Джулиан Феллоуз

Снобы

Милой Эмме и Перегрину, а еще – дражайшему Микки, без которого эта книга была бы невозможна

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Impetuoso-Fiero <>

Глава первая

Не знаю, как вышло, что Изабел Истон свела знакомство с Эдит Лэвери. Вероятно, у них был общий знакомый, или они вместе заседали в каком-нибудь благотворительном обществе, а может быть, просто ходили в одну парикмахерскую. Но я помню, что довольно давно, буквально с самого начала, по какой-то причине Изабел решила, что Эдит – это такая немного необычная особа, обществом которой можно гордиться и понемногу угощать ею своих соседей из ближних поместий. Последующие события, конечно, подтвердили ее правоту, но когда я впервые встретил Эдит, ничто не предвещало ее большого будущего. Эдит, вне сомнения, уже тогда была весьма привлекательна, но все же не настолько, насколько она стала хороша позже, когда, как говорят модельеры, нашла свой стиль. Она была превосходным образчиком своего типа: светловолосая англичанка с приятными манерами.

Я знал Изабел Истон с раннего детства, мы вместе росли в Гемпшире и с тех пор поддерживали ту уютную нетребовательную дружбу, основу которой может составить только давнее знакомство. У нас было очень мало общего, но мы по пальцам могли сосчитать людей, которые помнили нас, когда нам было лет по девять и мы еще катались на пони, а потому нам приятно было встретиться время от времени. После университета я стал актером, а Изабел вышла замуж за биржевого брокера и переехала в Суссекс, так что наши пути редко пересекались. Мы жили в разных мирах, но Изабел льстило то, что к ней иногда заезжает на пару дней актер, которого показывают по телевизору (хотя так уж сложилось, что никто из ее друзей фильмов с моим участием не видел), а что до меня, то мне иной раз было приятно провести выходные с подругой моих детских игр.

Я оказался в Суссексе и в тот раз, когда Эдит впервые приехала к ним погостить, и могу свидетельствовать, что Изабел с большим энтузиазмом встречала свою новую подругу, пусть даже некоторые из наименее великодушных ее знакомых и отрицали это впоследствии. И радость ее была неподдельной: «Эту девушку ждет необычное будущее. В ней что-то есть». Изабел любила выражаться так, будто ей доступно некое тайное знание устройства мира. Я вспомнил эту ее фразу полчаса спустя, когда Эдит выходила из машины. Казалось, что миловидная внешность и мягкое обаяние – это все, что у нее есть, но я склонен был согласиться с нашей хозяйкой. Если сейчас оглянуться назад и задуматься, то некий намек на то, что должно было вскоре произойти, можно было усмотреть в форме ее губ. Рот Эдит был словно граненое стекло – четко очерченные, скульптурно вылепленные губы, напоминающее о кинозвездах сороковых годов. И еще – ее кожа. Англичане, как правило, вспоминают о коже в тех случаях, когда уже совершенно нечего больше похвалить. О хорошем цвете лица зачастую подолгу разглагольствуют, к примеру, когда речь заходит о тех членах королевской семьи, кому менее прочих повезло с внешностью. Как бы там ни было, у Эдит был самый восхитительный цвет лица, какой мне доводилось видеть: прохладные, чистые, пастельные тона словно под тонким и безупречно гладким слоем воска. Всю жизнь я питал слабость к красивым людям, и мне кажется, я стал на сторону Эдит в тот самый миг, когда впервые залюбовался ее лицом. В любом случае Изабел суждено было стать одним из тех пророков, что сами претворяют в жизнь собственные предсказания, потому что именно она отвезла Эдит в Бротон.

Бротон-Холл, да, да, тот самый дом Бротонов, был той незаживающей раной, что отравляла жизнь Истонов в Суссексе. Сперва бароны, затем – графы Бротоны, а позже, с 1879 года, – маркизы Акфильдские. Бротоны царили в этой части Восточного Суссекса намного дольше, чем большинство знатных фамилий Кента, Суррея, Эссекса и других ближайших к Лондону графств. Еще лет сто назад их соседи и вассалы, скромные фермеры, кое-как перебивались скудными плодами равнинной и болотистой земли у подножия холмов, но автомобильные и железные дороги, а также появление возможности работать в городе, а выходные проводить за городом, привели сюда толпы нуворишей, и, как Байрон в свое время, Бротоны однажды утром проснулись знаменитыми. И очень скоро, для того чтобы принадлежать к «высшему свету», той или иной семье просто необходимо было значиться в списке гостей Бротон-Холла. По совести говоря, эта семья не искала известности, по крайней мере сначала, но будучи самыми заметными аристократами в этой стремительно богатеющей местности, они не могли уйти от своей судьбы.

Им повезло не только в этом. Два брачных союза – один с дочерью банкира, другой с наследницей значительной части Сан-Франциско – помогли семейному кораблю Бротонов пересечь бурное море сельскохозяйственной депрессии и Первой мировой войны. В отличие от многих подобных родов, они почти полностью сохранили свою лондонскую недвижимость, а разнообразные манипуляции с собственностью в шестидесятые вынесли их к сравнительно безопасным берегам тэтчеровской Британии. Затем, когда социалисты и вправду начали пересматривать свои взгляды, они, к счастью для всех представителей высших классов, получили новое рождение и стали «Новыми Лейбористами», оказавшись значительно сговорчивее своих алчных политических предшественников. В общем, Бротоны представляли собой живой пример уцелевшей английской аристократической семьи. Они достигли 1990-х, практически не утратив ни престижа, ни – что еще важнее – своих владений.

Не то чтобы Истонам претило богатство или знатность Бротонов, – напротив, они боготворили своих родовитых соседей. Нет, вся беда была в том, что хоть они и жили всего в двух милях от Бротон-Холла и сколько бы Изабел ни говорила подружкам за ланчем на Уолтон-стрит, как им повезло – живут «буквально по соседству», но за три с половиной года Истонам так и не удалось ни ступить на эту благословенную землю, ни познакомиться с кем-нибудь из членов семейства.

Конечно, Дэвид Истон – не первый представитель верхушки среднего класса, обнаруживший, что в Лондоне поддерживать иллюзию аристократического происхождения значительно проще, чем среди жителей сельских поместий. Беда была в том, что, много лет обедая в клубе «Брукс», проводя вечера в «Аннабеллс», посещая скачки по субботам и во всеуслышание заявляя о своем неприятии современного, «мобильного» общества, он совершенно упустил из виду, что и сам является плодом этого общества. Такое впечатление, что он забыл о том, что его отец был управляющим на мелкой мебельной фабрике где-то в центральных графствах и родителям не без труда далось его обучение в Ардинглай[1]. Ко времени нашего знакомства, мне кажется, он бы искренне удивился, не найдя своего имени в «Дебретте»[2]. Помнится, как-то мне попалась на глаза статья, где приводились слова Роди Льюэллина, – тот жаловался, что ему не довелось учиться в Итоне (в отличие от его старшего брата), а ведь именно в Итоне человек находит себе друзей на всю жизнь. Как раз в этот момент мимо моего кресла проходил Дэвид. «Очень верно, – сказал он. – Не могу не согласиться». Я оглянулся, чтобы перехватить взгляд Изабелы, но по тому, с каким сочувствием она кивнула, понял, что она не разделяет моей иронии и полностью поддерживает мужа.

Со стороны порой кажется, что для брака жизненно важно, чтобы супруги разделяли иллюзии друг друга. Обычно Дэвиду ничего не грозило благодаря удачному сочетанию доброты Изабел и безразличия лондонских салонных львиц, которым все равно, о чем говорят их гости, – лишь бы они были в состоянии поглощать выставленную на стол еду и поддерживать беседу; но ему бывало по-настоящему мучительно больно, когда на званом ужине его начинали расспрашивать о последнем путешествии Чарльза Бротона в Италию или о том, удается ли новому мужу Кэролайн прижиться в семье, а ему в ответ приходится бормотать, что он с Бротонами не слишком близко знаком.

– Удивительно, просто невероятно, – немедленно следовал ответ. – А мне казалось, вы соседи.

Но даже утверждая, что не слишком близко знаком с Бротонами, Дэвид кривил душой. Он был с ними совсем не знаком.

Однажды, на коктейле на Итон-сквер, он высказался об этом семействе, а в ответ услышал:

– Смотрите, вон там – это же Чарльз! Вы просто обязаны меня ему представить – посмотрим, вспомнит ли он, где мы встречались в прошлый раз.

И Дэвиду пришлось сказать, что ему нехорошо (что более-менее соответствовало истине), отправиться домой и пропустить блестящий ужин, на который компания отправлялась в полном составе. В последнее время у него вошло в привычку принимать этакий слегка пренебрежительный вид когда речь заходила о Бротонах. Он не участвовал в беседе, и его молчание было громче любых слов, как будто именно он, Дэвид Истон, предпочел бы не заводить знакомства с этой семьей. Будто он уже пробовал их, и они пришлись ему не по вкусу. Хотя в действительности все обстояло ровно наоборот. Отдавая Дэвиду должное, я обязан сказать, что все эти неутоленные светские амбиции оставались для его сознания такой же тайной, какой они должны были оставаться для нас. Или, по крайней мере мне так казалось, когда я наблюдал, как он застегивает свое пальто из «Бабур» и свистом подзывает собак.

Так что неудивительно, что только Эдит могла предложить съездить в Бротон-Холл. Изабел спросила нас за завтраком в субботу, чем бы мы хотели заняться, а Эдит поинтересовалась в ответ, нет ли поблизости какой-нибудь местной «величественной твердыни», и если есть, то, может быть, туда и съездить? Она посмотрела на меня.

– Я не против, – отозвался я.

Я заметил, как Изабел бросила взгляд на Дэвида, с головой ушедшего в «Телеграф» на том конце стола. Я знал о ситуации с Бротонами, и Изабел знала, что я знаю, хотя, будучи англичанами, мы, естественно, никогда это не обсуждали. Так уж вышло, что я пару раз встречал Чарльза Бротона, не блещущего сообразительностью увальня, в Лондоне, на этих чудовищных вечерах, где шоу-бизнес и общество сходятся, но, как это случается при слиянии двух рек, редко смешиваются. Это мимолетное знакомство я держал в тайне от Изабел, не желая сыпать ей соль на рану.

– Дэвид? – произнесла она.

Он перевернул страницу широким, исполненным безразличия жестом.

– Езжайте, если хотите. Мне еще надо в Льюс. Саттон опять потерял крышку от бензобака газонокосилки. Ест он их, что ли.

– Я могу заняться этим в понедельник.

– Не стоит. Мне все равно нужно еще пару картриджей. – Он посмотрел на нее. – Нет, правда, ты поезжай.

В его взгляде читался упрек, Изабел в ответ состроила такую мину, будто ей выкручивают руки. А дело было в том, что между ними существовало молчаливое соглашение не появляться в этом доме в качестве «простонародья» с билетами в руках. Сперва Дэвид избегал этого, потому что рассчитывал вскорости узнать семейство поближе и ему не хотелось рисковать – первая встреча ни в коем случае не должна была произойти при неудачных обстоятельствах. Но проходили месяцы, годы, и непосещение этого дома постепенно стало чем-то вроде принципа, как будто Дэвид не хотел давать Бротонам возможности злорадствовать, увидев, как он платит немалые деньги за то, что по праву причитается ему бесплатно. Но Изабел была прагматичнее мужа – женщины вообще прагматичнее мужчин, – и она постепенно сжилась с мыслью, что им предстоит занять «подобающее положение в этих краях» с некоторым запозданием. И теперь ей было просто любопытно своими глазами увидеть владения, ставшие символом непрочности их собственного положения в обществе. Особенно уговаривать ее не пришлось. Втроем мы погрузились в «рено» не первой молодости и отправились в путь.

Я спросил Эдит, много ли она знает о Суссексе.

– Не очень. У меня одно время был друг в Чичестере.

– Это модный уголок.

– Правда? Я не знала, что у графств одни уголки моднее других. В этом есть что-то американское. Как хорошие и плохие столики в ресторане.

– Вы знаете Америку?

– Я прожила несколько месяцев в Лос-Анджелесе после школы.

– Зачем?

Эдит рассмеялась:

– Почему бы и нет? Зачем люди едут куда-то в семнадцать лет?

– Я не знаю, зачем ехать в Лос-Анджелес. Чтобы стать кинозвездой разве что.

– А может, я и хотела стать кинозвездой. – Она улыбнулась мне с едва уловимой грустью (позже я понял, что это очень характерное ее выражение лица), и я заметил, что глаза у нее не голубые, а скорее дымчато-серые.

Мы свернули на широкую, усыпанную гравием дорожку, проехав между двумя каменными колоннами, увенчанными свинцовыми оленьими головами – с рогами, все как полагается. Изабел остановила машину.

– Потрясающе, не правда ли! – сказала она.

Перед нами воздвиглись внушительные стены Бротон-Холла. Эдит восхищенно улыбнулась, и мы поехали дальше. Она не сочла дом изумительным, да и я тоже, хотя в своем роде он производил впечатление. В любом случае, он был очень большой. Казалось, его спроектировал предшественник Альберта Спира, родом из восемнадцатого века. Основную часть здания, гигантский гранитный куб, соединяли с двумя кубами поменьше приземистые и громоздкие колоннады. К сожалению, кто-то из Бротонов в девятнадцатом веке снял с окон частые переплеты и заменил их на цельные зеркальные стекла, и теперь они слепо воззрились на парк пустыми глазницами. По углам дома высились четыре купола, как наблюдательные вышки в концентрационном лагере. В целом здание не столько дополняло вид, сколько загромождало его.