обо мне неверное представление. – Адам обратился к хозяйке, сказав с едва заметной улыбкой:

– Вы не представляете, как это занятно – встретить женщину, которая не впадает в экстаз от одного лишь упоминания имени Байрона!

– Вы насмехаетесь надо мной? – спросила Дженни Шали напрямик.

– Конечно нет! Я не большой знаток поэзии, но действительно ли стихи лорда Байрона настолько переоценивают?

– Ну, я так считаю, – ответила она. – И давно поняла, что, как бы ни старалась, вообще не могу оценить поэзию должным образом. Тем не менее я все-таки предприняла величайшие усилия, чтобы прочитать «Абидосскую невесту».

– Тщетные, насколько я понимаю?

Она кивнула, выглядя слегка пристыженной:

– Да, хотя, пожалуй, я бы с упорством продолжала, если бы библиотека не прислала мне сверток с двумя книгами, которые мне очень уж хотелось прочитать. Но я обнаружила, что больше не в состоянии сосредоточиться, и потому оставила попытки. А одна из книг была вполне достойной! – сказала девушка, словно оправдываясь, и добавила:

– «Жизнь Нельсона» мистера Саути[6] – она вам не попадалась?

– О да! Это действительно замечательный труд! Стоящий всех его «Талабасов», «Мэдоков» и «Проклятий»! Но, мисс Шоли, что это был за другой труд – не такой достойный! – который отвлек вас от «Аби-досской невесты»?

– Ну, это был роман, – призналась она.

– Предпочесть роман лорду Байрону! Ах, мисс Шоли! – насмешливо воскликнула миссис Кворли-Бикс.

– Да, я действительно его предпочла. Более того, я взялась за него с величайшим облегчением, потому что он о вполне обычных, реальных людях и в нем никто никого не убивает. Кроме того, он оказался исключительно занятным, как я и догадывалась. – Она застенчиво посмотрела на Адама и спросила, слегка запинаясь:

– Он написан автором «Разума и чувствительности»[7] , который – н-но, вы, возможно, не помните! – понравился мне, но м-мисс Оверсли сочла его слишком скучным. Я помню, что мы поспорили о нем однажды в вашем присутствии.