– Будем надеяться, что на свет всплывет еще что-нибудь. – Чарли не добавил: «Раньше, чем кто-то пострадает».

– О, Чарли! – Он выглядел таким отчаявшимся – мужчина, отец, со связанными руками. Именно таким он был в тот давний зимний день, когда покорно повернулся и ушел.

И вдруг она поняла, что никто из родителей не любил ее так, как Чарли. Не будь она так молода и испугана, не будь у нее ребенка, она могла бы во всем разобраться гораздо раньше. И принять иное решение. Но теперь исправлять ошибку было слишком поздно.

Но еще не поздно вернуть хотя бы частицу того, чего они лишились.

Мэри медленно поднялась и подошла к Чарли. Он не шелохнулся. Он стоял неподвижно, боком к темному стеклу, в котором отражался его четкий профиль. Не сознавая, что делает, Мэри обвила обеими руками его шею. Поначалу он сопротивлялся, а потом с приглушенным всхлипом обнял ее. Пресс-папье, согретое его руками, вдавилось ей в спину.

Мэри запрокинула голову, и их губы встретились. Почему никто, кроме Чарли, никогда не целовал ее вот так? Поцелуй длился вечно. «Как падение, – мелькнуло у нее в голове, – медленное погружение в бездонный омут». Пресс-папье с гулким стуком упало на пол. Чарли зажал ее лицо в ладонях и притянул к себе так жадно, как задыхающийся человек глотает свежий воздух. На миг и Мэри ощутила ту же неотвратимую потребность. Как ей жить без Чарли? Выживет ли она?

И в то же время происходящее было таким правильным и знакомым, ее окутывал запах мыла, крема для бритья и особый аромат кожи, присущий только Чарли. Под его нижней губой остался клочок щетины, ускользнувший от бритвы. Мэри по-кошачьи провела по нему языком, и Чарли издал гортанный стон. Она едва дышала, так крепко он сжимал ее в объятиях, но и не думала вырываться. Ни сейчас, ни когда-нибудь потом.

– Останься на ночь, – прошептал он, касаясь губами ее волос.

Об этом Мэри мечтала больше всего в жизни. Но, услышав, напряглась и отстранилась.

– Чарли, но что я скажу Ноэль? Не говоря уже о маме?

Он хотел самодовольно усмехнуться, но улыбка получилась кривоватой.

– Ты забыла, что нам уже давно исполнилось восемнадцать?

– Правда? А я и не заметила.

Улыбка сползла с его лица, он впился в нее серьезным взглядом.

– Я не стану уговаривать тебя, Мэри. Потому, что сейчас готов сказать что угодно, а это повредит нам обоим.

– Ладно. – Мэри переступила на дрожащих ногах. Ее подташнивало, желудок как будто свободно плавал где-то внизу живота.

– Ладно? Ты о чем?

– Я останусь, – объяснила она и приложила палец к его губам, мешая возразить. – Но не потому, что так хочешь ты, а потому, что этого хочу я, Только пообещай мне одно…

– Что?

– Что на завтрак мы не будем есть картофельную запеканку. – Несмотря на дрожь в коленях, она сумела улыбнуться. – Этого я не вынесу!

– Договорились. – Чарли улыбнулся и робко взял ее под руку с видом старомодного поклонника, предлагающего вечернюю прогулку. Даже Руфус запрыгал у его ног, напрашиваясь на приглашение.

И тут наступил миг, когда Мэри могла бы повернуться и уйти. Но затем Чарли протянул руку, отвел с ее щеки прядь волос, и она поняла, что обратного пути нет.

В спальне с огромным окном, обращенным к озеру, Мэри осторожно присела на кровать. Она была застелена выцветшим стеганым одеялом, которое, похоже, служило семье не первый десяток лет. Наследство его жены? Во внезапном приступе ревности Мэри представила себе, как Чарли и Вики вдвоем укрывались этим одеялом. Наверное, на этой постели они и зачали дочь.

Чарли сел рядом с ней, и старая сосновая рама кровати скрипнула под тяжестью его тела.

– Ты не передумала?

– Нет. – Она повернулась к нему, вдруг осознав, чего хочет – по крайней мере на минуту. – Просто обними меня, Чарли.

Какие бы сомнения ни терзали ее, в объятиях Чарли они развеялись. Как в самом начале… В выемку его плеча удобно умещалась ее голова. Волосы за ухом Чарли щекотали ей переносицу. Разница была в одном: теперь он обнимал ее изо всех сил, помня, что когда-то им уже пришлось расстаться.

– Знаешь, чего мне особенно недоставало? Твоего запаха. – Он провел ладонью по ее шее и продолжал приглушенным голосом: – Когда ты вернулась к родителям, я целый месяц не мог заставить себя поменять постельное белье. Все вещи вокруг казались мне частицами тебя, о тебе напоминало все – волосок в раковине, памятная записка, нацарапанная твоей рукой. А твой аромате… – Он помолчал. – Он преследовал меня повсюду. Первые несколько недель после переезда мне все казалось, что я что-то забыл в старом доме. Но я ничего не забыл. Просто на новом месте не чувствовал твой запах.

Это признание избавило Мэри от остатков осторожности, заставило ее выпустить воспоминания из тайников души. Она улыбнулась, касаясь губами его теплой шеи.

– А я по ночам часто лежала без сна, думая о тебе и гадая, вспоминаешь ли ты обо мне, – созналась она. – Я позвонила бы тебе, если бы знала, что мне не помешают. Но мама услышала бы мой голос.

Чарли вздохнул.

– Да, она даже не пыталась помочь нам.

Мэри ждала обычного прилива раздражения, но не ощутила его. Должно быть, сама не сознавая, она уже давным-давно простила мать.

– Она ни в чем не виновата, – продолжала она вслух. – Мне следовало набрать номер. Я должна была сказать тебе… – Она не договорила. Не во всем было легко признаться.

– Сказать мне что?

Она подняла голову. Сквозь слезы его лицо казалось размытым.

– Что я совершила ошибку.

– Как долго я ждал, когда ты это скажешь. – Он коснулся ее ресниц, и по щеке скатилась слезинка.

Чарли медленно раздел ее, потом разделся сам. Обнаженные, они вытянулись на постели. Все было, как в недавнюю ночь: немного страшно, но не так, как представлялось Мэри. Тогда она действовала, повинуясь порыву: все вышло случайно. Но на этот раз она понимала, на что идет. Последствия были очевидны. Кому-нибудь из них эта ночь причинит мучительную боль. А может, пострадают они оба.

Но в эту минуту ничто не имело значения. Перестал существовать весь мир. Уцелели только они и теперь лежали лицом к лицу, согревая друг друга.

«Какой он худой – кожа да кости», – думала Мэри. Так часто говаривала мать Чарли. Его ноги были длинными, даже пальцы на ногах. Мэри провела ладонью по выпирающим ребрам Чарли. Она любила его целиком. Любила его худобу, ровные плоскости мышц, похожие на грани драгоценного камня. Ей нравилось, что он не стеснялся ее прикосновений к самым неожиданным местам – к ямкам под коленями, к заросшим подмышкам. Это не казалось ему странным. Он вовсе не считал Мэри чудачкой или извращенной женщиной. Все происходящее нравилось ему так же, как и ей.

Мэри выгнула спину, едва он прикоснулся губами к ее груди, вобрал в рот сначала один, а потом второй сосок. Это была изощренная ласка. Мэри захотелось плакать. Именно этого она ждала много минут, часов и лет. Воспоминание о недавней ночи, когда Чарли предавался с ней любви на траве, превратилось в сладкий сон, после которого, пробудившись, она снова очутилась в его объятиях. Она тихо заплакала, когда он спустился ниже, упиваясь ее вкусом, исследуя ее языком. Наслаждение накатывало на нее чередой волн.

Он поднялся на колени, наклонился над ней. Его лицо скрывала тень.

– Я не слишком спешу? – прошептал он.

Мэри только покачала головой – говорить она не могла, у нее перехватывало дыхание. Чарли все понял и постарался не спешить. Он медленно проскальзывал в нее, заполняя ее целиком. Мэри зажмурилась, чтобы получше запомнить это мгновение. Их тела покрылись потом, липли друг к другу и при прикосновениях издавали негромкие чмокающие звуки. Мэри знала: она кончит, стоит ей слегка приподнять бедра. А этого она пока не хотела. Она жаждала продлить ощущения, растянуть блаженные минуты.

– Чарли… – прошептала она, запуская пальцы в его волосы и касаясь кожи. Она сама не понимала, что собирается сказать. Не успев оформиться, мысль отложилась где-то в подсознании. Если бы она сумела выразить ее, то спросила бы: «Почему в тот день ты не увез меня? Почему не взял за руку и не увел прочь?»

Чарли осторожно двигался внутри ее, наслаждаясь каждым ударом, который приближал их к завершению сегодняшнего вечера. Луна заглядывала в окно безмятежным немигающим глазом. Даже над озером воцарилась тишина. Не слышалось ни криков птиц, ни шелеста листьев. Казалось, весь мир затаил дыхание.

Экстаз охватил Мэри внезапно.

Чарли взлетел на вершину спустя мгновение, что-то выкрикнув сквозь стиснутые зубы. Он содрогался, запрокинув голову, капли пота теплым дождем сыпались на лоб и щеки Мэри.

Потом они долго лежали неподвижно, прислушиваясь к биению сердец и оставаясь соединенными. Мэри не знала, где кончается ее тело и начинается тело Чарли. Так бывало с ним всегда.

Наконец он перекатился на бок.

– Ты лежишь так тихо, – произнес он, отводя с ее виска прилипшие волосы.

– Я просто задумалась.

– О чем?

– О яблоках. – Она улыбнулась, глядя в потолок. – Помнишь тот маленький сад возле загона? На ветках, свисающих через ограду, никогда не оставалось ни единого яблочка.

Краем глаза она заметила на лице Чарли улыбку.

– Да, помню. Эти яблоки были по вкусу лошадям.

Мэри потянулась, с удовольствием слушая хруст суставов. Даже легкая боль во всем теле казалась ей блаженством.

Они лежали рядом, держась за руки в темноте и продолжая молчать, чтобы не разрушить чары. Оба знали, что вскоре реальность вторгнется в их мирок. Мэри придется встать, чтобы позвонить домой. Чарли босиком прошлепает в кухню и выключит духовку, из которой уже давно пахнет подогретой запеканкой. Но пока безмятежные минуты текли одна за другой, а луна все заглядывала в окно.

Мэри представилось, как она кусает яблоко. Она почти ощутила его кисло-сладкий вкус, почувствовала, Как прозрачный сок стекает по подбородку. Она помнила, как в воздухе пахло яблоками. И Чарли, ее Чарли, стоял рядом, рослый и гибкий, с обветренными щеками, и тянулся к самой высокой ветке.


На следующее утро, приехав домой около десяти часов, Мэри с удивлением обнаружила, что ее мать уже встала – с помощью Ноэль, которая без особого успеха пыталась снять с нее ночную рубашку. Дорис не сопротивлялась, но и не помогала ей. Она просто сидела, безвольно опустив руки. Как кукла из сушеных яблок в витрине магазина «Корзина».

– Бабушка, если ты мне не поможешь, я не смогу раздеть тебя. – Ноэль сумела высвободить из рукава одну руку и держала вторую, продевая ее в рукав.

– Ради Бога, не кричи! Я еще не глухая. – Голос Дорис был приглушен складками ткани, закрывшей лицо.

– Я не кричу, – спокойно ответила Ноэль. – Я только хочу…

Мэри шагнула к ним.

– Дай-ка я помогу.

Вместе им удалось снять рубашку.

Ноэль благодарно взглянула на мать поверх бабушкиной головы, седые волосы на которой торчали дыбом и походили на пух, вылезающий из вспоротой подушки.

– Вот и хорошо, бабушка, а теперь мы поможем тебе дойти до ванной. Я уже приготовила тебе горячую ванну. Ты сможешь встать? Вот так. Отлично, у тебя все получается.

– Я еще не инвалид, – фыркнула Дорис, когда Мэри и Ноэль взяли ее под руки. – Просто после вчерашнего немного ломит кости. Если бы не эта отвратительная женщина… – Она нахмурилась, не глядя на дочь и внучку. – Кто, ты говоришь, она такая? Учительница Эммы? Ох уж эти мне нынешние школы! Каждый Том, Дик и Гарри мнит себя знатоком детской психологии!

– Это был психолог из суда, помнишь, бабушка? – терпеливо объяснила Ноэль уже в десятый раз. Она выглядела бледной и измученной, но более сдержанной, сосредоточенной, чем-то напоминая судно, которому удалось взять верный курс.

– А что случилось? – спросила Мэри.

– Она потеряла равновесие и упала. Вчера, когда здесь была доктор Хокинс. – Ноэль поджала губы и умолкла.

– Хокинс? Кто это? Моего врача зовут Хэнк Рейнолдс. Можешь убедиться сама. – Дорис указала на столик в углу, на котором лежала записная книжка в красном переплете.

У Мэри упало сердце. Неужели ее мать лишилась рассудка? Думать об этом было невыносимо. Обнаженная, Дорис выглядела особенно немощной, ее кожу сплошь покрывали морщины, плоские груди висели, как пара старых носков. Мэри вдруг осознала, что ее мать всего несколькими годами моложе тех старых дам из церкви, которых она навещала когда-то, затворниц, к которым Дорис заходила дважды в неделю, выполняя мелкую домашнюю работу и принося еду. В то время Мэри была еще ребенком, и эти женщины казались ей совсем дряхлыми. А теперь одной из них стала ее мать. Мэри вдруг растерялась, словно из виду исчез с детства знакомый ей ориентир.

– Горячая ванна пойдет тебе на пользу, мама, – весело и бодро произнесла она, надеясь, что мать не спросит, где она провела минувшую ночь. Вдвоем с Ноэль они усадили Дорис в ванну.

Наблюдая, как Ноэль осторожно трет спину Дорис намыленной губкой, Мэри пережила головокружительный приступ дежа-вю. Она уже видела подобную сцену, только теперь ее участницы поменялись ролями. А прежде Дорис водила мочалкой, а малышка Ноэль лежала в ванне. У Мэри защемило сердце.