Вот взять, например, имя Арнольд, странное, между прочим, само по себе. Перетряхнуть его как следует и в результате… Что же мы получим в результате? Ну, допустим, аль-Норд. Этакая гремучая смесь из восточной необузданности и сладострастия вкупе с северным хладнокровием и суровой невозмутимостью. Интересно бы посмотреть… А впрочем, нет. Абсолютно неинтересно! Особенно теперь, когда в ее жизнь ворвался горячий татарский парень.

Да вот, собственно, и разгадка непрошеных мыслей. Логическая цепочка замкнулась, сделав круг. Просто она думала о майоре Шарафутдинове, о Рафике – вот как, оказывается, его зовут. О том, как он вдруг поцеловал ее – сгреб в медвежьи объятия и поцеловал. Она и пискнуть не успела. И вообще повела себя очень странно – мгновенно вспыхнула холодным бенгальским огнем и впилась в него, как кобра, припала пересохшим внезапно ртом, словно помилованный Тантал, достигший наконец благословенной, ускользавшей доныне воды. И Рафик смочил его, в смысле пересохший рот, своей слюной.

Вот тоже, если разобраться, гадость какая. Однажды, еще в студенчестве, на литературном вечере Соня услышала стихотворение (хорошее, между прочим) о двух слившихся в экстазе любовниках, которые самозабвенно «пили слюну друг друга», так, кажется, там было написано. Противно, правда? Но ведь в действительности так оно и есть.

Вообще, если разобраться, все физиологические отправления, не облагороженные лирическим флером, мягко говоря, неэстетичны. А как приятно!

С майором Шарафутдиновым приятно было до такой степени, что, опрокинь он ее на кушетку, и она бы пальцем не шевельнула, дабы воспротивиться непотребному. Ибо едва он к ней прикоснулся, как все ее тело пронзили мириады раскаленных иголок, и она, словно подтаяв в его руках, потеряла опору и ощущение реальности («сомлела», – сказала бы бабушка Констанция).

Поцелуй был сладкий, но, увы, механический – не освященный чувством. И благородный майор на кушетку ее не опрокинул. Возможно, именно по этой причине.

Или наивно предполагать в майоре милиции столь глубокую, тонко чувствующую натуру? «Подследственный Пидоренко поскользнулся на лестнице, упал и шестнадцать раз ударился головой о мой сапог»?

Вообще разгадывать чужие поступки – занятие неблагодарное. Тут со своими бы разобраться. Что это, например, за новая напасть в ее жизни? Загорается от первого прикосновения, как спичка, да так ярко, что бери ее голыми руками. Физиология физиологией, но всему же есть предел. Конечно, ей требуется мужчина в ее-то цветущем возрасте и полной, так сказать, распущенности, но не первый же встречный!

Марта смеется, говорит: «Так и надо». Мол, мужчины чувствуют, когда женщина настроена на нужную волну, и влекутся к ней послушными стадами. Но ей-то нужен один-единственный. И за его отсутствием стоит ли прибегать к такой… полигамии? Теоретически, естественно, нет. А на практике получается совсем другое. Не говоря уж о том, что подобная всеядность влечет за собой прямо противоположный желаемому результат – полностью удовлетворенный объект немедленно исчезает с твоей орбиты.

Бедный майор Шарафутдинов, наверное, обалдел. Может быть, он вообще хотел вознаградить ее отеческим поцелуем за добровольное служение милиции? А она присосалась к нему как пиявка. И теперь он, чего доброго, подумает, будто она сама искала с ним встречи.

Но с другой стороны, как можно спровоцировать подобную ситуацию? Любой нормальный человек позвонил бы в милицию, увидев в глазок, что у соседской двери копошатся два мужика!

А эти бедные смоляне офонарели, наверное, до умопомрачения. Приехали из благостной провинции в первопрестольную, а их мордой в бетонный пол, руки на голову, да еще и ноги распинали как можно шире. Зачем, интересно, они это делают, омоновцы? Заставляют раздвигать ноги в стороны? Чтобы потенциальный преступник мог думать только об одном – как бы уберечь самое дорогое от удара тяжелым армейским ботинком?

Надо бы перед ними извиниться. Неудобно, конечно, и не хочется ужасно, но надо. В крайнем случае узнает, что они о ней думают, зато совесть будет чиста и душа спокойна. А то встретишь вот так на лестнице…

Кстати, о лестницах. Надо же было такому случиться, чтобы именно Гусев, великий и ужасный, купил квартиру на их лестничной площадке! Можно себе представить, какие струны запели в его душе, когда он увидел это ледовое побоище у своего порога! Но надо отдать ему должное, ни один мускул на лице не дрогнул. Остался невозмутимым, как танк.

Ее-то он, конечно, не узнал, хотя они и встретились глазами, когда он поднимался по ступеням. Но может ли он помнить в лицо всех своих сотрудников? Естественно, нет. К тому же она была не накрашена, а макияж, хотя и не меняет до неузнаваемости, но, согласитесь, делает черты более выразительными. А она, стало быть, косила под серую мышку, да еще собрала волосы в два дурацких хвоста, играя на образ, и нацепила драные джинсы и такую же старую, вытянутую майку. Это, конечно, не байковый синий халат с алыми розами, как у Фросечки, но все же, все же, все же…

А Фросечка между тем шаркает по паркету своими стоптанными шлепанцами, боится зайти. Заварила кашу. Никакая она после этого не Фрося, а самая настоящая Сряфа.

Вот так родились ненужные мысли, и по этому кругу можно ходить бесконечно – «у попа была собака, он ее любил…». А бедную Соню никто не любит. Ну и пожалуйста. Не очень-то и хотелось. А извиняться перед смолянами все равно придется, иначе это просто ни в какие ворота не лезет.

И Соня отправилась в соседнюю квартиру. Звала с собой и Фросечку, но та умоляюще жала к груди руки – идти с повинной не хотела. Зато в качестве отступного напекла целую гору румяных ватрушек с творогом, исходивших призывным ванильным духом. Васятка потянулся на запах, как муха на мед, но получил хрен да маленько. А ты не воруй!

…Трель звонка разнеслась за шикарной дверью и, угаснув в недрах чужой квартиры, вернулась тишиной. Немного подождав, Соня еще раз нажала на кнопку, втайне ликуя, что проблема решилась сама собой. Смоляне завершили работу и вернулись в свой древний город – и рада бы извиниться, да Бог не дает.

Но тут дверь бесшумно отворилась, и на Сонино вытянувшееся лицо заинтересованно воззрился давешний «грабитель».

– Извиняться пришли? – догадался он. – Ну, заходите. Будем чай пить с вашими ватрушками.

И до того он был хорош, до того хорош, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Этакий Микула Селянинович преклонных лет с седыми волнистыми волосами, перехваченными по лбу тонким кожаным ремешком, с ясными голубыми глазами в тонкой сеточке морщин, с закатанными по локоть рукавами темно-синей клетчатой рубашки на загорелых мускулистых руках с длинными изящными пальцами и белоснежной приветливой улыбкой, что Соня загляделась, невольно заулыбавшись ему в ответ.

– Ну вот и славно. Давайте знакомиться. Я буду Владимир Семенович. А вас как звать-величать?

– Меня Соня.

– Софья, стало быть, то есть мудрая. Отличное у вас имя. Просто замечательное. Жену мою покойницу так звали. Чудесная была женщина, земля ей пухом, вечная память. Мы с ней без малого сорок лет душа в душу прожили, в любви и согласии. И осталось у меня три сына. Двое уже взрослые, вполне самостоятельные, а третий еще недопесок, хотя и вымахал под потолок. На будущий год школу оканчивает, а в каникулы трудится у меня подмастерьем. Может, пойдет по моим стопам, если понравится. Я по профессии реставратор, а сюда приехал племяннику своему Нодьке помочь. Он хотел полы поменять, мол, старье, а я отговорил – паркет богатый, заиграет – никаких ковров не надо. Хотите посмотреть?

– Хочу! – обрадовалась Соня.

Они прошли по уже отремонтированной квартире, и Соня заглядывала в каждый уголок, дивясь, как можно было превратить это роскошное, наполненное воздухом и светом пространство в захламленную мрачную коммуналку! И наоборот. И если бытие определяет сознание, значит, и люди, обитающие в таких квартирах, становятся другими? Раскованными, гордыми и свободными?

Она на мгновение представила себя хозяйкой подобных хором и даже руки к груди прижала, захваченная несбыточным видением.

– Вот то-то и оно! – по-своему истолковал ее жест Владимир Семенович. – Разве можно рушить такую красоту? Глядите, какой узор.

Соня вспомнила загаженные полы в своей квартире и только молча вздохнула – вряд ли в обозримом будущем им светит подобное сказочное преображение.

– А вот познакомьтесь с моим Николашей.

Парень явно не забыл пережитого оскорбления и смотрел волком. На голове его красовалась бандана, спущенные до последнего предела джинсы чудом удерживались на чреслах, провисая бесформенной мотней, как будто он наложил в штаны. Странная нынче мода. Веками люди старались приукрасить себя, подчеркивая достоинства фигуры и скрывая ее недостатки, а сегодня чем чуднее, тем моднее.

Квартира была еще пуста, кроме сверкающей ванной с огромной душевой кабиной, оснащенной, будто космический корабль, и полностью оборудованной кухни. Там и пили чай.

Отсутствием аппетита Николаша явно не страдал – молотил как мельница, в два укуса расправляясь с ватрушкой и шумно прихлебывая из стакана с чаем.

– Ты первый раз приехал в Москву? Или уже бывал здесь раньше? – спросила Соня.

Парень с набитым ртом что-то невнятно пробормотал.

– В первый раз, – перевел на членораздельный Владимир Семенович. – Планы были наполеоновские – и то посмотреть, и это. Деньжат подкопил. А ничего не получается – и я спины не разгибаю, и Нодька вкалывает с утра до вечера. Так, похоже, и уедет Николаша не солоно хлебавши.

– Я могу показать тебе Москву, – предложила Соня, мысленно дивясь своей душевной щедрости, собственному великодушию и самоотверженному идиотизму. – У меня и машина есть…

– Клево! – оживился Николаша и даже жевать перестал, сменив гнев на милость. – А в ночник сходим?

– Куда?!

– Ты, чё, тормоз?

– Я не тормоз, я просто не знаю…

– В ночной клуб!

– В ночной клуб?.. Естественно, – промямлила Соня, хотя вполне могла бы замахать крылами, мол, нет, нет и нет, ни в коем случае. – Я, правда, там никогда не бывала…

– Вот заодно и приобщитесь к культурной жизни, – сказал довольный Владимир Семенович.

Оставалось только выяснить, куда придется доставить предприимчивого гостя столицы после ночных увеселений. Хорошо, если сюда, а вдруг к черту на кулички и потом пилить одной через всю Москву?

– А как же вы спите? – бросила Соня пробный камень. – Здесь же ничего нет.

– А мы у племянника моего живем, у Нодьки. Он пока квартиру снимает, а нас сюда на машине привозит.

– А где он снимает квартиру?

– В Давыдково. На Минском шоссе.

Значит, придется пилить через всю Москву. Черт, черт, черт, черт, черт!!!

– А почему, – злобно поинтересовалась Соня, – у вас такие нормальные, простые имена, а вашего… родственника назвали Арнольдом. Откуда такая вычурность?

– О, – усмехнулся Владимир Семенович, – это уж моя сестрица постаралась, мать его. В смысле его мать. Она у нас особа утонченная, преподает в университете зарубежную литературу. Она вообще много в его жизни намудрила. Не расхлебать…

15

Кто бы мог подумать, что, родив ребенка, Екатерина Семеновна Гусева, женщина жесткая и решительная, превратится в пресловутую сумасшедшую мать, возлюбив своего сына Нодика до полного самоотречения?

Впервые прижав к груди туго спеленатое крохотное тельце, она ощутила павшую на плечи непомерную тяжесть ответственности и поняла, что отныне ее удел – беречь и защищать этого мальчика.

Задача оказалась не из легких и потребовала полной отдачи сил, времени и средств. И первого, и второго, и третьего не хватало катастрофически.

Начать с того, что Екатерина Семеновна волею судеб рано осталась без родителей, а затем, своею собственной волею, и без мужа. Она и вышла-то за него без особой любви, а жила и вовсе без радости, на одном раздражении. Тем более что и мать-покойница невзлюбила зятя с первого взгляда и точила его без устали: и спит-то он много, а работает мало, и ест чрезмерно – гораздо больше, чем зарабатывает, и в туалет после него два часа не войдешь – такая вонь и из дома не выйдешь – ведь курит, зараза, одну за другой, спалит квартиру к чертовой бабушке, сволочь очкастая.

А с рождением Нодика вроде как и необходимость в муже у Екатерины Семеновны отпала – исполнил свое биологическое предназначение и свободен. Гуляй, солдатик. Муж долго не мог поверить в такой крутой поворот, просил одуматься, даже плакал, к брезгливому недоумению тещи, взывал к дальней родне, но ситуацию не переломил и ушел с чемоданчиком и вязанкой книг куда глаза глядят. Алименты, правда, платил исправно. Но велики ли доходы у провинциального доцента? Слезы.

Жизнь, однако, хороший учитель, хотя и плохой прорицатель, и с годами Екатерина Семеновна пришла к выводу, что разводиться все же не стоило. Человек он спокойный, не пьет, хоть и курит, жил бы себе параллельно, к тому же ничего другого судьба ей все равно не уготовила. Да и кошмара бы этого не случилось. Но, как говорится, прошлого не вернешь, не перепишешь набело, да и мать правильно твердила: «Никто никому, как сам себе». Хотя тоже ручку свою приложила, не тем будь помянута.