– Дай я тебе помогу, – предложил Дэвид.

Он наклонился к моей ноге, а я оперлась на его плечо, чувствуя, как кровь приливает к моим щекам.

– Бабушка, почему у тебя такие маленькие ноги? – сострил он, защелкивая застежки. Потом он надел свои коньки, мы оба влезли в джемпера и осторожно вышли на искрящийся лед.

– Так, давай-ка я сперва найду равновесие, – сказал Дэвид. – Подожди меня здесь.

– Не волнуйся, я с места не сдвинусь.

Я вцепилась в бортик катка обеими руками, пытаясь унять внезапную дрожь. И вдруг Дэвид вихрем пронесся мимо меня, лезвия его коньков сверкнули в разноцветном освещении, и меньше чем за минуту он успел облететь каток дважды. Проделав этот номер, он подкатил ко мне на такой скорости, что едва не врезался в меня, но вовремя затормозил, оставив на льду изысканный росчерк.

– Ого, – выдохнула я. – Да ты действительно мастер.

– Ну, за столько лет можно было кое-чему научиться. Но это несложно. Пойдем, я тебе покажу.

Он подал мне правую руку (на ней не было перчатки), и я опасливо протянула ему левую. Сделав маленький шажок, я тут же поскользнулась и, ощутив мощный выброс адреналина в кровь, снова вцепилась в бортик катка.

– Я не могу, – пробормотала я, чувствуя, как бешено стучит мое сердце. – Я просто не могу. Я очень боюсь упасть. – Под ребром резко кольнуло.

– Но ты не упадешь.

– Упаду.

– Будет проще, если ты дашь мне руку. Я неуклюже повернулась к Дэвиду.

– Дай мне руку, – нежно повторил он.

– Хо…рошо.

Теперь я пыталась удержать равновесие, одной рукой вцепившись в бортик катка, а другую вложив в руку Дэвида. Он осторожно потянул меня к себе, и я стала потихоньку продвигаться вперед.

– Вот и молодец. Вот так. А сейчас мы немного походим вокруг. Вот так – медленно…

– Уф, – выдохнула я, испуганно отпрянув – мимо, скрежеща сталью по льду, промчались трое подростков. – Вряд ли у меня что-нибудь получится. Ой!

Правый конек предательски отъехал куда-то в сторону, и я снова чуть было не упала, но Дэвид вовремя подхватил меня под руки. Он засмеялся, крепко прижавшись ко мне, а потом поставил меня на ноги.

– Извини, – пробормотала я.

– Не волнуйся – я не дам тебе упасть. Но вот мой совет, Миранда: не ходи по льду, попробуй по нему скользить.

– Не могу.

– Можешь. Просто продвигай ноги вперед поочередно – вот так.

Он встал передо мной, взял меня за руки и стал потихоньку отъезжать назад, увлекая меня за собой.

– Вот так лучше. Держись чуть прямее.

– Не могу. Я упаду.

– Не упадешь – я тебя держу.

– Я упаду, – испуганно повторяла я. – Я потеряю равновесие, да еще и тебя уроню.

– Не сможешь – ты слишком легкая. Вот так. А теперь согни колено, скользни влево, теперь вправо, теперь опять влево. Вот так… да… отлично… вот ты уже и катаешься!

Я засмеялась от удивления и облегчения одновременно.

– Секрет в том, чтобы сначала двигаться очень медленно.

Мы неспешно продвигались по кругу в течение примерно пятнадцати минут. Постепенно обретая уверенность, я стала посматривать на других конькобежцев. По всему катку носились юнцы в развевающихся куртках. Были здесь и супруги среднего возраста, явно катавшиеся не первый год. В центре катка маленькая девочка исполняла грациозные пируэты, соединив руки над головой; она явно отрабатывала какие-то упражнения. И теперь, когда мы с Дэвидом медленно кружились по льду, рука в руке, я услышала музыку, доносившуюся откуда-то сверху. Это была Синди Лопер.

Если ты потерялся, посмотри вокруг

и найдешь меня. Опять и опять.

Если ты упадешь, я подхвачу тебя, я буду ждать…

– Ты ведь не падаешь, Миранда? – спросил Дэвид.

– Нет, – улыбнулась я. «А впрочем – да».

– Ты не упадешь, – нежно сказал он. – Ведь я держу тебя.

«…Опять и опять». Он крепче прижал меня к себе. «Опять и опять…»

– Ты не упадешь, – снова прошептал Дэвид, медленно увозя меня с катка. – Ты, наверное, думаешь, я привез тебя сюда, чтобы повыпендриваться, да? – неожиданно спросил он. – Это не так.

– Разве? – усмехнулась я.

– Нет. Я просто искал повод подержать тебя за руку…

Я снова залилась краской.

– Ладно, – продолжил Дэвид как ни в чем не бывало, – по-моему, самое время перекусить. Ну как, тебе понравилось? – спросил он, когда мы поднимались по лестнице.

– Да, мне и в самом деле понравилось.

– Отлично… Какую кухню ты предпочитаешь? – Мы зашагали по Куинсуэю. – Можем пойти в марокканский ресторан и для виду покурить кальян, а можем в китайский – вот там, через дорогу.

Мы миновали метро «Бэйзуотер». На улице было полным-полно народу, а впереди светился голубой купол «Уайтлиз».[31]

– Вот там малазийский ресторан, – показал Дэвид, – а там – «Магараджа». Кажется, чуть дальше есть неплохой ливанский. А может, отдадим предпочтение итальянской кухне?

– Да, отличная идея. Мне вдруг захотелось ризотто.

Ресторан оказался очень славным, тихим, и там не разрешалось курить.

– А ты расскажешь мне о поездке в Барселону? – спросила я, когда мы сели за стол. – Чем ты там занимался?

– Готовил иллюстрации для новой книги об ЭТА.[32]

– О… А почему именно тебя попросили это сделать?

Он пожал плечами:

– А что тут такого? В сущности, подобные вещи меня привлекают.

– Какие вещи – баскский сепаратизм?

– Нет. Экстремизм. – Официант принес нам два бокала красного вина. – Политический экстремизм любого рода. Меня очень интересует, что чувствуют те, кто изготавливает или закладывает бомбы, чтобы изувечить или убить ни в чем не повинных людей. А тебя это не интересует? – спросил он.

– Почему это должно меня интересовать? – буркнула я. Дэвид посмотрел на меня с удивлением. – То есть я хотела сказать, что… предпочитаю не задумываться о таких вещах.

– Что ж, это твое право.

Какое-то время мы молча изучали меню. «Скажи ему… Скажи ему».

– Дэвид?

– Я, пожалуй, остановлюсь на домашней лапше… Что?

«Говори сейчас же!»

– Я должна тебе кое-что сказать. Он посмотрел на меня и спросил:

– Что?

Я прижала руку к груди, чувствуя, как неровно бьется сердце.

– О боже, – воскликнул Дэвид с шутливой гримасой. – Ты опять хочешь сделать какое-то ужасное признание? Да, так и есть – как в прошлый раз. По лицу заметно. Ну давай, срази меня.

– Э… я…

Я взглянула на него. «Я не могу этого сделать. Я просто не могу. Мы больше никогда не встретимся».

– У меня… болят лодыжки. Он расхохотался.

– Ну вот, очередное чудовищное откровение Миранды – ноющие лодыжки! К сожалению, есть только один способ справиться с этой болью – нужно еще раз поехать на каток.

«Я и так все время катаюсь, причем по очень тонкому льду».

– В Бродгейте есть открытый каток. Мы могли бы ходить туда зимой. Ты слушаешь меня?

«Боюсь, что это ты не захочешь меня слушать после того, как узнаешь обо всем».

Потом Дэвид заговорил о хоккее и объяснил мне правила игры.

– Я бы хотел играть в хоккей, но это невозможно – даже просмотр матчей по кабельному телевидению отнимает у меня столько нервов! Но подростком я много играл – даже выступал за «Юных звезд Нью-Хейвена», – гордо объявил он, когда нам принесли горячее. – Я достиг высшего момента в своей карьере, когда мы победили в чемпионате среди юниоров Новой Англии. В тот же день мне исполнилось пятнадцать – никогда этого не забуду. – Дэвид взял вилку. – Да, двадцать первое марта 1982-го…

– Твой день рождения двадцать первого марта? – эхом откликнулась я.

– Да. А что?

– Ничего…

– Эта дата что-то значит для тебя? «Именно в тот день произошло…»

– Нет. Нет… гм… ничего особенного. Просто это первый день весны.

– Да. А когда твой день рождения?

– Семнадцатого августа.

– О, уже скоро. Я приглашу тебя на ужин, ладно? «Нет, этому не бывать. Вскоре ты меня возненавидишь».

– Меня тянет к тебе, Миранда, – неожиданно признался Дэвид. Кровь снова прилила к моему лицу. – Я чувствую, что у тебя в голове так много всего происходит. Мне трудно найти этому точное определение, но, кажется, в тебе есть что-то интригующее.

«Да, это так. Именно поэтому мы и встретились».

– Ты такая… – продолжил он, прищуриваясь, – таинственная. И в то же время общаться с тобой очень просто. Я люблю говорить с тобой. Возможно, я утомляю тебя своими рассказами, но, когда мы вместе, я просто не могу иначе.

Я взяла в руки чайную розу, одиноко стоявшую в вазе.

– Но мне бы хотелось больше узнать о тебе. О твоей жизни. Может, поговорим о твоих друзьях, о твоей семье?

Я рассказала Дэвиду о разводе родителей и о Хью, о моих сестрах и о Дейзи, а также о папином возвращении в Англию.

– А у тебя хорошие отношения с обоими родителями? – спросил Дэвид.

– Теперь – да, в большей или меньшей степени, а вот раньше было иначе. В юности я пережила довольно… тяжелый период.

«Ни слова больше – оставь все как есть!»

– Что, в юности ты была несчастлива? Мой пульс явно участился.

– Ты совершила какие-то ошибки?

– О… думаю, я просто была… бунтаркой.

– По какой-то конкретной причине?

– Наверное… это из-за того, что родители оставили меня. Папа уехал в Штаты – признаюсь, я была этим сильно огорчена, а мама снова вышла замуж, и ей стало не до меня. Но теперь, – я пожала плечами, – у меня неплохие отношения с родителями. Но я никогда не поверяю им своих тайн.

– Вот как?

– Да. Свою личную жизнь я с ними не обсуждаю.

– Но почему?

– Думаю, у меня нет и никогда не было такой привычки. Родители ведь даже не знают, почему я разорвала помолвку.

– Да ты что? Такое трудно держать при себе. Но, вероятно, пережитое тобой было очень мучительно, и ты просто хочешь об этом забыть. Что ж, вполне естественное чувство. – Он выглянул в окно. – Я тебя понимаю.

Я посмотрела на профиль Дэвида – римский нос, сильный, прямой подбородок, плавная линия кадыка…

– Я тебя прекрасно понимаю, – негромко повторил он.

Из-за его плеча я заметила трех подростков – они плелись по улице, сунув руки в карманы.

– В тот вечер, – чуть слышно сказала я, – мы ходили в театр. Смотрели «Трех сестер» в «Олд-Вике».[33]

– Миранда, – пробормотал Дэвид, оборачиваясь ко мне, – ты можешь ничего мне не рассказывать.

– Знаю, – ответила я. – Но я только что, прямо здесь, поняла: я хочу рассказать тебе об этом. – Дэвид посмотрел на меня и поставил свой бокал. – После спектакля мы пошли в кубинский бар напротив театра, и, конечно, Александр немного выпил. Но это вовсе его не извиняет. В общем, мы вышли из бара около одиннадцати – спешили к Герману. Мы сели на Северную линию и доехали до «Арчуэя». Квартира Александра всего в десяти минутах от метро. Мы прекрасно провели время и были в отличном настроении. Кажется, мы обсуждали точную дату нашего венчания – оно должно было состояться в сентябре. – Словно со стороны я услышала собственный глубокий вдох, а потом выдох. – И хотя у меня несколько расплывчатые воспоминания о том… происшествии, но я смутно припоминаю, что слышала шаги за спиной, когда мы шли по Холлоуэй-роуд. И едва мы успели свернуть на улицу, где живет Александр, – на Харбертон-роуд, как вдруг эти трое – в сущности, подростки – оказались перед нами. Можешь считать меня сумасшедшей, но я почему-то подумала, что они хотят спросить дорогу, – люди часто обращаются ко мне за этим даже за границей. Но я быстро поняла, что ошиблась, потому что они загородили нам дорогу. А потом… потом… – Я скомкала салфетку в руках. – Потом они стали кричать: «А ну, выворачивайте карманы! Выворачивайте карманы!» И так несколько раз. «Выворачивайте карманы!» Один из них вцепился в мою сумку. Он стал вырывать ее у меня, а я, крича, старалась ее удержать. Я помню резкую боль в плече, когда они схватили меня, и жжение от ремешка сумки, давившего мне на запястье. Они кричали, что я грязная сука и что они перережут мне глотку. А я все еще сопротивлялась, не желая отдавать сумку, но тут один из них ударил меня. Вот сюда. – Я дотронулась до щеки. – И я упала. Я лежала на асфальте, крича от ужаса, а они убегали с моей сумкой. Впрочем, один остался. – Я сделала паузу. Лицо Дэвида окаменело. – Он все еще был рядом со мной, пытаясь сорвать у меня с пальца кольцо, подаренное Александром. Я сжала руку в кулак, но этот тип разжимал мои пальцы – я думала, он их сломает, – и я до сих пор чувствую его мерзкое дыхание. Потом я ощутила невыносимую боль в боку, услышала слабый хруст и не смогла дышать. Боль была чудовищная. Я поняла, что кольцо исчезло с моего пальца. Послышались быстрые шаги, а вскоре после этого – полицейская сирена. – В горле у меня стоял ком. – Прости. – Чайная роза расплылась перед моими глазами. – Прости. Минутное молчание.