Джулиан Феллоуз - Снобы

– Адела ее видела где-то на днях.

– Как она?

– Неплохо, я думаю.

Это тернистый путь, если позволите. Мне не хотелось говорить, что вид у нее был удрученный, чтобы не будить в его груди надежду, обреченную на разочарование, но не хотелось мне и говорить, что она сияла от счастья, потому что это причинило бы ненужную боль. И было бы, насколько я понял по рассказу Аделы, неправдой.

– Ты увидишь ее в ближайшее время?

– Я думал, не пригласить ли ее на обед.

– Скажи ей… скажи ей, что я сделаю, как она захочет. Ну, понимаешь. Чтобы ей было удобно. – Я кивнул. – И передавай ей привет и мою любовь.

Как и следовало ожидать, Дэвид не получил особого удовольствия от своего путешествия в Вальхаллу. Как часто бывает в таких случаях, воплощение мечты влечет за собой ее развенчание. В своем воображении Дэвид и ему подобные видят себя истинными представителями круга избранных, закадычными приятелями половины пэров и лордов страны; он представлял себе, как обменивается историями о друзьях детства и строит планы снять на две семьи виллу в Таскании. В действительности попытки вести себя таким образом только приносят им разочарование и озлобляют, потому что они оказываются в ситуации, где с ними обходятся пренебрежительно, как с пришельцами из иного мира, те самые люди, кого они всю сознательную жизнь боготворили и копировали.

– Должен сказать, – бурчал он, забираясь на заднее сиденье моей машины, – эти Боханы показались мне довольно непростыми в обращении. Вы их знаете?

– Я когда-то был с ним немного знаком.

– Правда? Я даже не знаю, что о нем и думать.

Я улыбнулся:

– Он слабоумный. А она что за человек?

– С ней очень нелегко, я вам скажу.

Изабел кивнула:

– Диана Бохан пошла на непростую сделку, и только зависть окружающих как-то позволяет ей чувствовать, что она не зря это сделала. Интересно, долго ли она вытерпит. Лет через пять мы определенно прочтем в газетах, что она сбежала с местным доктором.

Адела покачала головой:

– Нет, не прочтем. Я познакомилась с ней, когда она дебютировала. Она проживет жизнь и с Гитлером, если он даст ей титул и дом.

Изабел подняла брови:

– По-моему, я бы предпочла Гитлера. Меня заинтересовал этот короткий разговор, потому что хоть они и насмехались над достойным жалости лицемерием Дианы Бохан, я хорошо понимал, что Адела, и Дэвид, и даже Изабел, что бы они ни говорили, по существу, одобряли ее сговор с дьяволом. Возможно, никто из них и не был бы готов связать свою жизнь с тем, кто им отвратителен, но те из их знакомых девушек, что так поступили (а я могу назвать таких не менее семи, просто заглянув в свою телефонную книжку), не были достойны презрения в их глазах, если не нарушали условий контракта. Для обитателей этого мира именно в этом и заключалось истинное преступление Эдит. Не в том, что она вышла за Чарльза, не любя его, а в том, что оставила его, чтобы любить другого. Для них безрассудством было отказаться отложных ценностей, в приверженности которым она расписалась при заключении брака, и попытаться вернуться к ценностям вечным. Ее решение не было практичным, оно не было mondaine[44]. Американцы могут прикидываться, что восхищаются этим – в литературе, если не в жизни, – но англичане, по крайней мере наиболее обеспеченная часть среднего класса и высших слоев общества, – нет. В Штатах история отречения[45] описывается как: «Он отказался от целого мира ради любви», – а англичане, по крайней мере определенного типа, видят в этом только ребячество, безответственность и абсурдный поступок.

Вот по каким законам судили Эдит и признали ее виновной.

Задача передо мной стояла непростая. С одной стороны, у меня было поручение от леди Акфильд, которое я поклялся выполнить – попросить Эдит, чтобы она не препятствовала быстрому разводу, – а с другой – в Бротоне мне ясно продемонстрировали, что Чарльз все еще любит свою жену.

– И что ты собираешься сказать? – спросила Адела утром того дня, когда я пригласил Эдит пообедать вместе.

Естественно, я все рассказал жене. Не помню, чтобы я обещал хранить дело в строжайшей тайне, но даже если бы именно так и было, я не считаю, что такие клятвы подразумевают и супруга, за вычетом разве что самых исключительных случаев. Ничто так не раздражает, как жизнь бок о бок с хранителем важных тайн.

– То, чего ждет от меня леди Акфильд, я полагаю.

– Только не говори мне, что собираешься отстаивать права этой несчастной девочки, Марло.

Я покачал головой:

– Нет, в это я ввязываться не стану. Скажу только, что они хотят, чтобы все поскорее закончилось, и все.

Адела размышляла:

– Скажи, что леди Акфильд хочет, чтобы все скорее закончилось. Это будет ближе к истине. – Учитывая ее предубежденность, я счел это очень справедливым и похвальным замечанием.

Мы договорились с Эдит встретиться в «Капризе». Он сочетает в себе чистые, строгие линии интерьера с легким и ненавязчивым шармом. Я рассудил, что все это будет подходящими декорациями к предстоявшему нам разговору. По прибытии я обнаружил, что нам отвели столик в отдалении от бара. Случайность, но очень удачная. Я заказал шампанского, чтобы взбодриться, и принялся ждать свою гостью.

Эдит была рада моему выбору заведения. В последнее время Саймон много работал и зарабатывал вполне уважительные суммы, но учитывая выплаты за купленное в рассрочку жилье, жену и разнообразные долги, которые приходится отдавать каждому актеру, когда дела вроде бы опять начинают идти в гору, он был не особенно охоч до развлечений в Уэст-Энде, разве что за чужой счет. Эдит смогла бы это устроить, четких инструкций о том, сколько именно она может тратить, ей не давалось, но ей не хотелось пускать деньги Чарльза на что-то, кроме самого необходимого. И хотя она временами довольно широко трактовала это понятие, но все-таки выгуливать и угощать Саймона на деньги Чарльза казалось ей нечестным. А самая тоска была в том, что своих собственных денег у нее не было, – и это казалось ей очень странным, так далеко она ушла от мира своего детства. Во всяком случае, она всегда была рада поводу нарядиться и выйти в люди.

Мы чмокнули друг друга в щеки, поболтали немного и сделали заказ, при этом ни на минуту не забывая, что впереди нас ждет довольно непростой разговор, но по взаимному согласию мы дождались, пока нам принесут первые блюда. И вот цыпленок для меня и горячие hors d'oeuvres[46] для Эдит оказались на столе. Официант наполнил наши бокалы и удалился.

– В прошлые выходные мы виделись с Дэвидом и Изабел, – начал я. – На самом деле, мы у них ночевали.

– Как у них дела?

– Хорошо. Дэвид очень занят, хотя я так толком и не знаю, чем. – Я помолчал. – Мы все вмести ездили к Бротонам.

Эдит откусила кусочек от чего-то в тонком кляре.

– Дэвид, должно быть, получил истинное наслаждение.

– Вряд ли. Ему весь день пришлось общаться с Дианой Бохан. Он очень старался произвести на нее впечатление, но, кажется, не слишком преуспел.

– Еще бы. Я с ней на днях в «Питер-Джонс» столкнулась, и она от меня так нос воротила.

Она продолжала есть и пить с аппетитом, но не собиралась ни малейшим образом помогать мне с моей задачей. Вздохнув про себя, я внутренне собрался и настойчиво продолжал:

– Там была леди Акфильд.

– Так я и подумала. Как поживает дорогая «Гуджи»? – Конечно же, в ее словах присутствовала ирония, но не было неприятной горечи. Дурацкое прозвище снова оказалось в кавычках, как в первые недели ее замужества. И в этом было осознание барьера, непреодолимой границы, которая теперь разделяла существование ее свекрови и ее собственное.

– Очень неплохо, по-моему. Конечно же, она захотела поговорить о тебе.

– В этом нет никакого такого «конечно». Ты меня удивляешь. Гуджи не из тех, что любят обсуждать свои семейные проблемы. Ты должен понимать, что тебе сделали большой комплимент.

– Я думаю, она сочла, что я могу ей пригодиться.

Эдит кивнула. Намек попал в цель, и она начала догадываться, что этот разговор может выйти на более глубокие воды, чем она предполагала.

– М-м?

– Она сообщила мне, что ты планируешь подождать два года до развода.

Эдит посмотрела на меня с неопределенным выражением лица.

– Они не этого хотят. Они хотят, чтобы Чарльз развелся с тобой сейчас. Сию же секунду. Ей нужно знать, что ты об этом думаешь.

Я почувствовал некоторое облегчение. Все слова были произнесены. Эдит перестала есть и осторожно положила вилку на тарелку. Очень вдумчиво отпила вина, будто наслаждаясь вкусом каждой капли. Я думаю, она ощутила, что настал тот самый момент. Конец ее замужества. Я не совсем уверен, насколько она по-настоящему понимала, что именно к этому приведет ее роман с Саймоном, до этого самого мгновения. Но должен отметить, что голос ее звучал достаточно спокойно, когда она заговорила.

– Ты хочешь сказать, они хотят, чтобы Чарльз развелся со мной по причине супружеской неверности. И вызвал в суд Саймона.

Я кивнул:

– Скорее всего. Не уверен, что в наши дни это все еще работает именно так, но общая мысль такова. Подробно мы вообще-то не разговаривали. Если бы он стал разводиться с тобой сейчас, ему понадобилась бы причина – или теперь это уже не обязательно? Я не очень уверен.

– Не могу сказать, что это поступок настоящего джентльмена.

– Вряд ли настоящие леди убегают с женатыми актерами.

Она кивнула и вернулась к еде.

– Итак, чего ты хочешь от меня? Что я должна сказать?

– Мне кажется, они хотели бы знать наверняка, что если развод начнется, ты не попытаешься внезапно его оспорить. Тебе это не будет интересно, но разницы в… ну, в деньгах не будет никакой.

Она посмотрела на меня довольно грустно:

– Мне не нужно денег. По крайней мере, не так много. Меньше, чем Чарльз дал бы мне не задумываясь, если бы я попросила.

– Я знаю, – сказал я. – Я так и сказал леди Акфильд.

– В любом случае, – продолжала она после паузы, – в этом предложении особой щедрости нет. Теперь в таком процессе нет «обвиняемых». Так что с финансовой точки зрения все равно никакой разницы. Ты не знал? – Я покачал головой. – Ну, могу поспорить, Гуджи знала.

Какое-то время мы ели молча. Вернулся официант, унес тарелки и вернулся с блюдом лососевых котлеток и миской pommes allumettes[47]. Но предмет разговора оставался на столе, как рыдающий воском канделябр. И Эдит завела разговор о человеке, о котором мы оба думали.

– А что обо всем этом думает Чарльз? Я полагаю, он тоже там был. Ты с ним говорил?

– Да, я с ним говорил. – Хотя формально мой ответ был правдив, но по сути это была ложь, ведь Чарльза не было в комнате, когда леди Акфильд излагала мне свои планы, о чем, собственно, Эдит и спросила. Я очень сомневаюсь, что он позволил бы матери так разговаривать, если бы присутствовал. Меня вдруг начала угнетать эта недосказанность, и я уточнил: – То есть его не было, когда я говорил с его матерью, но он вернулся на следующий день.

– И?

– Он сказал, что послушается твоего решения. Сделает так, как ты захочешь.

– Вот это больше на него похоже. Бедный Чарльз. Как он?

Этого я и боялся. Если бы я мог сказать, что он выглядит бодрым, веселым и настоящим денди, я бы так и сказал. Я постепенно начинал соглашаться с леди Акфильд – пора уже прекратить этот неудачный эксперимент по межвидовому скрещиванию. Но вся беда в том, что он совсем не выглядел бодрым и веселым.

– Нормально, – сказал я. – Не думаю, что все это сильно пошло ему на пользу.

– Не пошло, – она положила себе еще картофеля. – Кларисса была там?

Я кивнул, и Эдит промолчала. Я уже собирался сказать ей, чтобы она выбросила из головы все, что ей могли рассказать, что это всего только слух, пущенный леди Акфильд, ничего больше, – но я промолчал. Какой в этом смысл? Ей придется отпустить Чарльза, и что хорошего в том, чтобы мешать ей поскорее принять это решение? Все оставшееся время мы болтали про Саймона, актеров, Изабел, покупку квартиры, но когда мы уходили, Эдит вернулась к теме.

– Дай мне немного подумать. – Она чуть улыбнулась. – Конечно, мы оба знаем, что я сделаю то, о чем меня просят, но дай мне немного подумать. Я тебе позвоню.

* * *

Эдит Бротон не пошла домой – вернее, не вернулась на Эбери-стрит – сразу. Стоял свежий солнечный весенний день, когда все кажется четко очерченным, как витраж, прозрачным и ярким, как драгоценный камень. Она была тепло одета, и потому, пройдя мимо «Ритца», свернула налево в Грин-парк. Она шла по аллее, мимо Уимборн-Хаус, мимо отреставрированного и украшенного статуями великолепия Спенсер-Хауса, итальянской пышности Бриджуотер-Хауса – золотой громады, выстроенной герцогами Сатерлендскими, которые и жили там много-много лет. Их герцогини верховодили над лондонским обществом, одна за другой, созывая в разные эпохи знатных и достойных под эти своды, и те всходили по гигантской позолоченной лестнице в величественнейший из лондонских залов и оказывали почтение богатству и власти друг друга.