Мэннинг настороженно прищурился:

— Пожалуй. А в чем дело?

— Нужно кое за кем понаблюдать. За женщиной.

Мэннинг выжидающе молчал.

— Я знал ее когда-то, — добавил Дуглас.

Капитан сделал глоток и прикрыл глаза, смакуя горьковатый напиток.

— Проще было бы взять ее под свое покровительство, — заметил он.

Дуглас улыбнулся:

— Мой интерес не заходит так далеко. Я лишь хотел бы знать о ее передвижениях на тот случай, если она решит покинуть Эдинбург.

Мэннинг приподнял бровь, но Дуглас не счел нужным отвечать на невысказанный вопрос.

— У тебя есть кто-нибудь подходящий?

— Где она живет?

Дуглас сообщил капитану адрес, гадая, как много придется рассказать Мэннингу, прежде чем тот согласится выполнить его просьбу.

После минутного размышления Дуглас подошел к застекленному шкафу в дальнем конце комнаты. Он никогда не считал себя сентиментальным, хотя и происходил из семьи, ценившей традиции и семейные предания. Но его дочь доказала, что он заблуждался.

Дуглас открыл дверцу шкафа и вытащил тоненькую золотую цепочку длиной с его большой палец. Вернувшись к столу, он протянул ее Мэннингу.

— Однажды мы с Хэмишем и его женой Мэри спасли младенца. Он был таким крохотным и истощенным, что эта цепочка могла обернуться вокруг его запястья. Мы использовали ее, чтобы оценить состояние ребенка в первые дни. Никто не знал, выживет ли он.

Капитан взял цепочку и повертел в пальцах.

— Моя невестка не зря пользуется славой целительницы. Только благодаря ее усилиям Маргарет выжила.

— Маргарет? — переспросил Мэннинг, явно удивленный.

— Да. — Дуглас опустился в кресло. — Она никогда не узнает, что мать бросила ее.

— Та женщина, за которой ты хочешь проследить, ее мать? — высказал догадку Мэннинг.

— Нет, — быстро отозвался Дуглас. — Может, она и родила Маргарет, но никогда не была ей матерью. В отличие от Мэри.

— Значит, я должен наблюдать за ней? Ты уверен, что больше не испытываешь к ней никаких чувств?

— Когда-то я хотел убить ее, — признался Дуглас. — Попадись она мне в руки, я бы сделал это, невзирая на свидетелей и обстоятельства.

— Надеюсь, время слегка остудило твой гнев, — заметил Мэннинг.

— Слегка, — криво улыбнулся Дуглас. — Мне удалось создать для Маргарет безопасный мир, и никто не должен в него вторгаться.

— Ты полагаешь, она способна на это?

— Я полагаю, что Жанне дю Маршан нет никакого дела до собственного ребенка.

— А если она пожелает уехать? Мой человек должен остановить ее?

— Нет, просто дай мне знать.

Капитан покачал головой, глядя на него с явным неодобрением.

Дуглас проигнорировал этот взгляд. У него не было определенных планов относительно Жанны, но он не хотел, чтобы она покинула Эдинбург.

Он забрал у капитана цепочку и положил на место, в застекленный шкаф.

Маргарет обожала памятные вещички, сохранившиеся с ее младенческих лет, и любила слушать рассказы Дугласа о каждой из них. Именно она пополняла эту сокровищницу в последние годы. Внизу шкафа находились предметы, найденные в Гилмуре, и оставленные игрушки, включая крохотную куколку, сидевшую на нижней полке. Лицо ее давно выцвело, конечности разболтались, набивка высыпалась. Но Маргарет не допускала и мысли о том, чтобы куклу выбросили.

Иногда она доставала ее из шкафа и просила Дугласа рассказать, как он купил эту куклу. Дуглас сочинил для дочери множество историй, и самой грандиозной из них была ложь о ее появлении на свет. Но она никогда не узнает, что женщина, которая должна была любить ее больше всех, пренебрегла ею.

С куклой обошлись лучше, чем с Маргарет.

И еще его дочь никогда не узнает, что отец по своей глупости не может не думать о женщине, которую ненавидит.

Глава 6

Когда Жанна была маленькой и хотела увидеть свою мать, ей обычно говорили, что Элен плохо себя чувствует.

Для маленькой Жанны будущее представлялось чем-то неопределенным, зыбким и ненадежным. «Завтра твоя мама будет чувствовать себя намного лучше. Завтра она посидит на солнышке. Завтра, малышка, она позавтракает с тобой. Ну разве это не замечательно?»

Завтра так и не наступило. Зато пришел день, когда на двери появились траурные ленты, а слуги надели черные нарукавные повязки. Вместе с отцом она проследовала за священником в часовню и молча смотрела, как отперли чугунную решетку склепа. Внутри стоял гроб красного дерева, где лежала ее красивая мамочка, но Жанна не плакала. Как сказали ей отец и Жюстина, нельзя проливать слезы даже в самые печальные дни. Она должна стоять гордо и прямо, потому что она дю Маршан. Выплакавшись ночью в подушку, утром она промыла глаза холодной водой, чтобы ее горничная не донесла Жюстине о ее слабости.

Возможно, из-за своих детских воспоминаний Жанна придавала большое значение утренним визитам Дэвиса к матери. Когда завтрак закончился, она встала, поблагодарила Хартли и протянула руку своему подопечному:

— Мы должны навестить твою матушку, Дэвис, перед началом уроков.

Мальчик кивнул. Темно-русый, с карими глазами, он был послушным ребенком, ничем не примечательным как внешне, так и по характеру. Он не блистал способностями, но и не был тупым. Всю последующую жизнь его, возможно, будут называть посредственностью, но это безопаснее, чем прослыть упрямым, необузданным и порочным.

Дэвис напоминал Жанне ее саму. Не внешностью или темпераментом, а одиночеством. Он обожал свою мать, как Жанна обожала свою, и обе женщины страдали от болезни. В обоих случаях причина была одна и та же: осложнение после родов.

Они вышли из столовой и направились на второй этаж.

Остановившись перед комнатой его матери, Жанна кивнула Дэвису, и он тихонько постучал. Спустя мгновение дверь приоткрылась, и показалась Барбара, компаньонка и сиделка миссис Хартли.

— Как вы полагаете, миссис Хартли в состоянии поздороваться с Дэвисом? — спросила Жанна.

— У хозяйки была хорошая ночь, — кивнула Барбара, отступив в сторону.

Войдя в комнату, Жанна помедлила, чтобы привыкнуть к царившему там полумраку. Миссис Хартли еще не оправилась после родов второго ребенка, сына, появившегося месяц назад. Младенец прекрасно себя чувствовал, окруженный заботами кормилицы и няньки. Если миссис Хартли и навещала свое дитя, Жанна об этом не знала.

Пропустив Дэвиса вперед, Жанна подвела его к кровати. Она не винила мальчика за робость. Комната была роскошной до крайности, с парчовым пологом и картинами фламандских мастеров на стенах. От смешения бургундского, изумрудного, золотого и сапфирового цветов рябило в глазах.

— Доброе утро. Мама, — тихо произнес Дэвис. Жанна успокаивающе сжала его руку и подтолкнула вперед. Мальчик посмотрел на нее, словно набираясь мужества, прежде чем отпустить руку гувернантки и шагнуть к кровати. Он отодвинул занавеску и улыбнулся. — Сегодня тебе лучше?

Голос, отозвавшийся из темноты, прозвучал на удивление бодро.

— Кажется, да. Я смогла съесть завтрак. Говорят, это хороший признак.

— Ты ела тосты с джемом, мама? Я ел. Кухарка обрезала для меня все корочки.

— Правда? — Алтея Хартли выглянула из-за полога.

Жанна в очередной раз поразилась ее красоте. Алтея была изящной блондинкой, казавшейся слишком хрупкой, отчасти из-за своей молодости, а отчасти из-за трех беременностей за последние три года.

— Твоя гувернантка поведет тебя сегодня на прогулку, котик? — спросила она, бросив на Жанну взгляд, в котором сквозило легкое замешательство.

Несмотря на то что миссис Хартли знала ее тетку, она никак не могла запомнить ее имя, что Жанну вполне устраивало. Чем больше о ней знают, тем она уязвимее. Ей не требовалось особых усилий, чтобы держаться на расстоянии от всех домочадцев, поскольку она была гувернанткой, а не членом семьи и не прислугой.

— Только после уроков, мама.

Алтея отодвинула занавеску и уставилась на Жанну.

— Вы из Франции, не так ли?

Жанна кивнула.

— Такие зверства. — Алтея взглянула на сына, не решаясь продолжить, и ограничилась тем, что покачала головой.

Жанна молчала. Что она могла сказать? Да, во имя свободы во Франции творились чудовищные вещи. Люди, притесняемые веками, восстали, сбросили цепи и стали хозяевами. Она знала, что такое жажда свободы. И все же французские аристократы использовали власть с большей осмотрительностью, чем восставший народ. Толпа не отличалась сантиментами.

Ей не хотелось говорить о том, что она видела, а тем более испытала. Воспоминаниям она предавалась ночами, и ей было жаль себя.

Жанна положила руку на голову Дэвиса.

— Скажи до свидания маме, — подсказала Жанна. — Сегодня мы погуляем в саду.

«Где твоя мама сможет увидеть тебя и, возможно, соблазнится прогулкой на солнце». Эта мысль осталась невысказанной — гувернантка не вправе давать советы хозяйке. Но она встретилась взглядом с Барбарой, и та кивнула.

— Это будет замечательно, — сказала Алтея, опускаясь на подушку. — Вас не затруднит, если я дам вам кое-какие поручения? — Она улыбнулась своей компаньонке. — Мне так не хватает Барбары, когда она отлучается по делам.

— Конечно, мадам, — отозвалась Жанна, присев в реверансе. Какая ирония судьбы! Когда-то она превосходила свою хозяйку по положению, обедала с королем и играла в садах Версаля. Но эти дни канули в вечность.

— Барбара скажет вам, что нужно сделать. — Голос Алтеи затих, видимо, она была еще слишком слаба.

Жанна взяла Дэвиса за руку и отошла от постели, надеясь, что Алтея Хартли скоро поправится, если не ради Себя, то хотя бы ради своего сына.


Дуглас вышел из дома и направился к карете, наслаждаясь великолепной погодой. Сквер посередине площади расцвел, и его украсили алые, розовые и желтые соцветия, покачивающиеся на утреннем ветерке. Свежий воздух бодрил, но солнце ярко светило, и день обещал быть теплым.

Зима в Эдинбурге была сырой и холодной. Последние два месяца шли дожди, и жители города с нетерпением ожидали прихода весны. Похоже, их мечты наконец-то осуществились.

Дуглас улыбнулся, чувствуя, как проблемы и заботы отступают перед погожим днем. Скоро можно будет заняться садом для Маргарет. Незадолго до этого он приобрел кусок земли к западу от дома, а неделю назад закончил работу над планами и передал их сыну человека, который творил чудеса в Гилмуре. Эфраим окружил крепость живыми изгородями, смягчив суровый облик наследственного владения Макреев, и разбил парк там, где некогда высилась английская крепость. Если повезет, его сын, Малкольм, создаст что-нибудь столь же чудесное здесь, в Эдинбурге.

Дуглас взглянул на Эдинбургский замок. Даже освещенный солнечными лучами, он, казалось, излучал мрачную ауру. В отличие от него площадь производила впечатление безмятежности и покоя, лишь изредка нарушавшееся проезжими экипажами, но буквально в квартале отсюда кипела бурная деятельность. Дуглас не переставал удивляться разнообразию Эдинбурга и его переменчивой атмосфере.

Его жизнь отличалась от жизни братьев. Каждый из них, от Алисдера до Хэмиша, был хозяином в собственной области. Что же до Дугласа, то он владел домами в Лите, кораблями и бесчисленными грузовыми повозками с надписью «Братья Макрей».

Ночью он не сомкнул глаз, однако не испытывал усталости. Распрощавшись час назад со своим гостем, Дуглас немного приободрился. Алан Мэннинг согласился выделить человека, который наблюдал бы за резиденцией Хартли и держал его в курсе происходящих там событий.

Забравшись в карету, он кивнул Стивенсу, и экипаж тронулся, направляясь в Лит, морской порт Эдинбурга.

Дуглас рассеянно смотрел в окно, размышляя о первоочередных задачах, когда увидел Жанну.

Она снова была со своим подопечным, с радостным видом шагавшим рядом с ней. Щурясь на солнце, Жанна просматривала список, который держала в руке.

Дуглас постучал по крыше кареты. В окошке, расположенном в передней стенке экипажа, появилось лицо кучера.

— Да, сэр? — спросил он.

— Остановись на углу и жди.

Стивене закрыл окошко и свернул к тротуару. Дуглас откинулся на сиденье и слегка опустил шторку, чтобы незаметно наблюдать за улицей.

Последние несколько часов он пытался примирить свои воспоминания о графской дочери с образом гувернантки. В юности Жанна была чужда условностям, бросая вызов многочисленным запретам, к немалому восторгу Дугласа. Он и сам был не прочь нарушить внушенные с детства представления. Они были необузданны, упрямы и слишком влюблены, чтобы понимать всю глупость своих попыток изменить общественные устои, казавшиеся им чересчур строгими.

Единственное, чего им удалось добиться, — так это повергнуть собственную жизнь в хаос.

Дуглас тряхнул головой, отгоняя мысли о Франции.

Слишком много произошло с тех пор, чтобы предаваться воспоминаниям, особенно нежным. Он выпрямился, наблюдая за Жанной и поражаясь, как зло может выглядеть столь прекрасным.