Дмитрий Вересов - Сны женщины

2-й стражник: А как же дары? Вы что же, своровали? То есть это… Прости… Трофей взяли?

Лия: Еще какой трофей!

1-й стражник: Стало быть, вы там пировали, имущество прирастили, а мы тут голодаем, жаждем, гнием заживо! Отдай корзину, бабка!

Лия (притворяется, что напугалась): Ой, возьми! Возьми! Так грозен со старухой воевать! Возьми! Возьми! Да осторожней с богатством-то! Да не съешь с голодухи-то, не оскоромься!

Корзина падает, стражники тянут расшитую ткань. Это роскошный полог, что прикрывал ложе Олоферна, весь в кровавых пятнах. Выкатывается голова.

2-й стражник: Ай!

1-й стражник: Ай! Что за… шутки? Страшные.

Лия: Какие шутки? Трофей. Как вы желали. Трофей моей госпожи и ваше спасение, ворье.

2-й стражник: Это… кто же?

Лия: Олоферн, позволь представить.

Появляются Озия, Гедеон, Манассия и горожане.

Озия: На пику голову, выставить над стеной, чтоб видели ассирийские дозорные. Юдифь, преклоняем перед тобою колени. Я все слышал. Ты героиня и будешь прославлена в веках. Сегодня приди в себя, отдохни, а завтра позволь народу тебя почествовать, спасительница.

Гедеон (кланяется): Позволь почествовать.

Голову Олоферна поднимают на шесте над воротами.

Встает солнце, утренний полумрак сменяется ярким светом. Юдифь смотрит на голову Олоферна.

Крики со стены: Ассирияне уходят! Бросают лагерь! Мы спасены!

Озия: Я был уверен, что так и случится. Юдифь, дочь моя. Преклоняюсь. Манассия, твоя жена – героиня. Береги ее, как святыню.

Крики со стены: Они уходят!

Гедеон (горожанам): Можно грабить лагерь!

Крики со стены: Можно грабить!!!

Манассия: Юдифь, сокровище мое, идем домой.

Голос за сценой:

«Она приобрела великую славу и состарилась в доме мужа своего, прожив до ста пяти лет, и отпустила служанку свою на свободу. Она умерла в Бетулии, и похоронили ее в пещере мужа ее Манассии».

Дом Манассии. Лия, по обыкновению, подслушивает.

Манассия: Вот ты и дома, жена моя. Уж как я рад, как счастлив! Все произошло так быстро: вчера ушла, сегодня уже вернулась героиней. Как мне тебя восхвалить? Прямо слов не нахожу.

Юдифь молчит.

Манассия: Что же ты молчишь, отважнейшая из женщин? Так устала, женушка? Ну да, ну да. Я понимаю. Не каждый день доводится головы рубить.

Юдифь: Тебе доводилось? Хоть не каждый день?

Манассия (испуганно): Что ты такое говоришь? Мне?! Я никогда никого пальцем не тронул! Могу вот приказать высечь нерадивого раба, если он на ячменном поле больше топчет, чем жнет. Или, скажем, потребовать казни того, кто меня обворует. Вот и все мои расправы… Пожалуй что, я бы с радостью отрезал уши той нерадивой мерзавке, что всегда подслушивает в моем доме!

Лия, которая слишком высунулась, прячется.

Манассия: Да что же ты все стоишь, Юдифь? Усаживайся, и я с тобою рядом. Рассказывай, рассказывай. Как все происходило? Я тут так за тебя страдал, так страдал, не спал, молился. Ну как? Ну как?

Юдифь: Твоими молитвами, Манассия.

Манассия: И все же – как? Он был груб, настырен в притязаниях?

Юдифь: Приветлив, деликатен и гостеприимен.

Манассия: Хи-хи-хи! Шутница-женушка!

Юдифь: Весел, остроумен, великодушен.

Манассия: Смешно, смешно! Душка моя! Дай расцелую в обе щечки! Чтоб не были так бледны.

Юдифь (отворачиваясь): Красноречив, ухожен, щедр!

Манассия: Ну-ну ну-ну! О мертвом не хочешь плохо говорить? Дай обниму за плечики, что так поникли, бедненькие, уставши. Как же ты справилась с пьяным мужланом? Ведь он был пьян до потери сознания, когда ты… это… чик. По шее.

Юдифь: Он не пьяница. Он был хмелён в меру.

Манассия: Хм. И как же ты с ним тогда справилась?

Юдифь: Так уж. Ему не повезло. Заснул ненадолго. И не проснулся.

Манассия: Что-то тут не то. Не был пьян, но заснул. Падучей хворью, что ли, страдает?

Юдифь (не скрывая раздражения): Не знаю!

Манассия: Почему же ты сердишься, женушка? Мне любопытно, ты должна понять. Я тут молился – помогал тебе чем мог… Я же говорил. То есть как бы был вместе с тобою. Мысленно и – сердцем. Так расскажи во всех подробностях, что было.

Юдифь: Я не в силах, Манассия. Если уж ты мысленно и сердцем был со мной, так что же ты меня пытаешь? Тебе и так все известно.

Манассия: Хи-хи-хи! Шутница-женушка! Ты ведь понимаешь – это иносказательно. Я ведь не звездочет, не ясновидец, не факир. Я не могу видеть и слышать отдаленное. Как бы мне иногда ни хотелось.

Юдифь: Хочешь – спроси у Лии. Она все видела, все знает.

Манассия: Соврет – недорого возьмет. Надует. Надсмеется. А то ты ее не знаешь? Да и дело ли – расспрашивать служанку? Мы не виделись день. И ночь. Я так ждал, так ждал. Мне все мерещилось, что ты – в объятьях чужака, дикаря, варвара. Что он тебя мучит, терзает!

Юдифь: Никто меня не мучил. Меня отчего-то твои речи и расспросы мучат, Манассия. Я не хочу ничего обсуждать.

Манассия: Юдифь, что-то ты словно чужая. А ты еще пока моя жена. А я – твой муж.

Юдифь: Я помню. И мне кажется, я была тебе хорошей женой все эти годы. Я содержала в порядке дом, я послушно отправилась на поругание, когда ты велел, я стала вероломной убийцей, когда ты велел. Я никогда не отказывала тебе на ложе…

Манассия (игриво): Хи-хи! И еще не в том я возрасте, когда утрачивают брачные желания!

Юдифь: Манассия, я тебя прошу, сдержи свои желания.

Манассия: Но почему?! Такой праздник! И посту конец!

Юдифь: Мне… не хочется.

Манассия: Что такое!!! Ты – моя жена! Я в изумлении! Не Олоферн ли виноват в твоей строптивости?!

Юдифь: Я больше никогда не произнесу его имени. Разве что на смертном одре, в агонии, когда не смогу совладать со своим языком. И ты, прошу, не произноси.

Манассия: Мне, верно, не следует требовать объяснений, почему? Мне, верно, все равно не понять? Не стоит и пытаться? Одно лишь знаю: когда женщина начинает говорить загадками, она что-то скрывает. Если женщина не замужем, она может скрывать многое: свой возраст, тайное уродство, болезни, порочные привычки, злокозненность, дурной нрав, склонность к ведовству, сводничеству и блуду. А замужняя женщина может скрывать лишь одно – свою измену!!! Ибо что ей еще скрывать? О ней и так все известно.

Юдифь: Манассия, я всего лишь попросила не произносить при мне некое имя. Я – убийца. Имя жертвы тревожит меня.

Манассия: Жертвы? Врага! Или ты забыла, что Олоферн был нашим злейшим врагом?

Юдифь: Манассия, я тебя прошу… О многом ли я просила тебя, с тех пор как ты взял меня в жены, вспомни!

Манассия: А о чем тебе было просить? Я тебя поил, кормил, одевал, одаривал, не лишал развлечений, не пренебрегал тобою на ложе. Юдифь, вот, кстати…

Юдифь: Не желаю, Манассия!

Манассия: Желать положено мужу, а не жене, Юдифь! Вот удивительно, что приходится тебе напоминать об этом! Стоило тебе на денек отлучиться от дома, как тут же: желаю – не желаю! Мнится мне измена во всей ее неприглядности!

Юдифь: Вспомни, Манассия: ты ведь сам меня уламывал, ты ведь сам говорил, что прелюбодеяние мне не вменится, ибо оно – часть моего подвига. О какой же измене ты толкуешь?

Манассия: Ах! Ах, о какой измене?! Ах, женщина! Ах, подлая! Все ваше племя таково! Изменщицы! Шакалихи коварные! Нет среди вас лучших – все одинаковы! Все ищете лазейку в соглашеньях! Чтобы себя потешить! В чем тут подвиг тогда?! О чем шла речь, нечестивица?! Вспомни! О жертве во имя! Охота ли ягненку на алтарь?! Кабы была охота, какая ж это жертва? Это извращенное сластолюбие, иначе не назову! Ты сказала – «прелюбодеяние»! Не обмолвилась ли, спрошу я себя. И отвечу себе – нет! Ибо прячешь ты свои глаза, потому что в них – шалое бесстыдство. И лицо отворачиваешь, и губы кусаешь, и дыхание твое стеснено, будто до сих пор грудь сдавлена чужою тяжестью! Со мной ты так похотлива никогда не была, как бы я тебя ни горячил! Воистину свершилось прелюбодеяние! И с кем?! С иноверцем! С дикарем! Со зверем хищным!

Юдифь: Да, вы не смогли всего предусмотреть, мудрейшие мужи Бетулии. А я – всего лишь женщина. Оказывается, женщина, а не ягненок. Уйди, Манассия. Я теперь не столько твоя жена, сколько величайшая героиня. И подвиг мой будет прославлен в веках, как Озия обещал.

Манассия: Плевать на Озию и на твое геройство! Проклинаю, развратнейшая из блудниц! И видеть не могу!

Манассия убегает. Юдифь без сил опускается на ложе.

К Юдифи на цыпочках подходит Лия.

Лия: Сбежал! Слава Господу. Действительно, с героиней не поспоришь, голубка моя. Но ты не расстраивайся – наладится твое супружество, куда он, Манассия твой, денется? Он теперь будет под усиленным надзором, чтобы, не дай-то Господи, не опозорил героиню. Вернется, будь уверена, к сладкой кормушке. Уж ты его не отваживай, госпожа моя Юдифь. Муж все-таки. И вполне возможно, что мужнин игрец тебе будет теперь более угоден, чем до… твоего, хм, подвига. А значит…

Юдифь (резко перебивает): Лия, помолчи, иначе оскорблю тебя, а то и кнут достану. Сейчас я прилягу. Мне невыносима сейчас пустая болтовня.

Лия: Ложись, ложись, а я тебя прикрою.

Юдифь ложится, а Лия накрывает ее мехами, подаренными Манассией перед ее походом.

Голос Юдифи за сценой:

«Кто я, чтобы прекословить господину моему? Поспешу исполнить все, что будет угодно господину моему, и это будет служить мне утешением до дня смерти моей».

Юдифь в полутьме на ложе, высоко стоящая масляная лампа мягко освещает ее лицо. Над Юдифью склоняется тень и – лампа освещает Олоферна, он целует Юдифь. Она открывает глаза.

Юдифь: Что за сон Господь послал! Я узнаю это дыхание, эти губы, лицо. И волосы те же на ощупь, и гладкая молодая кожа. Душистый шелк бороды, брови широкой дугой. Какой глубокий взгляд! Нет, он не глубок, не темен – он насмешлив!

Олоферн целует Юдифь.

Юдифь: Что за сон! Пусть он был бы вечен! Хорошо бы еще скинуть одежду, но так и проснуться недолго, и это будет обидно. Что за сон!

Олоферн: Не такой уж и сон. И не так уж мне нравится, что меня принимают за сновидение, Юдифь. Очнись! Разве сновидения пышут любовным жаром? Они не теплы, не холодны, не плотны на ощупь, у них в бороде не нащупаешь шариков с благовониями, которые возбуждают женщин к страсти. Ну-ка, вдохни!

Юдифь: Ах!

Олоферн: Вот-вот!

Юдифь: И борода щекочет мне шею. Но… ты же умер!

Олоферн: Кто умер? Я?!

Юдифь: Ты! Совсем недавно! Я сама тебя убила, снесла голову твоим же мечом, когда ты заснул!

Олоферн (озадаченно): Это зачем еще?

Юдифь: Чтобы ты мне не изменил!

Олоферн: Я, кажется, не собирался… И голова моя при мне!

Юдифь: Нет же! Она на шесте над воротами Бетулии!