Луиза Аллен - Соблазненная подлецом

Эйврил отыскивала пятна, оттирала их мылом и бросала одежду в горячую воду. Как долго вещи должны мокнуть в ней? Она жалела, что не обращала должного внимания на индийских женщин, которые стирали белье в реках и всегда отстирывали безупречно, даже в мутной воде.

Она застирывала манжеты на одной из рубашек, но вдруг остановила себя. Невероятно, она окружает своего врага такой заботой?! Нет уж, пусть сам занимается стиркой своего белья и чего только ему вздумается! Однако она вспомнила, что одета в его же рубашку, и, по его словам, последнюю из чистых. Значит, если она не справится со стиркой, то одно Небо знает, когда получит сменную одежду.

Ее пальцы покрылись морщинами, как в тот день, когда море вынесло ее к берегу, и два пальца были стерты до мозолей, но одежду она все-таки выстирала. Отжать ее оказалось Эйврил не под силу, поэтому, выплеснув горячую воду возле дома и, заполнив ведра мокрой одеждой, она поплелась вверх по склону к костру.

Ведра были тяжелыми, и она едва дышала, опуская их на землю.

— Может ли кто-нибудь, у кого чистые руки, помочь мне?

Люка нигде не было видно, и она оказалась у костра лицом к лицу с восемью мужчинами с Докинсом во главе.

— Да, дорогуша, я тебе помогу, — протянул он, поднимаясь на ноги.

— Полегче, Гарри. — Поттс поднял глаза от наполовину разделанного кролика. — Это женщина капитана, и нам придется дальше обходиться без тебя, если он взбесится. Он тяжел на руку, когда не в духе, и просто пристрелит тебя, а у нас прибавится работы.

Кок подмигнул Эйврил, которая уже измерила глазами расстояние до его кухонного ножа, стараясь не впадать панику.

— Кроме того, дама любит мою стряпню.

Сказав это, он поднял вверх нож со смертельно острым лезвием и принялся внимательно его рассматривать.

— Да я же шучу, Поттс.

Докинс уселся обратно, его карие глаза неотрывно смотрели на нож. Кок воткнул его в землю рядом с собой и вернулся к своему занятию, снимая шкуру с кролика. Общее напряжение спало, и Эйврил облегченно вздохнула.

— Я все отожму, мэм. — Высокий человек с повязкой на глазу поднялся на ноги. — Я — Заплатка Том, мэм, и руки у меня чистые. — Он с детской откровенностью показал ей свои огромные лапы. — Куда ведра тащить, скажете?

— Я развешу все на вон тех кустах.

Эйврил успокоила замершее было дыхание и указала на середину склона холма.

— Не там, — заметил Поттс, — а то они вас увидят.

— Кто увидит?

— С любого корабля будет видно. Или с Треско. Развесьте их вон там.

И он махнул в сторону тонких кустов, неподалеку от костра.

Она начала понимать, что Поттс не лишен ума или же очень ответственный, в отличие от остальных. Возможно, прежде он был флотским старшиной.

— Почему вы не хотите, чтобы кто-то знал, что вы здесь? — спросила Эйврил у Тома, когда тот выжимал рубашки, стараясь так, что вода с них текла ручьями.

— А капитан разве не сказал?

Он бросил выжатую рубашку в ведро и взялся за другую.

— У нас не было времени для разговора… — ответила она и покраснела, когда вся команда расхохоталась.

— Почему бы вам не поделиться этой шуткой со мной?

Люк вышел из-за полуразрушенной стены древних жилищ. Он зацепил свой плащ одним пальцем, и тот висел за его спиной, воротник рубашки был открыт, шейный платок ослаблен, весь его вид говорил о том, что он просто вернулся со спокойной прогулки по острову. Эйврил подозревала, что он стоял за стеной с тех самых пор, как она подошла к костру, желая посмотреть, что случится, и узнать настрой своей команды.

— Я сказала, что у нас не было времени для разговора, — пробормотала она и направилась к кустам с ведрами, полными выжатого белья.

Любой джентльмен тотчас взял бы из ее рук тяжелые ведра, но Люк позволил ей пройти мимо.

— И до сих пор нет, — бросил он ей в спину, когда она развешивала одежду на колючем можжевельнике, встряхивая каждую вещь с сильным хлопком. — Мы поговорим за ужином.

— Расскажешь ей все, Французик? — поинтересовался Докинс, и тотчас воцарилась полная тишина.

Французик? Эйврил обернулась. Он француз? И эти люди совершили… Что? Они не только дезертиры — они перебежчики и предатели.

— Называй меня капитаном, Докинс, — посоветовал Люк, и она увидела пистолет в его руке. — Или в следующий раз я отстрелю тебе твое дрянное ухо. Это не помешает тебе грести, но послужит уроком на всю жизнь. Comprends tu?[1]

Матрос не воспринял угрозу всерьез, однако Эйврил поняла ее глубину. И ее французский достаточно хорош, чтобы распознать в этих двух словах не чистое, тщательное изученное произношение, которым владела она сама, а диалект. Этот человек, без сомнения, истинный француз.

«Но мы же воюем с Францией», — подумала она, оцепенев от шока.

— Так точно, капитан, — согласился Докинс угрюмо. — Шутил я.

— Вернитесь домой, мисс Хейдон, — приказал через плечо Люк. — Я присоединюсь к вам за ужином.

— Я не хочу туда возвращаться. Я хочу получить объяснения. Сейчас же.

Это было чистым безумием — бросить ему вызов перед всей командой. Она поняла это, едва заговорила. Если он так обошелся с Докинсом, то, безусловно, не потерпит неповиновения от женщины.

— Вы получаете то, что я считаю нужным, и тогда, когда я считаю нужным, — отчеканил Люк, по-прежнему не оборачиваясь. — Теперь ступайте, если не хотите, чтобы я перекинул вас через колено и преподал урок послушания на виду у всех.

Ее достоинства хватило на то, чтобы уйти с высоко поднятой головой, не позволив гневным словам сорваться с губ, когда она проходила мимо него, мимо притихших моряков, вниз по склону к лачуге.

«Отродье. Зверь. Предатель…»

«Нет, Люк не предатель», — подумала она, когда вошла в жилище и без сил опустилась на стул. Если он француз, значит, враг. Ее враг. И она здесь — послушная маленькая пленница, дрожащая от его прикосновений, желающая его поцелуев, стирающая его рубашки и ожидающая его прихода тогда, когда приказано. Но она английская женщина и, следовательно, должна бороться наравне с любым мужчиной.

Эйврил вскочила, отчего стул рухнул на пол, и бросилась к отсыревшей во влажном воздухе оконной занавеске. Где-то там стоял на якоре военный корабль — слишком далеко, чтобы на нем услышали ее крик или увидели сигнал, поданный ею тем, что было под рукой. Но она в состоянии доплыть до него. Почему эта мысль не пришла ей в голову раньше? Если бы она добежала до моря и поплыла, заметили бы ее? А вздумай Люк погнаться за ней, создал бы еще больший шум. Кто-то будет расследовать происшествие, и, даже если он выстрелит, ему придется объясняться.

Она вышла за дверь и побежала, прежде чем ее сознания достигли возражения и сомнения, чтобы не дать страху остановить себя. Крупная прибрежная галька замедляла бег, но она преодолела ее полосу и была уже по колено в воде, когда услышала крик за спиной:

— Вернитесь!

Люк! Она не обернулась и не ответила, только упорно продолжала продвигаться дальше в море, вода уже достигала бедер.

— Стойте, или я выстрелю!

Он не станет стрелять женщине в спину.

Даже французский головорез не станет…

Она не услышала выстрела, только почувствовала, как что-то ударило ее в спину напротив сердца. Ударом ее отбросило в море, и все вокруг заволокло темной пеленой. Последнее, что она почувствовала перед тем, как волны сомкнулись над ней, — гнев. «Он говорил, что не убьет меня?.. Лжец!»

— Просыпайтесь.

Казалось, голос звучал над ней уже несколько часов. Возможно, дней. Она не хотела просыпаться. Лучше бы она была мертвой. Вокруг, очевидно, не небеса, если, конечно, ангелы не говорят с таким гневом и нетерпением в голосе. Но даже если она жива, Люк стрелял в нее. Зачем ей просыпаться, когда произошло такое? Очень больно это осознавать.

— Зачем мне просыпаться? — спросила Эйврил.

— Значит, я могу задушить вас? — вопросом на вопрос ответил кто-то голосом Люка.

— Вы стреляли в меня.

Она открыла глаза и с удивлением обнаружила, что не чувствует ни страха, ни сильной боли. Может быть, это последствия шока. Лучше всего лежать неподвижно, ведь она наверняка тяжело ранена и потеряла много крови.

— Я не стрелял в вас. — Он нависал над кроватью яростной тучей, крепко сжав губы. — Всего лишь бросил в вас камнем, и вы, кажется, потеряли сознание.

— О… — Эйврил села на кровати и резко вскрикнула. — Как же больно! Вы убили бы меня, попади в голову!

— Я попадаю туда, куда целюсь, — пояснил он. — И это просто синяк. Кстати, возможно, вы желаете прикрыться.

Эйврил опустила глаза и обнаружила, что полностью обнажена. Снова. Ее одежда была развешана на стульях перед огнем, и от нее шел пар. Схватившись за край одеяла, Эйврил натянула его до подбородка и села, сверкая рассерженным взглядом.

— Что, черт побери, вы собирались делать?

Он повернулся на каблуках и отошел прочь, словно боялся дать волю рукам. Эйврил не обманывалась, думая, что он сдерживал вожделение.

— Я хотела доплыть до ближайшего корабля, — сказала она. — Одно дело — не пытаться бежать, думая, что вы просто дезертиры, и совершенно другое — понять, что вы французский лазутчик. Я должна была что-то предпринять.

Скрестив руки на груди, Люк смотрел на нее без эмоций и не опровергал ее слова.

— Почему вы думаете, что я — французский лазутчик?

— Потому что вы француз, потому что обманули губернатора относительно истинных причин вашего нахождения здесь, где скрываете этих людей, обучая их для совершения какой-то подлости.

— Сказано почти верно, но вы сделали неверные выводы из того, что узнали.

— И что же в них неверного?

Эйврил очень хотела одеться, так легче сопротивляться.

— Я лишь наполовину француз. — Плечи Люка будто ослабли, он сел на край стола и посмотрел на нее с раздражением. — Я вынужден довериться вам.

— Нет необходимости, если вы — мой враг.

— Возможно, я и есть тот, кем вы меня сочли. Но я не враг Англии. Я — английский морской офицер, и я же — граф Люсьен Мэллори д’Онэ.

— Французский граф? Роялист?

У нее невольно вырвался смех.

— Точнее сказать, конституционный монархист. По крайней мере, им был мой отец, пока мадам гильотина не отсекла его голову, тем самым окончив его политические философствования. — Он с силой провел руками по лицу, и, когда отнял их, взгляд его был безмерно усталым и без малейших признаков недавнего гнева. — Эйврил, вы примете мое честное слово в том, что я сейчас скажу вам правду? В противном случае наше положение безвыходно. Я не смогу доказать здесь и сейчас ничего из сказанного.

— Я не знаю, — задумалась она. — Я бы хотела одеться.

— Зачем?

— Я хочу видеть ваши глаза.

— Тогда я сам подойду к вам. — Он встал на колени возле кровати и пристально посмотрел на нее. — Что же вы видите?

— Мое отражение. И ваш цинизм. И усталость. — Она заставила себя расслабиться и погрузилась во взгляд его серых глаз. — Истину. Истину и гнев.

— Ясно. — Он слегка изменил позу. — Я скажу вам нечто, а вы поклянитесь сохранить все в тайне.

— Кому же я смогу рассказать о том, что услышу?

— Кто знает. — Он встал и подошел к столу. — Мою мать звали леди Изабелла Мэллори, и она вышла замуж за моего отца в 1775 году. В 1791 году, когда король был вынужден принять условия конституции, мне было пятнадцать лет. Мой отец твердо стоял на стороне нового порядка, полагая, что демократическое правление в состоянии предотвратить кровопролитие и революцию. Маман настаивала, что оно сулит только беды и несчастья, но она не смогла переубедить отца и объявила, что в таком случае она возвращается к родителям в Англию. Я хотел остаться во Франции, но отец сказал, что мой долг — оберегать маму и он пошлет за нами, когда во Франции воцарится свобода и процветание, по его расчетам, в самом скором времени.

Он сделал паузу. Эйврил слушала затаив дыхание.

— Да, мама оказалась права, а отец поплатился своей головой во время террора в девяносто четвертом. За ним на гильотину последовали наши верные слуги.

— Как мне жаль… Ваша бедная матушка…

Он говорил спокойно и решительно, и можно было только догадываться, что ему довелось испытать, когда эта весть дошла до Англии.

— Вы говорите на прекрасном английском, я никогда не догадалась бы, что вы француз.

— Я думаю на нем в течение многих лет. Когда умер мой отец, я уже служил в английском флоте. Там я прошел путь от графа Люсьена д’Онэ до мичмана Люка д’Онэ, или Люка Дорнея, я сделал все возможное, чтобы стать англичанином. Но меня прозвали Французиком, и эта кличка приклеилась, вместе с ней меня стали сопровождать шепот за спиной и недоверие. Я никогда не был одним из нас, полноправным англичанином. Но я трудился, и удача была ко мне благосклонна, моя матушка прожила достаточно долго, чтобы увидеть мой рост в чинах.