Воодушевившись свежей идеей, дядюшка взял свою трость, стоявшую на медной подставке, и бодро вышел из кабинета. Йен направился было за ним, но, прежде чем отойти от окна, его взгляд привлек великолепный вид, открывавшийся там. С небес начинали опускаться сумерки. Собирающиеся тени набросили на самую вершину горы тонкую бледно-лиловую вуаль.

В отличие от дядюшки Йен, когда это возможно, старался избегать этого вида. Впервые появившись в замке Хепберна в десятилетнем возрасте, бледный, худой, оторванный от жизни, Йен втайне мечтал побродить по скалам и пещерам горы также дико и свободно, как один из орлов, паривших над ее величественной вершиной. Но дядюшке быстро надоел путавшийся под ногами ребенок, и он отправил его в школу. Летом и большую часть каникул Йен проводил в городском доме графа в Лондоне под равнодушным присмотром то одного дворецкого, то другого.

Когда ему исполнилось семнадцать, дядюшка вызвал его назад в Шотландию и отправил в Сент-Эндрюс. Йен раздался в плечах, но оставался таким же бледным и оторванным от жизни парнем, что сделало его желанным объектом для насмешек со стороны более мускулистых и менее развитых интеллектуально одноклассников.

Однажды промозглым осенним днем трое из них по очереди толкали Йена на зеленой лужайке колледжа Святого Сальватора.

— Оставьте парня! — послышался приказ.

Они перестал и тузить Йена и все как один, не веря собственным ушам, повернулись, чтобы посмотреть на молодого человека, который стоял в тени каменной арки как раз под башенными часами. Он был высок и широкоплеч, только вот одежда оказалась поношенной и слишком короткой для его длинных ног. Плохо постриженные густые темные волосы лезли в светло-зеленые глаза, которые он прищурил, явно предупреждая обидчиков.

Главный из мучителей Йена, неуклюжий мальчишка по имени Бартимус с икрами, напоминавшими стволы деревьев, и заплывшей жиром шеей фыркнул, явно недовольный необходимостью искать новый объект для своих хулиганских выходок, выступил вперед.

— Иначе что будет, горец? Заставишь нас есть хаггис?[8] Или забьешь до смерти своей волынкой?

Когда Бартимус со своими друзьями с грозным видом двинулся в сторону незнакомца, у того на губах заиграла ленивая улыбка. Странное дело, от этого его вид, наоборот, стал намного свирепее.

— Думаю, что волынки не потребуется, парни. Исходя из того, что я увидел, вы трое вполне способны поколотить друг друга и без моей помощи.

Недоверие этой троицы переросло в возмущение, они обменялись взглядами и все как один бросились на новичка. Йен бросился за ними, не понимая, что будет делать, но ему не хотелось, чтобы незнакомец пострадал из-за него. Он успел сделать всего лишь несколько шагов, как послышался первый удар кулака, а за ним — громкий визг.

Йен остановился как вкопанный, открыв от изумления рот.

Оказалось, что поражение потерпел не новичок, а нападавшие на него мальчишки. И проделано это было без использования тех изящных приемов, исполнение которых Йен наблюдал во время посещения боксерского клуба Джентльмена Джексона в Лондоне. Здесь все произошло с безжалостной точностью, объединившей в себе безудержную импульсивность с грубой силой. К тому времени, когда незнакомец разделался с мальчишками, весь их грозный вид и важная походка куда-то исчезли, теперь они едва держались на ногах.

Охая, потирая болезненные ушибы и прикрывая разбитые носы, компания заковыляла прочь, явно подыскивая какой-нибудь уединенный уголок, где можно осмотреть синяки, подальше от любопытных зевак, которые собрались сразу же после первого удара. Кроме содранных костяшек пальцев их противник нисколько не пострадал.

У Йена взбунтовалось чувство гордости. Он с обиженным видом посмотрел на своего спасителя и, наклонившись, стал собирать рассыпавшиеся книги.

— Имей в виду, мне не нужен защитник. Я сам могу о себе позаботиться.

— О да, ты бы прекрасно с этим справился. — Незнакомец убрал с глаз упавшие волосы. — Я так полагаю, что после того, как эти трое разобьют тебе губы и поставят синяк под глаз, ты дашь им такой нагоняй, который они никогда не забудут.

— Йен Хепберн, — выпрямился Йен, протягивая незнакомцу руку и сдерживая улыбку.

Молодой человек на мгновение замешкался, по лицу пробежала хмурая тень, но потом все же грубо потряс протянутую Йеном руку.

— Большинство моих друзей зовут меня просто Син. — Он окинул печальным взглядом древние каменные стены, окружавшие двор колледжа, и едва слышно пробормотал: — Или по крайней мере могли бы так называть, если бы в этой забытой Богом тюрьме у меня были друзья.

Приободрившись, что нашел родственную душу, которая ненавидит Сент-Эндрюс так же сильно, какой сам, Йен уже не пытался сдерживать улыбку.

— Боюсь, ты не сможешь завести много друзей, если все проблемы стараешься решать кулаками. — Йен покачал головой, изумляясь мастерству, с которым его новый знакомый управлялся этими кулаками. — Как ты научился это делать?

— Что? Драться? — Син пожал широкими плечами, словно расправляться с тремя противниками без особых усилий было для него ежедневным занятием. — Там, откуда я приехал, если человек не может драться, он не выживет.

Йен задумчиво нахмурился. Ему всегда приходилось полагаться на собственную сообразительность, чтобы выжить. Может, настало время принять во внимание и другие возможности.

— Можешь научить меня?

— Как драться?

Йен кивнул.

— Думаю, да. — Син окинул его критическим взглядом. — Для своего роста ты немного худощав, но это излечивается несколькими полными мисками пюре из репы и картофеля, — криво ухмыльнулся Син. — Пока не нарастим мясо на твоих костях, могу научить тебя нескольким грязным приемчикам, которые заставят этих придурков подумать дважды, прежде чем цеплять тебя.

— Я могу заплатить тебе, — сказал Йен, глядя на поношенную одежду Сина.

— Держи свои деньги при себе, Йен Хепберн, — решительным голосом заявил Син, и улыбка пропала с его лица. — Я не какой-нибудь попрошайка паршивый, и мне не нужна твоя милостыня!

С этими словами он резко повернулся и пошел прочь.

— Если ты слишком гордый, горец, — крикнул ему в спину Йен, чувствуя раздражение, — тогда, может, и я научу тебя чему-нибудь полезному в ответ… Например, как правильно говорить.

Син остановился и медленно повернулся к Йену, сжимая пальцы в кулаки. И хотя Йен испугался, что сейчас последует удар этих грозных кулаков, но с места не сдвинулся.

— Э, парень, — ухмыльнулся Син, — а с чего это ты решил, что я захочу учиться болтать, как какой-то напыщенный джентльмен, который тарахтит так, как будто ему в задницу трость вставили?

— Это был английский? — заморгал глазами Йен. — Может, мне надо было вызваться переводить для тебя, а не учить, как говорить правильно? На этой тарабарщине ты говоришь довольно бегло.

Йен почувствовал, как расплываются в улыбке его губы, когда Син показал ему жест, не требующий перевода.

Сейчас улыбка исчезла с его лица вместе с воспоминаниями того рокового дня, а Йен продолжал стоять перед окном в кабинете графа. Пока он предавался воспоминаниям, последние лучи дневного света уступили место синевато-пурпурным оттенкам сумерек и Йен увидел в стекле отражение своего задумчивого лица.

Он уже не был тем бледным и худым мальчишкой, он стал мужчиной, с которым надо считаться. Благодаря тому парню он знал, как использовать и кулаки, и разум, чтобы выжить. Но он все так же, как тот одинокий девятилетний мальчик, который приехал сюда в надежде найти дом и семью, оставался на побегушках у деда, продолжая быть марионеткой в его деспотичных прихотях.

Йен смотрел на гору, вспоминая мальчишку, который родился, чтобы стать его врагом, но очень короткое время был его другом, и понимал в душе, что нигде в мире ни один из них не сможет спастись от ее могущественной тени.


Глава 11


Когда луна уже высоко стояла в ночном небе, Джейми натянул поводья. В его объятиях, словно в люльке, покачивалось прижавшееся к груди безвольное тело. Эмма не жалуясь вынесла нечастые остановки и быстрый темп езды, которого они придерживались весь день, но когда Джейми почувствовал, что она все слабее держит его за талию, ему пришлось пересадить ее вперед.

Эмма выразила свой протест против перемены мест недовольным стоном и сердитым взмахом ресниц, но тут же, как сонный котенок, прижалась к его груди. Как ни старался Джейми ровно сидеть в седле, выбившиеся из кожаного шнурка непослушные локоны все же умудрялись щекотать его нос. Для него оставалось загадкой, как после утомительного дня, проведенного в седле, Эмма умудрялась пахнуть свежо, словно лилия, умытая нежным весенним дождем.

Она пошевелилась и опять застонала. Джейми заставил лошадь перейти с легкого галопа на шаг, не обращая внимания на нетерпеливые взгляды его людей. Ему вдруг расхотелось разбивать лагерь на ночь. Эмма перенесла утомительный день в седле, но он не был уверен, что переживет еще одну ночь, зная, что она спит где-то рядом.

Он надеялся, что его сердитый взгляд положит конец разговорам, но Бона, который поравнял свою гнедую лошадь с Джейми и бросил осторожный взгляд на спавшую в его объятиях Эмму, этот взгляд не остановил:

— Мне кажется, хорошо, что девочка сейчас отдыхает, а?

— Это еще почему?

— Ну, став утром свидетелем твоего поцелуя, — пожал плечами Бон, — я стал подозревать, что на грядущую ночь ей потребуются все ее силы.

Джейми продолжал смотреть прямо вперед, не желая слушать поддразнивания Бона и думать о тех восхитительно порочных образах, которые родились у него в голове.

— Она, возможно, поначалу будет немного брыкаться, — невзирая на каменный профиль Джейми, весело продолжал Бон, — но как только ты приучишь ее к седлу, можешь гарцевать на ней, сколько захочешь. Если почувствуешь, что устал и понадобится помощь, хочу, чтоб ты знал, можешь на меня рассчитывать. Только свистни, и я буду необыкновенно счастлив…

Джейми протянул руку и сомкнул пальцы на шее Бона, оборвав его на середине предложения. Продолжая одной рукой удерживать Эмму, он наклонился к кузену, заглянул ему прямо в глаза и сказал:

— Ценю твое предложение, но не думаю, что потребуется твоя помощь. Ни сегодня ночью, ни в любую другую ночь.

Он отпустил Бона, поразив его таким взглядом, от которого наверняка стало бы стыдно самому дьяволу, потом снова подхватил поводья и сосредоточил внимание на дороге.

Продолжая смотреть на Джейми так, как будто он поддал ногой покалеченного котенка, Бон потер шею, где остались следы от кончиков пальцев.

— Нечего быть таким вспыльчивым, ясно? А то можно подумать, что это из-за невесты Хепберна, находящейся в твоей власти, становишься таким раздражительным.

— Да, именно так и подумают, — загадочно ответил Джейми и ударил поводьями по спине лошади, чтобы спастись от проницательных глаз кузена.

Эмме, наверно, было бы намного труднее продолжать притворяться спящей, если бы широкая грудь Джейми Синклера не оказалась такой соблазнительной подушкой. Она закрыла глаза, расслабив руки-ноги, и каждый тяжелый шаг лошади продолжал мягко укачивать ее в руках Джейми.

Она очнулась от короткого сна как раз в тот момент, когда Джейми недвусмысленно отказывался от грубого предложения своего человека. Такая примитивная демонстрация грубой мужской силы вызвала предательскую дрожь в позвоночнике Эммы. К сожалению, сразу за этим она ощутила волну презрения к самой себе.

Не важно, насколько нежно он держал ее в своих руках или насколько решительно защищал ее, ей ни в коем случае нельзя забывать, что Джейми Синклер ее враг. Может, он просто хотел смутить ее своей небольшой любезностью. Вместо того чтобы приютить ее в своих руках, другой бы человек на его месте связал бы ее запястья и привязал к лошади сзади, заставив ее идти следом, пока она не рухнет от усталости. По крайней мере так было бы легче ненавидеть этого человека, с нарастающим отчаянием подумала Эмма, презирать его зато, что он такой злобный негодяй.

Она будет просто законченной дурочкой, если по ошибке примет алчность за благородство и отвагу. Джейми уже признался, что она намного важнее для него живая, чем мертвая. Если он и хотел защитить ее от похотливых намерений своих людей, то только чтобы сохранить ее в целости и сохранности, пока не получит выкуп у Хепберна. Она для него как племенная лошадь, которую надо продать подороже.

Это горькое напоминание только добавило ей смелости. Не годится ей еще одну ночь проводить в компании Джейми Синклера или в его объятиях. Если она надеется вырваться из его тисков, сохранив чувство гордости и не потревожив сердце, ей нельзя тянуть время и ждать, пока ее жених выкупит или спасет ее. У нее нет другого выбора, кроме как опять взять свою судьбу в собственные руки, как только представится такая возможность.