- Не торопись, помедленнее, - пробормотал он. Но Женевьева не хотела медленнее. Она хотела скорости и жара страсти, всех тех вещей, что помнила до сих пор.

- Нет! - возмутилась она. И тут же смело рванула его белую рубашку. Его кожа горела от ее прикосновений, его мускулы подергивались под ее пальцами, великолепно демонстрируя его силу.

- Я хочу тебя, Женевьева, - прохрипел он, и его рубашка отлетела в сторону...

- Ты стал намного красивее, чем когда был мальчишкой, - прошептала она, с благоговением исследуя его своей рукой. Его кожа имела золотисто-коричневый оттенок, приобретенный под индийским солнцем, тело принадлежало большому и сильному мужчине. Ее прикосновения заставляли его дрожать, а когда ее пальцы добрались до его сосков, он вздрогнул. Женевьева забыла о себе, затерявшись в диком потоке, несущимся по ее венам, как терпкое вино, как ветер, что бил им в лицо, когда они катались на "Летающих Лодках".

Она подалась вперед и прошлась губами по его плоскому соску, пробуя его на вкус кончиком языка, в ответ раздался резкий стон. Она мягко рассмеялась, празднуя одержанную победу. На сей раз она сама была нападающей стороной! Она уже не та чувствительная мисс, погружаемая в счастливое забытье любым касанием его пальца. Она... Она... Она...

Его рука, ласкающая ее ногу, вызвала в ней чувственный шок, заставивший ее тело изгибаться и корчиться; всякие связные мысли вновь покинули ее голову. Она его остановит, конечно, она это сделает! Но возникло одно препятствие: ах, если бы он не пил мед из ее груди, и эта сладость, этот мед, не распространились бы по ее венам, не давая двинуть ногами. Она помнила это. Этот яд, это нездоровое желание, раздвинувшее для него ее ноги, желание неизвестно чего, отринувшее далеко-далеко все правила ее предыдущей жизни и бросившее ее в карету, направляющуюся в Гретна-Грин.

Его рука поднялась выше ее подвязки, коснувшись голой кожи, которая еще никогда не казалась настолько мягкой. Казалось, Женевьева словно ощущала это через Тобиаса, будто это вовсе не его рука, а ее, скользила по коже столь же гладкой, как у младенца, постепенно сдвигаясь на внутренню сторону, погружая один палец в...

Женевьева выгнула спину. Его губы вновь захватили ее, быстро и безжалостно, а его рука все еще находилась там, где никто и никогда не касался ее, кроме него. Все, что ей оставалось, это обхватить руками шею Тобиаса настолько крепко, насколько ей хватило сил, поскольку трепет возбуждения усиливался, почти пугающе разрастаясь и распространяясь вниз по ногам, заставляя сопротивляться его пальцам... Это было гораздо лучше, чем семь лет назад. Это стоило загубленной репутации. Это стоило всего. Даже Эразмуса.

И затем - какое блаженство! - там уже была не рука Тобиаса, а он сам, вошедший в нее со стоном, вырвавшимся из его горла. Она замерла.

- Женевьева? Тебе больно?

Нет, он не причинил ей боли. Просто... просто она почувствовала его - неясное, восхитительное чувство, словно она являлась частью Тобиаса. Женевьева ощутила вкус собственных слез.

- Женевьева? - Его голос был напряжен, похоже, он сжал зубы. И он не двигался.

Тогда она сама начала двигаться под ним: выше и выше, искры наслаждения достигли пальцев ног. Снова вверх, и еще раз. И тут со стоном удовольствия к ней присоединился Тобиас, погружаясь в нее так, словно перестал себя конролировать, перестал ощущать границы между его и ее телами. Жидкое золото прокатилось по ее ногам, подобно вспышке летней молнии. Женевьева последний раз выгнулась под Тобиасом, содрогаясь и дрожа, и успев выкрикнуть его имя прежде...

Взрыв удовольствия накрыл ее с головой, и она утонула в нем, ощущая пульсацию даже в кончиках пальцев. Женевьева вскрикнула, спрятав лицо на груди Тобиаса, и позволила блаженству охватить все ее тело, огненные волны наслаждения накатывали снова и снова, прежде чем окончательно затихнуть.

После она даже не открыла глаз, слишком усталая, слишком слабая и слишком горячая. Казалось, он это понимал. Она лежала, чувствуя, как ее волосы прилипли ко лбу, а к глазам подступают слезы. Он поцеловал ее щеку, ее губы, ее шею. Она все еще не открывала глаз. Тогда он начал застегивать ей платье, очень аккуратно и очень ласково.

Несколько секунд спустя Женевьева услышала, что Тобиас открыл занавески. Похоже, дождь почти прекратился, но она не станет... она не может открыть глаза. Это означало бы возврат к действительности, к необходимости принять горькую правду. Она снова обесчещена.

Как после этого она может выйти замуж за Фелтона? Снова обесчещена. Снова. Возможно, она так бы и продолжала лежать на этой потрепанной кушетке, не желая возвращаться к своей разбитой жизни. Но тут вернулся Тобиас и, приподняв ее, прижал к своей груди явно неподобающим образом. Но, будучи и так обесчещенной, ей казалось бессмысленным умолять его об осмотрительности.

Когда он, наконец, заговорил, его голос все еще срывался - последствия испытанной эйфории.

- В следующий раз, Женевьева, нам лучше найти подходящую кровать. На ней мы могли бы заняться любовью медленно, для разнообразия.

Она откинулась назад и не позволила вырваться замечанию, пришедшему на ум. Насколько медленно они могли бы это проделать? До того, как вообще отказаться от каких-либо попыток, Эразмус опускал все те предварительные ласки, что использовал Тобиас, он лишь пытался сразу же взять его... его инструмент и разместить в ней.

Прошло немного времени, и Женевьева наконец почувствовала, что ее сердце с безумного темпа перешло на более медленный. Тобиас кончиком пальца вычерчивал круги на ее плече.

- У меня такое чувство, что ты не занималась любовью с тех самых пор, как мы путешествовали в Гретна-Грин, - сказал он ей.

- На самом деле Эразмус... - начала она, удивившись, что ее голос все еще тонок и едва слышен.

- Он был неспособен?

- Он пробовал. - Женевьева попыталась его оправдать, чувствуя странную обязанность сделать это. Эразмус хоть и был далеко не замечательным мужем, но все же относился к ней по-доброму ровно настолько, насколько понимал, что такое доброта.

- Хм-м! - отозвался Тобиас и подхватил рукой ее ступню. - У тебя прекрасные, тонкие ступни, Женевьева, - констатировал он. - Пальчики английской леди, в этом не может быть сомнений.

- Леди не ведут себя так, как я, - произнесла она, открывая глаза.

- Те, что нашли свое счастье, ведут, - возразил он, и радостное настроение в его голосе бальзамом пролилось на ее раны.

- Как ты можешь что-то утверждать об английских леди? Ты, много лет проживший в Индии.

- Хорошо, пусть так, я ничего не утверждаю, - согласился он. - Ты - первая и единственная леди, которую я любил, Женевьева.

- Тем не менее, полагаю, ты встречался с сотней индийских принцесс. - В "Таймс" она прочла длинный отчет о визите индийского раджи и его изысканной невесты.

- Ты интересуешся, не содержал ли я гарем? - Он начал щекотать ей ноги. Она подвернула пальцы, сопротивляясь.

- И что?

- Нет, - ответил он, затем добавил: - Гаремы существуют в другой части света, Женевьева, никак не в Индии. И все же я встречал нескольких великолепных женщин. Все они были леди, хотя и не родились в Англии.

Женевьеве расхотелось продолжать этот разговор.

- Сколько сейчас времени, как вы думаете?

- Около восьми, - спокойно ответил он.

- Восемь! - Она села прямо. - Фелтон заезжал за мной в шесть!

- Тебя там не было, - заметил Тобиас.

Она дернула свою ногу, пытаясь освободить ее из его руки, но он не отпустил.

- Теперь ты выйдешь за меня, Женевьева.

Возражение уже было готово было сорваться с ее губ, но тут же умерло. Ну конечно, теперь она должна выйти замуж за Тобиаса. Право стать женой Фелтона она потеряла.

Тобиас посмотрел на нее, и его сердце упало. Совершенно очевидно, Женевьева задумалась, а она не должна была бы этого делать.

- Он же на самом деле тебя не хочет, - попытался объяснить Тобиас как можно мягче. - Женевьева, для Фелтона ты - очередное приобретение, а не женщина, которую следует любить.

- Ерунда! - воскликнула она.

И что-то в ее голосе заставило Тобиаса почувствовать панику, а затем возмутиться.

- Он поместил бы тебя на каминную полку, чтобы все восхищались его покупкой, - настаивал он.

- Нет, он не такой, - ответила Женевьева, в ее голосе было столько грусти, что Тобиас еле сдержался, чтобы не встряхнуть ее. Он поставил ее на ноги и, подведя к двери, стал смотреть на площадь. Страх всегда заставлял Тобиаса сердиться.

- Ты знаешь, что бы тебя ожидало, если бы ты вышла замуж за Фелтона? - не оборачиваясь, спросил он. - Ты стала бы точно такой же вещью, какой являлась все те шесть лет, будучи замужем за Малкастером. Собственность старика. Похоже, Малкастер считал тебя следующим из удачных приобретений после фарфоровой пастушки, также и Фелтон - он стал бы сдувать с тебя пыль и уподобил бы изящной статуэтке.

- Фелтон не старик! Как ты смеешь говорить такие вещи?

- Но его действия говорят об обратном, - проворчал Тобиас. - Он выглядит, по крайней мере, лет на сорок.

- Ему ровно тридцать два, - сообщила Женевьева.

Тобиас обернулся и, прислонясь к дверному проему, наблюдал за безуспешными попытками Женевьевы справиться со своими восхитительными локонами, разметавшимися в полном беспорядке и никак не желавшими укладываться в аккуратный узел на затылке.

- Должна же быть какая-то причина, заставляющая его так усердно прилизывать свои волосы, - злорадно заметил Тобиас. - Похоже, он скрывает лысеющий затылок.

- Да, ты ревнуешь! - воскликнула Женевьева, бросив на него сердитый взгляд.

- Только не к нему, - парировал Тобиас. - Если ты помнишь, я тебя поимел.

- Ты невероятно грубый... пошлый мерзавец! - истерично взвизгнула Женевьева, внезапно бросаясь к нему и с силой ударяя кулаком в грудь.

Тобиас наблюдал, как Женевьева продолжает колотить его, а ее волосы, выбившиеся из узла, свободным потоком струятся по плечам, и понял, что она - вечный источник его желания, которому не суждено иссякнуть.

- Женевьева, - сказал он, хватая ее за руки, чтобы ей пришлось его выслушать. Она продолжала извиваться, пытаясь вырваться, в ее глазах блестели слезы. - Прости меня.

- Что?

- Прости меня, - повторил он, и каждой клеточкой своего сердца он хотел именно этого. - Мы не должны были заниматься любовью. Ты имела полное право выйти замуж за Фелтона.

Она остановилась и подозрительно взглянула на него. Той боли, что затаилась в этих зеленовато-серых глазах, было достаточно, чтобы взреветь от гнева. Но он лишь стоял, держа ее тонкие запястья в своих огромных ручищах.

- Это не только твоя вина. Я могла тебя остановить.

Боль в ее голосе была подобна кинжалу. Он не мог этого вынести.

- Он не достоин тебя, Женевьева! - Эта правда разрывала ему грудь.

- Не говори мне о его сомнительных деловых операциях, - устало произнесла она, отворачиваясь от него. Он позволил ей отойти, не протестуя. - В течение шести лет я была замужем за одним из самых алчных мужчин во всей Англии. И теперь я прекрасно могу распознать любую противозаконную деятельность. Иногда Фелтон может отойти в сторону от буквы закона, но он никогда не опускается до по-настоящему низких методов.

И это было действительно так.

- Но он тебя не хочет.

Женевьева рассмеялась, но смех вышел невеселым.

- Теперь-то уж, конечно, не захочет.

- Я знаю, что говорю, - в отчаянии воскликнул Тобиас. Понимание того, что он допустил наихудшую ошибку в своей жизни, медленно заполняло его мысли. Лишив Женевьеву возможности самой сделать выбор между ним и Фелтоном, он сам разрушил их будущий брак. Теперь, даже выйдя за него замуж, она всегда в самом дальнем уголке своего сердца будет тосковать по этому прилизанному ублюдку. Страх сделал его голос резким. - Я могу тебе показать, - предложил он.

- Что это значит? Что ты мне можешь показать?

Женевьева повернулась спиной к Тобиасу и оперлась о дверной проем. Изгиб ее шеи, едва видный из-под узла волос, заставил его ощутить внезапный прилив желания. Там, за ней, все еще шел дождь, но мелкий и слабый. Мальчишки разбежались по домам, на огромной площади лишь несколько птиц клевали какие-то крошки, не обращая внимания на капли дождя, стекающие по их клювам.

Он не пытался коснуться ее.

- Я могу продемонстрировать тебе, очень ясно продемонстрировать, что Фелтон не любит тебя так, как ты того ожидаешь.

- Как? Доказав мне, что у него есть любовница? - спросила она, не потрудившись посмотреть на Тобиаса. - Это не важно.