— Проделал долгий путь, чтобы провонять ваш дом.

— Мама! — На этот раз она не повесила трубку, предпочитая вздыхать на своем конце линии. Вздыхать, размышляя о мужчине, провонявшем ее дом?

— Надеюсь, тебе хватило здравого смысла трахнуться вне дома. Я, похоже, испытываю чувство вины за то, что в первый раз разделила постель вашего отца с другой храпящей свиньей. Хотя свиньи не могут чувствовать запах друг друга, я не заснула ни на мгновение. Лежа там всю ночь, я задавалась вопросом, как последствия моего брака могут сказаться на моем прелюбодеянии.

Не последовало никаких комментариев, кроме гудков отбоя. У Барбары даже не было шанса рассказать маленькой шлюхе о своей новой и захватывающей жизни.

Достаточно уделять время прошлому. У Барбары есть только будущее, поддерживающее ее. Больше славы перед большим поражением, но ничто не стоит падения Римской империи. Оставим историю мертвым. Отражаться в отражении — бессмысленное тщеславие, все равно что, глядя в зеркало, пытаться решить, кто выглядит — оригинал или отражение — лучше. Без всякого сожаления она вспоминает о предыдущей ночи или предыдущих ночах, у нее нет иного выбора, кроме как коротать новый день, пытаясь жить новой и захватывающей жизнью, чтобы потом сожалеть об этом.

Первое в ее списке — карьера певицы. Червяк предложил ей зайти к нему на репетицию. Он пообещал научить ее всему, что ей нужно знать о крике в микрофон. Техника, репертуар, костюм, макияж… Впрочем, специалист по макияжу будет ждать, пока она решит, кем хочет быть.

Его квартира достаточно близко, чтобы прогуляться туда пешком. Она устала от вождения. Если бы, подобно телевизору, машина вдруг сломалась, она просто покончила бы с этим, не заменяя ее. В окрестностях было все, в чем Барбара нуждалась, за исключением того, что она пропустила, что не могло быть найдено где-нибудь еще.

Это ее окрестности просто потому, что она здесь живет. У нее нет никаких обязательств перед соседями, и ей ни к чему здороваться с ними. В пригороде вы обычно передвигаетесь в автомобиле. В ее доме, милом доме, она могла избегать улыбок других собственников домов, но не их осуждения, она была известна от лужайки до лужайки как сумасшедшая дама с сорняками. Барбара накинула капюшон, прячась за бросающейся в глаза анонимностью. Просто белое лицо. Есть безопасность в многочисленности и в таинственности тоже. Кто беспокоится о том, что делают остальные миллионы? Кого интересует, кто живет за соседней дверью, пока тело не начинает гнить?

Барбара нашла Червяка, прячущегося в земле. Как и следовало ожидать, он жил низко, в квартире расположенной на уровне улицы. Рядом с коллектором, принадлежащим паразитам. Там было темно и сыро. Никакого вида из окон, даже на тротуар. Окна, забитые досками, не пропускают внутрь свет и грабителей. Никто не может заглянуть внутрь. Никто не может выглянуть наружу.

Тем не менее внутри было удивительно опрятно и чисто, совсем не похоже на то, каким она воображала жилище Червяка. Комната была полностью (до самого потолка) меблирована. Каждая вещь лежала на своем месте. У мужчины явно были сексуальные проблемы, ибо избыток безделушек — всегда крик о помощи. С беспорядком велась постоянная борьба. Обстановка достаточно унылая, вышедшая из моды, вероятно, использовалась прошлым владельцем, крепко держащимся за прошлое (на пути к могиле). Похоже, это была его бабушка. Сцена и декорации — нелепо старомодны для мужчины его возраста. Кружевные салфетки и красный бархат. Коричневый бархат и красное дерево. Излишне женоподобно для мужчины, ненавидящего женщин. Мебель выглядела скорее величественно, чем комфортабельно, слишком мужественно для пуховки для пудры. Она казалась слишком викторианской, подходящей для большой женщины викторианских времен. Сделанная из темного и красивого дерева, выглядела мрачно, очень мрачно. И вся была покрыта маленькими дырочками. Маленькими отверстиями, принадлежащими маленьким, белым и уродливым червячкам.

Он растерял свою пьяную веселость и дома выглядел более отстраненным, погруженным в себя. Барбара наблюдала за существом в среде его обитания. Желтый свет разоблачает, и Червяк сейчас еще более походил на червяка, чем она помнит. Лишенный своего фортепиано и луча света, пианист напоминал болезненного старика. В коричневом бархатном купальном халате он выглядел непристойно. Его лысая голова, казалось, могла выдвигаться. Рот превратился в щель. Все это напоминало ей о чем-то липком и илистом, вроде скольжения в грязи. В его среде обитания было что-то грязное. Весь этот коричневый цвет… И никакого отверстия в стене. Просто отверстия. Все заполнено грязной мебелью.

Сам рояль темного красного дерева огромен, точно вырезан из гигантского свадебного шоколадного торта. Барбара прикоснулась к сияющей крышке и почувствовала, как сквозь деревянную поверхность медленно просачивается масло. Она провела пальцем по стоящему рядом шкафчику, по спинке стула и закончила столом. Все поверхности красного дерева от пола до потолка были свежеотполированы. Червяк явно проводит утренние часы полируя свою дырку.

Эта дырка в стене была такой же сальной, как и забегаловка, где она ела пиццу, только более изысканной. Но она не будет здесь есть. Хозяин мерзок и отвратителен, но это последний мужчина, вместе с которым она пошла домой. По крайней мере, с ним у нее не будет секса. Они вместе займутся прекрасной музыкой. Чувственные звуки, стоны в унисон, движения вперед и назад в лихорадочном поту. И все это — не прикасаясь друг к другу. Между ними будет величественный рояль.

Барбара, пытаясь соблюдать дистанцию, уселась на софу. Коричневую бархатную софу, еще один массивный предмет меблировки эпохи раннего или позднего викторианства, еще один способ осквернить доброе имя Виктории. Она не осмеливалась сидеть слишком прямо, воображая, что это может быть расценено как преступление против природы, которую заключала в себе обивка. Ее глаза не отрывались от рояля. Мужчина выглядел настолько отталкивающим, что трудно было бы на него не смотреть. Еще труднее было бы смотреть в его глаза, глубоко утонувшие в глазницах, но все-таки выдающиеся вперед, похожие на глаза хладнокровной змеи, пристально уставившейся на тебя, прежде чем укусить.

— Ты выглядишь так, как будто хочешь выпить, милашка, — сладострастно бормочет Червяк.

— Я просто собиралась предложить тебе то же самое лекарство, дорогой.

— Я не держу спиртного в доме. Умеренность и воздержание.

Говоря это, он светится от гордости.

— Тогда какого черта ты предлагаешь выпить, если у тебя ничего нет?

— Я не предлагал. Я только сказал, что ты выглядишь так, как будто хочешь выпить.

Гадюка доползла до длинного серебряного подноса, тоже принадлежавшего его бабушке, королеве Виктории, который она использовала для щеток и расчесок. Сейчас там нет ни щеток, ни расчесок, потому что Червяк лыс, как бильярдный шар. Зачем нужно такое слабое лекарство безнадежному наркоману? Пилюли всех цветов, травы из сада, белые дорожки порошка, тянущиеся к его носу, — вот что ему требуется.

— В течение дня я принимаю только наркотики. Это позволяет мне оставаться свежим до вечера в баре.

Ей только кажется или он играет со своей слюной, когда разговаривает, и его язык с наслаждением скользит по поверхности рта? Барбара содрогается при мысли, что ей придется провести целый час с этой рептилией, живущей в грязи. Но где еще сможет она найти пианиста, живущего на ближайшем углу.

— Мы фактически соседи, — заявляет он, как бы читая ее мысли и одновременно заверяя, что она может убежать в любой момент. — Как тесен мир, — прибавляет он, пристально изучая белые линии на тарелке, оставшиеся от того, что он вдыхал перед завтраком. — Маленький тесный мирок.

Быть может, и тесен, но только для близорукого Червяка, вдыхающего свою дозу наркотика. Он находит свои очки и становится еще более уродливым с четырьмя глазами. Барбара делает большой глоток из своей фляжки с «Мартини», чтобы закрасить черной краской воспоминание о его лице. Она заранее запланировала вежливо избегать пить то, что Червяк мог бы ей предложить, равно как и сосуда, в который он мог налить спиртное.

— Ах, — вздохнул он, глядя на нее через толстые линзы, — я вижу, ты принесла с собой то, что может улучшить твое зрение.

Червяк поднимает апельсиновый сок в знак солидарности с ней, готовый приступить к завтраку с ассортиментом разноцветных таблеток.

— Витамины, — провозгласил он.

Типичный отчаявшийся гомик, доверху набитый таблетками, что вряд ли удержит его от того, чтобы засунуть голову в газовую духовку.

— Я вижу, ты живешь один, — заметила Барбара.

Он ставит стакан, готовясь к тому, что намеревался сделать, выдерживает многозначительную паузу, затем делает то, что хотел. И смотрит прямо ей в глаза.

— Почему бы тебе не перестать изображать женщину, подвергающуюся преследованию?

Она не спела еще ни одной ноты, а он уже начал дрессировку. Он идет прямо к сути и наносит ей удар.

— Почему ты так несчастна? — спросил Червяк.

Он не повышает свой червячий голос, в котором отсутствуют интонации. Только острые гласные и согласные звуки, стремящиеся поцарапать.

— Все вы богатые сучки одинаковые. Богатые. И сучки.

Эти слова, которые она сама произносила много раз, вылетев из чужого рта, прозвучали как пощечина. Как кто-то может быть таким жестоким?

— Если ты хочешь быть несчастной, почему бы тебе не зарыдать. Хлюп-хлюп. Тебе следовало бы стыдиться себя. Это неправильно. С такими привилегиями, как у тебя, тебе следовало бы благословлять судьбу, а не тратить время на ненависть к собственной персоне. За свою жизнь ты не проработала ни дня. Потому что у тебя есть деньги, деньги, деньги, милашка. Но ты чувствуешь себя несчастной, несчастной, несчастной.

— Счастливой, счастливее тебя, дерьмо. Кто интересуется твоим ублюдочным мнением? Похоже, ты слишком много времени провел с самим собой. Слишком много пил из своего горшка. Постарайся лучше как следует посидеть на нем.

Надо пустить Червяка в его убежище. Пусть ползает по трубам в поисках экскрементов. Фу! Барбара спрятала свою фляжку и приготовилась уйти. Он слишком отвратителен. Даже в качестве пианиста.

Но что-то удерживает ее, не позволяет встать с его зараженного бархата. Внутри у нее все содрогалось от его наглого цинизма, но она не могла позволить себе уйти. Оскорбление, граничащее с оскорбительной правдой. Такой негативизм должен содержать хотя бы немного надежды, иначе гомосексуалист прекратил бы свое существование, вывернутый наизнанку своим гомосексуализмом, втянутый в собственную ментальную черную дыру. Если вы хотите есть, обедайте с толстяком. Если вам требуется самосознание — поговорите с мизантропом.

Она снова открыла свою фляжку.

— Итак, что ты можешь сказать в свое оправдание? — бросила она прямо ему в лицо. — Ты жалкий тип, хотя, похоже, у тебя есть все, в чем ты нуждаешься. Во всяком случае, много мебели. Почему же ты так несчастен? Только потому, что напоминаешь нарыв? Это не ставит тебя в положение жертвы, чем ты явно наслаждаешься.

— Правильно, правильно, — согласился он. — Мы все жертвы. Некоторые жертвы подтяжек. — И с угрозой посмотрел на нее. — Я не настолько слеп, милашка.

Ей следовало просто плюнуть ему в глаза и закончить все остроумным ответом. Их разговор напоминает партию в пинг-понг, когда шарик бесконечно летает через стол от одного к другому. Она легко могла ударить его кулаком. Только ему могло понравиться это.

— Некоторым мужчинам нравится чувствовать себя жертвами, — сказала она и тихо добавила: — Я полагаю.

— Некоторым мужчинам нравится трахать женщин, я полагаю. Это называется «ненавижу их, но трахнул бы всех», — продекламировал он, как редкий вид простейшего одноклеточного. — Вы сучки, не единственные страдающие из-за любви и неудовлетворенности. Думаешь, дедушке это было легко? Какому-нибудь коренастому парню в публичном доме, оплачивающему минет? Может быть, тебе стоило бы пойти в танцзал, где собираются жиголо, бабуля. Там много молодых людей, специализирующихся на пожилых дамах.

Барбара выплеснула то, что осталось в ее фляжке, в его уродливое лицо. Ударить Червяка кулаком означало бы коснуться его.

— Жизнь может дать нам гораздо больше, чем совокупление, — подытожила она. — «Мартини», например…

Он облизнул губы, заметив:

— Слишком много джина.

— …или музыку.

Она встала и направилась к роялю. Стопка старых песен была сложена аккуратно, в алфавитном порядке, свидетельствуя о педантичности хозяина.

— Давай попробуем попеть. Ничего не может быть хуже, чем эта беседа.

— Я держал пари, что ты захочешь петь.

Он мягко скользнул к роялю и опустил липкие пальцы на маслянистые клавиши. Комната немедленно наполнилась веселыми и печальными звуками. Нет бизнеса подобного шоу-бизнесу.