— Высадите меня здесь.

— Здесь? — немного удивился Роланд. — Но я могу довезти вас до дома. Мне нетрудно…

Я поколебалась. О, какое искушение меня охватило! Я представила сакраментальное «не зайдете ли на чашечку чая», его согласие и все остальное, что может последовать за чашкой чая, но здравый смысл победил. Это стало бы тупиком, физическими упражнениями, пропитанными чувством вины, абсолютно безнадежным романом. Я не создана для роли любовницы. Даже такого мужчины, как Роланд.

— Нет, спасибо, — ответила я. — Мне нужно в магазин, — я указала пальцем, — купить чертов велосипед. Но все равно — спасибо.

Роланд послушно подъехал к магазину. На этот раз я не забыла отстегнуть ремень безопасности и ловко выбралась из машины, прежде чем новые крючки-препятствия успели ослабить мою решимость.

Когда я закрывала дверь, Роланд пристально посмотрел на меня, отчего екнуло сердце, и сказал:

— Я бы очень хотел увидеться с вами.

— Мы обязательно где-нибудь пересечемся, — весело согласилась я.

— Насчет той ночи… — начал Роланд интонацией на грани… чего? Раздражения? Отчаяния?

— О, забудьте и не вспоминайте, — сказала я. — Не надо извиняться.

Он расширил невероятно красивые глаза:

— Я и не собирался.

— Ну, в любом случае… — Закрывая дверцу, я спросила: — Кстати, как дела у Рут?

— Прекрасно, — ответил Роланд. — Выглядит отлично… Послушайте… — Он придержал дверцу рукой, не давая мне ее закрыть.

Я нажала сильнее, добавив:

— Передавайте ей мои наилучшие пожелания!

И — щелк! — резко захлопнула дверцу.

Не знаю, как после этого у меня хватило сил на покупку велосипеда. Все, что могу сказать: матери сделаны из несокрушимого материала, потому что я купила то, что нужно, хотя одна из нас — либо я, либо продавщица — плавала в туманной дымке нереальности с существенной долей меланхолии. Вот это фиаско! Я с нетерпением ожидала этой покупки, предвкушая ликование и восторг дочери в рождественское утро, но радость потонула в эмоциях совсем другого сорта, и лицо, стоявшее у меня перед глазами, принадлежало отнюдь не Рейчел. Глупая женщина, твердила я себе, но это мало помогало.

Я позвонила Гордону, чтобы извиниться. Он довольно благосклонно принял извинения, но мне пришлось закрыть трубку рукой, чтобы он не услышал смеха при заявлении:

— Нос все еще распухший. И останется припухшим, когда я поеду на Барбадос!

Мысль о Гордоне, лежащем, как лоснящийся лобстер с украшением — мороженой вишенкой, очень подняла настроение, и мне даже удалось изобразить раскаяние.

— Не знаю, что на меня нашло, — сокрушалась я.

— Наверное, климакс, — съязвил Гордон. — Следи за собой, не то клептомания начнется. Счастливого Рождества. — На этом он повесил трубку.

Этот образец мужской логики, безжалостно ударивший по больному месту, вместе с образом Роланда, упорно стоявшего перед мысленным взором, почти уничтожили праздничное настроение. Но по крайней мере теперь я стала не только жалкой, но и злой, а с последним смириться гораздо легче. Временами я впадала в настоящую истерику. Например, когда Рейчел (вдоволь поохав и поахав над новым велосипедом) открыла подарок от папы, а это оказалась седельная сумка (практичная, водонепроницаемая и пластиковая), я хохотала несколько минут, не в силах справиться с собой, пока Брайан, внезапно вспомнив, чему научился у Ванды, не начал лаять. От неожиданности я моментально забыла про смех.

С несокрушимым оптимизмом я распевала во весь голос за пианино на суаре у Лидии. Рейчел неоднократно многозначительно подмигивала и тихо просила перестать, но я отказалась. Джо с детьми, гостившие у нас на Рождество, прощаясь, с восторгом заявили, что им все понравилось, особенно игра в прятки, от которой гости буквально валились с ног — пришлось много бегать вверх-вниз по лестнице и громко кричать. Имею удовольствие заверить читателя, что тоже принимала участие в играх и проявила качества прирожденного лидера.

Это было моим первым Рождеством на свободе, праздником, которого я с нетерпением ожидала как некоего водораздела, момента, позволяющего увидеть, насколько атрофировались разорванные узы. То был несравненный миг счастья, подлинной независимости, веселья без малейшего чувства вины… Ладно, признаюсь, не все из сказанного выше правда, кое-что я просто придумала.

На рождественских фотографиях я запечатлена с широкой улыбкой, не сходившей с лица, и с мишурой в волосах. Есть даже снимок, где я ласково чешу Брайану уши, тоже украшенные мишурой, а он смотрит на меня снизу вверх с горячей любовью и желанием, словно моя персона пробудила в псе воспоминания о Булстроде… Несмотря на праздничную мишуру, в моем облике определенно проступили начальные признаки миссис Помфрет, чему мне, если я не кривила душой в своих невысказанных чаяниях, следовало только радоваться.

Но я не обрадовалась.

На снимках я впервые заметила морщины, которых не было раньше. Держа фотографии под ярким электрическим светом, я с тревогой изучала свое лицо. В результате пристального осмотра я начала проводить перед зеркалом значительно меньше времени, чем обычно, — мне даже удавалось накраситься не глядя (оказывается, и такое возможно). Еще я решилась на безобразное мотовство — купила чудовищно дорогой крем против морщин у одной из куколок Барби в универмаге и, естественно, оторвала ценник с коробочки, прежде чем оставить ее на туалетном столике. Пусть я болезненно отношусь к возрастным изменениям, но не хватало еще, чтобы кто-нибудь узнал, что меня это задевает. Треволнения чуть не свели меня с ума — возможно, и впрямь начало климакса. Мне этого страшно не хотелось, хотя еще совсем недавно я ожидала менопаузу как приятную веху на пути к спокойной старости. Чертов Гордон… Я мечтала, чтобы его искусали песчаные блохи, чтобы он утонул в чудесном бирюзовом море или чтобы солнце поджарило его нос до ровного малинового колера. Где бы он ни находился, я надеялась, что ему очень плохо.


Новогодний вечер прошел прекрасно: я провела праздник в Лондоне, с Ванессой и Максом: друзья устроили очередную вечеринку в отеле — настоящий джаз-банд и все такое. На праздник я явилась с огнем в сердце и твердым намерением протанцевать ночь напролет. Рудольфа-Рэндольфа на празднике не оказалось. Сперва я немного пала духом, потому что, обуянная гордыней, рожденной решимостью раз и навсегда отступить от шаблона, все-таки собралась завести с ним легкий флирт. При известной доле воображения курчавая растительность на шее и нудное лицо могут сойти за привлекательную внешность, но, откровенно говоря, я сосредоточилась на том, что он богат. Это прекрасно стимулирует и заставляет собраться, особенно женщину, недавно отлучившую Гордона от груди. Я планировала быть неотразимой, забавной и желанной (в мечтах такое сочетание прекрасно работало) и сказать «да» независимо от последствий, поэтому для меня отсутствие Рэндольфа стало настоящим ударом. Не иначе и этот махнул на Барбадос… Разочарование умерила ироническая мысль: может, он встретится с Гордоном и Мирандой — в конце концов, возможно все, — и Гордон, нянчась с пострадавшим носом, пустится рассказывать о злодейке-жене, причем ни один из них не догадается, что речь идет об общей знакомой. Мысль о возможном комичном происшествии почти развеяла грусть. В тот вечер я твердо решила считать забавным все подряд, а пока происходящее упорно не желало становиться забавным, подхватила Макса, а затем некоего Энтони, смахивавшего на гиппопотама, и закружилась по залу в огненном танце. На мне было то самое желтое платье и туфли (скверная уступка немодности), и в этот раз я от души радовалась своему наряду. Мы с Энтони откололи потрясающий (мебель) танец. Ванесса взирала на наши безумства с удовольствием.

Мы так ужасно веселились, что я не удержалась от признания во время одного из наименее маниакальных номеров. Энтони замедлил движения в такт музыке и прижал меня к себе, но мне вовсе не улыбалось тереться носом о лацкан костюма, поэтому я вывернулась из его объятий, улыбнулась кавалеру снизу вверх и заявила:

— А здорово у нас с вами получается, вы не находите?

В ответ он нервно улыбнулся и сказал, что да.

Я добавила — больше для себя, чем для него, ощущая умеренное любопытство:

— Надо же, и это при том, что вы очень напоминаете гиппопотама! Ха-ха-ха!

На это Энтони улыбнулся гораздо сдержаннее и уже не делал попыток прижимать меня к своему чреву. Больше он со мной не танцевал.

Возвращаясь на Флоризель-стрит, я всю дорогу пела для таксиста. Когда я выкарабкалась из машины на тротуар, водитель заметил, что видал и не такое… Вот мы и дожили до Нового года — я, Рейчел и наш дорогой старикашка Брайан. Новый год и новая жизнь втроем. Как мило… Чего еще просить у будущего? Однако первый день нового года принес лишь волдырь на пятке и похмелье. Бедная Пэт!

Дни потянулись довольно обыденно.

Я делала все, как положено: с рвением принялась за работу — мистер Харрис увеличил мне зарплату (вот радость-то…), наполнила дом беззаботным детским смехом, приглашая всех подряд на чай после школы (чем больше, тем лучше), пока Рейчел однажды не обронила задумчиво: «Я бы для разнообразия и сама сходила в гости…» Это несколько подпортило уютную викторианскую картинку, которую я столь тщательно создавала. Ладно, пускай, в звуках детского смеха все равно есть что-то угнетающее, если вы не настроены слышать его изо дня в день. Когда Рейчел не было дома, я замечала, что разговариваю с чертовым псом, который любезно принимал такой вид, словно в его плоской голове появлялся проблеск сочувствия. Но одиночество меня пугало. Филида предупреждала, что придет момент расплаты, настанут черные дни — полагаю, тут-то они меня и нагнали. До определенного момента можно окружать себя друзьями и ходить на вечеринки, но дом есть дом, и большую часть времени хочешь не хочешь приходится проводить здесь. Флоризель-стрит начала угнетать, как одиночная камера, в чем я никому не признавалась, не желая выглядеть жалкой. Лидии, например, пришлось бы надеть ведро на голову, чтобы остановить поток поучений в духе «я же тебе говорила».

В тот период мне потребовалась вся сила воли, чтобы не срываться на дочери, и волей-неволей я предоставила ей некоторую свободу. Клуб велосипедистов, подружки, выходные с папашей — Рейчел часто отсутствовала, и на душе становилось лучше — оттого, что хоть у одной из нас все хорошо.

Перспектива того, что добрые люди скоро начнут перешептываться за моей спиной, говоря: «Нужно присматривать за старой доброй Пэт», и радостно предлагать мне попробовать разнообразные хобби, откровенно пугала. Задним числом я сожалела, что сравнила Энтони с гиппопотамом. Я сожалела, что в своей гордыне не позволила Рэндольфу подвезти меня домой, когда была такая возможность. Я даже раскаивалась, прости Господи, что уронила пенал на голову Стива. Правда, не стала сокрушаться по поводу выплеснутого в юкку вина, подливаемого мне прекрасным принцем из «Золушки», с немалым облегчением почувствовав, что некоторые кандидатуры даже я не стану брать в расчет. Еще я не могла отделаться от причудливых фантазий, в которых у Брайана посреди ночи случалось опасное недомогание и мне ничего не оставалось, кроме как вызвать ветеринара (обходя вниманием тот факт, что я не имела представления, как связаться с тем, кто завладел всеми моими мыслями). Купив канву для вышивания, я устраивалась рукодельничать перед телевизором, чтобы как-то пережить долгую темную зиму.

Мир и любовь, говорила я розовозадому купидону, коля иголкой нижнюю часть рисунка. Мир и любовь. Ну или хотя бы мир…

Работа продвигалась — медленно, но продвигалась. От холода земля стала гораздо тверже, что заметно облегчило уборку дерьма совком, — словом, кругом сплошные преимущества… С Барбадоса Гордон привез Рейчел колоду игральных карт с изображением видов острова, а мне крохотную бутылочку рома. Я рассыпалась в столь обильных и горячих благодарностях, что даже Гордон почувствовал их неискренность. Жизнь продолжалась.

Я твердила себе, что нужно работать и ждать весны, которая (как понедельники) обязательно придет. Когда надоедало вышивать, я раскладывала пасьянс на барбадосских картах, радуясь — доказательство моей безгрешной чистоты, — что ни разу не смошенничала.

А затем, облаченный в темно-синий бархат ночного неба, явился вечер Бёрнса.

Глава 19

Вечер Бёрнса пришелся на уик-энд Гордона, иначе я скорее всего не пошла бы. Визит к Гертруде лишний раз напомнит о запретных наслаждениях, да и устала я от игры в вечеринки. Рождество и Новый год надевают вам на нос фальшивые розовые очки: море теплых дружеских чувств, град приглашений, непрерывная череда праздников — и человек невольно входит во вкус легкой интересной жизни, которая внезапно обрывается с приближением старого грязнули февраля. Оставалось смириться (о, какое ужасное слово!) с обыденным существованием без сказок и сладкого дурмана, и у меня уже начинало это получаться, когда позвонила Гертруда.