Карен Рэнни - Снова влюблены

— Гувернантка? — переспросила она с деланным равнодушием.

— Вы подумаете об этом?

— Для вашей дочери? — Может, она умерла на пути из Франции и попала в ад? Или провидение так представляет себе шутку? А может, это один из ее бесчисленных кошмаров? Вряд ли. Во сне не бывает, чтобы сводило желудок и слабели колени.

Дэвис, неожиданно появившийся рядом, потянул Жанну за руку, напомнив о ее обязанностях. Раздосадованная, что так легко поддалась очарованию прошлого, она двинулась прочь, даже не попрощавшись.

Но Дуглас последовал за ней и бесцеремонно похлопал ее по плечу.

Жанна обернулась, сообразив вдруг, что впервые видит его рассерженным. В Париже он был ее другом и возлюбленным.

— Вы не ответили мне, мисс дю Маршан.

— У меня уже есть работа, мистер Макрей. Благодарю за предложение, но я надеюсь ее сохранить. — Даже если вам придется стать любовницей Хартли?

Дэвис с любопытством наблюдал за ними.

Жанна остановилась и повернулась лицом к Дугласу.

— Есть более ужасные вещи, чем стать любовницей богатого мужчины, — произнесла она, понизив голос, и опустила глаза, уставившись на булыжную мостовую.

«Тебя не интересовало, что случилось со мной десять лет назад, — хотелось крикнуть девушке, которой она была когда-то. — Так какое тебе дело сейчас?» Но женщина, которой она стала, благоразумно промолчала.

Круто повернувшись, Жанна решительно двинулась дальше. Услышав за спиной шаги, она крепче сжала руку Дэвиса и чуть ли не бегом припустила по улице.

Дуглас Макрей, подобно Франции и всем ее воспоминаниям, принадлежит прошлому.

Дуглас смотрел вслед торопливо удалявшейся Жанне и проклинал себя.

Что он наделал?

Первое впечатление его не обмануло: Жанна изменилась. Она стала высокомерной, как типичная французская аристократка. «Тогда придется смириться».

Что, к дьяволу, это значит?

Глупо уверять себя, что она больше не властна возбуждать в нем эмоции, ибо за четверть часа он испытал раздражение, гнев и любопытство. Не прилагая особых усилий, она лишила его самообладания и доказала, что его равнодушие — всего лишь маска.

Жанна исчезла из виду, и Дуглас обнаружил, что едва сдерживается, чтобы не последовать за ней и выяснить, почему она уставилась на него с таким видом, словно не поняла его предложения, каким бы глупым оно ни было.

Несмотря на высокомерие, ее глаза казались усталыми, пальцы, лежавшие на плече ребенка, дрожали. Сколько лет мальчику? Шесть? Семь? Впрочем, не все ли равно.

Ему нет дела до возраста сына Хартли. Как и до очевидной привязанности Жанны к ребенку.

Может, он сошел с ума? Пожалуй.

В одном Жанна не изменилась: она по-прежнему принадлежала к числу женщин, привлекавших внимание без всяких усилий с ее стороны. В ее взгляде, осанке, манерах было нечто не поддающееся определению, какая-то особенность, вызывавшая желание присмотреться к ней поближе. Ее одежда не бросалась в глаза, поведение не было нарочитым или вызывающим. Наоборот, складывалось впечатление, что она старается казаться незаметной в своем строгом зеленом платье со скромной кружевной отделкой. Даже ее прическа, простой узел на затылке, подошла бы женщине постарше.

И тем не менее она по-прежнему волнует его, а это небезопасно.

Но как объяснить, почему он предложил ей заботиться о ребенке, которого она бросила? Он что, совсем лишился рассудка? Ей нечего делать в его доме. Да и в его жизни тоже.

К чему тогда это неожиданное любопытство? Почему ему так хочется знать, что произошло с ней после того, как они расстались?

Остановившись посередине дороги, Дуглас уставился в землю, видя не булыжную мостовую, а Жанну дю Маршан. Она казалась бледной тенью девушки, которую он когда-то знал. Задумавшись, Дуглас не заметил приближающейся повозки, и только грубый окрик кучера заставил его отскочить в сторону.

Он направился к своей карете, подозревая, что разгадать головоломку, которую представляет собой Жанна дю Маршан, будет непросто. Напрасно он полагал, что-с прошлым покончено. Стоило появиться Жанне, и он вновь ощутил себя юношей, чистым и полным надежд.

В том времени не было ничего, что он хотел бы вернуть. Постигшее его глубокое разочарование наложило отпечаток на всю последующую жизнь. Ему следует забыть, что Жанна в Эдинбурге, забыть о том, что случилось десять лет назад, и исторгнуть из памяти все воспоминания, которые, как выяснилось, он по-прежнему носит в себе.

Забравшись в карету, Дуглас сердито захлопнул дверцу и постучал по крыше так громко, что у кучера не осталось сомнений относительно его настроения.

— В Лит, — приказал он Стивенсу, полный решимости изгнать Жанну дю Маршан из своего сознания.

В воздухе пахло сажей — совсем не так, как в Париже или в благоуханной долине Луары. Николя, граф дю Маршан, одарил хмурым взглядом улыбнувшегося ему мужчину и кивнул женщине, чинно повернувшей к нему голову. В мире осталось так мало людей с приличными манерами.

Эдинбург не произвел на него особого впечатления. Все заслуживающие внимания города находились во Франции, и самым грандиозным из них, разумеется, был Париж.

Правда, с тех пор как толпа завладела городом, он потерял свое очарование. Но оставалась надежда, что придет время, когда здравый смысл вернется во Францию, а вместе с ним и аристократия.

Наследственные титулы были отменены, и олухи в правительстве объявили войну австрийской части Священной Еимской империи. Кроме того, в прошлом году они арестовали короля с семьей, что указывало на растущий радикализм властей.

Путешествие в Эдинбург заняло почти месяц. Раздраженный неудобствами, граф преисполнился решимости найти дочь и вернуть часть своих богатств. От Жюстины он знал, что Жанна намерена покинуть Францию. Проследив ее путь, он убедился, что ей это удалось. Похоже, выживание — характерная черта всех дю Маршанов.

В Эдинбурге, однако, ситуация усложнилась. У тетки Жанны не оказалось. Его свояченица, как выяснилось, умерла годом раньше и не могла подсказать ему, где продолжить поиски. Модистка, тоже эмигрантка, рассказала, что Жанна устроилась на работу. Нашелся мужчина, сообщивший, что он отдал Жанне щетку, принадлежавшую его покойной жене. Еще одна женщина поведала, что подарила Жанне несколько своих платьев в благодарность за уход за больной дочерью. Все они были эмигрантами и жаждали поговорить о Париже или расспросить его о пропавших родственниках и друзьях.

Скрывая раздражение, граф как мог удовлетворял их любопытство. В награду за свою выдержку и долготерпение он в конечном итоге узнал адрес Жанны.

И теперь, стоя перед элегантным особняком, Николя гадал, что бы это значило. Может, она все-таки продала рубин? Или выскочила замуж за то короткое время, что пробыла здесь?

Провидение, прежде не жаловавшее графа, очевидно, решило вознаградить его за труды. Переходя через дорогу, он увидел Жанну, которая вышла через боковую дверь, держа за руку маленького мальчика. Она прошла в двух шагах от него, но была слишком занята, отвечая на вопросы ребенка, чтобы взглянуть в его сторону.

Заинтригованный, Николя последовал за ней. Не жена, а служанка, понял он, заметив корзинку, висевшую на руке у Жанны. При мысли о том, что член его семьи оказался в услужении, графа охватил гнев. Дю Маршаны управляли королями. Но его заблудшая и непредсказуемая дочь, кажется, снова пытается покрыть их имя позором.

Ее внешний вид также не соответствовал требованиям дю Маршанов. Волосы Жанны были убраны в строгий пучок, на лице застыло приятное выражение, полностью скрывавшее ее чувства. Ее мать, Элен, часто принимала подобную мину в его присутствии, особенно в последние годы.

Он почти настиг ее, когда сообразил, что в публичном месте Жанна может просто отречься от него. Когда он в последний раз видел свою дочь, она сидела в карете с искаженным от слез и гнева лицом и вопила, словно фурия, в которой не осталось ничего человеческого.

Жанна взяла ребенка за руку и вошла в небольшую лавку, где на окнах красовалась надпись «Чарлз Толбот, ювелир». Граф подождал, пока она снова появилась на улице, и двинулся следом. Держась в стороне, он с любопытством понаблюдал за ее встречей с мужчиной, явно случайной и ни к чему не обязывающей. Когда Жанна заспешила дальше, Николя решил, что нет смысла продолжать преследование. Было очевидно, что она скатилась до положения прислуги. Теперь, когда ему известно, где она живет, он найдет способ повидаться с ней. У него есть другое дело, более интересное, нежели слежка за собственной дочерью.

Он вернулся на Кинг-стрит и некоторое время понаблюдал за лавкой ювелира. Убедившись, что там никого нет, граф дю Маршан вошел внутрь и закрыл за собой дверь.

— Вы Чарлз Толбот? — обратился он к мужчине средних лет с уже наметившимся брюшком. У него было узкое, изрезанное морщинами лицо, тонкие губы и кустистые брови, придававшие ему неряшливый вид.

— Да. Чем могу служить, сэр? — поинтересовался ювелир. Его вызывающий взгляд не вязался с угодливым тоном.

— Меня интересует молодая женщина с ребенком, побывавшая здесь несколько минут назад. Что ей было нужно?

Ювелир тонко улыбнулся:

— Боюсь, сэр, это конфиденциальные сведения. Я не обсуждаю дела своих клиентов с посторонними. — Он склонил голову набок, продолжая нагло смотреть на посетителя. — Если только вы не собираетесь стать моим клиентом.

Граф стукнул тростью по полу, раздраженный этим образчиком демократии, но счел за благо промолчать, лишь выдавил улыбку, которую считал достаточно дружелюбной. Весь фокус в том, чтобы скрывать свои мысли и действовать, когда наступит подходящий момент.

— Мне показалось, что я узнал в ней свою родственницу, — сказал он, протянув визитную карточку. Это была одна из десяти оставшихся, но хозяину лавки незачем знать о степени его нищеты. По новой конституции, одобренной королем, Николя дю Маршан лишился титула, дома, земельных угодий и состояния. — Я недавно прибыл из Парижа, — добавил граф. — Полагаю, вам известно, что там творится. Многие потеряли своих близких. — Он сделал неопределенный жест рукой, предоставляя ювелиру домыслить печальную историю.

Взгляд ювелира не смягчился. Прирожденный торговец явно учуял выгоду. Отлично, пусть думает, что ему удастся чем-то поживиться.

— А какое мне дело до того, что творится во Франции? — поинтересовался Толбот, взглянув на карточку. — Граф?

Тон, которым был произнесен его титул, покоробил Николя. Конечно, Англия и Шотландия буквально кишат представителями дворянства. Однако их титулы не столь древние, как у дю Маршанов. Но этот бестолковый тип, очевидно, не видит между ними никакой разницы.

— Она хотела что-нибудь продать? Возможно, драгоценный камень?

Улыбка ювелира стала шире.

— Я не могу вам этого сказать.

Николя шагнул к прилавку, крепче сжав набалдашник трости. Когда-то его украшал золотой герб дю Маршанов.

Но его пришлось продать несколько месяцев назад, к тому же афишировать в Париже свою принадлежность к аристократии было опасно.

— Поверьте, вы не останетесь в долгу, — негромко произнес он. Тот, кто знал его в прошлом, предупредил бы этого болвана, что граф дю Маршан наиболее опасен, когда говорит тихо. Любой идиот может орать, но, чтобы выразить недовольство, не повышая голоса, требуется определенное искусство. — Я разыскиваю драгоценный камень, — сказал он. — Из числа тех, что мог предложить вам кто-нибудь из французских эмигрантов.

Смех, встретивший это замечание, резанул Николя по нервам, но он сдержался и изобразил приятную улыбку.

Дождавшись, когда ювелир перестанет смеяться, он снова заговорил:

— Я сказал что-нибудь смешное?

Ювелир выдвинул ящик своего рабочего стола. Вытащив горсть камней, он бросил их на прилавок. Сапфиры, рубины, бриллианты рассыпались по стеклянной поверхности, ограниченной деревянным бортиком.

— Выбирайте.

Граф потрогал сверкающие камни кончиком указательного пальца.

— Это стразы.

— Конечно, и далеко не лучшие образцы, позволю себе добавить. Ваши соотечественники пытались выдать их за настоящие. Я храню их забавы ради.

— А не для того, чтобы продать потом неискушенным клиентам? — осведомился граф, не сомневаясь в алчности ювелира. Она проглядывала в глазах Толбота, в том, как он перебирал поддельные драгоценности. — Я ищу рубин, ограненный в форме сердца, — продолжил он любезным тоном. — Рубин Сомервилей.

В глазах ювелира вспыхнул интерес, но этим все и ограничилось.

Граф выпрямился, устремив на Толбота надменный взгляд.

— Моя жена была дочерью герцога Сомервиля, — сказал он. — Она получила рубин в приданое.

— Мне он не попадался, граф.

Николя терпеливо продолжил:

— Он был украден. Полагаю, он здесь, в Эдинбурге.

— А при чем тут женщина, о которой вы спрашивали?