Кристина Додд - Соблазненная принцем

Побои отчима и торопливые советы матери научили ее усмирять свой острый язык. У нее не было выбора. Однако ее очень рассердил агрессивный тон мистера Лоренса. Почему этот внебрачный сын Гримсборо вызывает ее гнев, она не знала. Возможно, он представлялся ей в роли негодяя лорда Мередита. Что было глупо сверх всякой меры, однако, несмотря на свои попытки заставить себя промолчать, слова посыпались у нее с языка, и она высказала молодому Лоренсу всю правду в лицо:

— Я вас не понимаю. Вы незаконнорожденный сын виконта Гримсборо, который воспитывался в его доме, которому предоставлены такие возможности, о каких большинство из нас и мечтать не смеет.

— А также отец, от какого большинство из вас мечтало бы держаться подальше.

Виктория знала, что он говорит правду. Иногда, разговаривая глубокой ночью с Белл, они рассказывали друг другу о своих отцах, которые по-своему распоряжались их жизнями, не желая видеть в них личности и относясь к ним с полным безразличием. И Белл говорила Виктории о том, что Гримсборо в сто раз хуже относился к Раулю, потому что тот был его сыном. Но сейчас Виктории не хотелось быть справедливой.

— Неужели вы совсем не удовлетворены своей судьбой? Вы лучше образованны, лучше накормлены, лучше одеты, чем большинство ваших товарищей-англичан, однако вам еще надо, чтобы вас боготворили за то, что в ваших венах якобы течет королевская кровь.

— У вас острый язык и маловато здравого смысла, — повторил он.

Виктория возмущенно сказала:

— Я, насколько мне известно, одна из самых здравомыслящих женщин.

— Вы невероятно глупы.

Он подтолкнул ее к перилам и приподнял над землей.

Вскрикнув, она поняла, что он прав и что она действительно глупая.

От балкона до мраморного пола внизу было не менее пятнадцати футов. И если он отпустит…

Виктория, покачивающаяся на перилах, обхватила Рауля за шею. Она приготовилась закричать, но он не позволил ей, закрыв ее рот поцелуем.

Это был не нежный, приятный первый поцелуй девичьей мечты, а горячий, злой поцелуй. Он потряс Викторию до глубины души.

Он не собирался ее убивать, она чувствовала это. Но она чувствовала и кое-что еще.

Страсть.

Не такую, как у тщедушного лорда Мередита, а горячую страсть, затопившую ее волной чувственности.

Виктория хотела освободиться. Даже попыталась укусить его, но прежде чем смогла это сделать, Рауль вскинул голову и пробормотал:

— Только попробуй укусить меня, и я толкну тебя вниз.

Он был так взбешен, так зол!

Потом, опровергая свою угрозу, он наклонил ее к себе и поставил на ноги. Не выпуская ее из рук, он прижал ее спиной к стене и, когда Виктория оказалась в ловушке между стеной и его телом, стал покрывать ее лицо поцелуями.

Поцелуи были короткими, резкими, острыми, как вспышки пороха. Виктория не понимала, что все это значит, а чувствовала лишь, что всякий раз, когда он поднимал голову, к ней на мгновение возвращалась способность мыслить, и она, испытывая чувство стыда, пыталась заговорить, вырваться из его рук.

Наконец он остановился, и Виктория услышала в темноте его тяжелое дыхание.

Она тоже тяжело дышала, испытывая желание, о котором до сих пор и понятия не имела.

Рауль держал ее крепко, слишком крепко.

Ей следовало бы кричать, плакать, бороться. Но ей это нравилось.

Почему? Какой извращенной части ее существа нравилось чувствовать, как его грудь вздымается от тяжелого дыхания, прижатая к ее груди? Как могла она испытывать чувство защищенности в объятиях человека, который только что грозился сбросить ее с балкона? Что за безумие заставило ее испытать влечение к какому-то ублюдку, у которого приступ необъяснимой ярости сменился похотью?

Похоже было, что она его понимает. Как будто она, Виктория Кардифф, девушка здравомыслящая и прозаичная, нашла свою пару, единственного мужчину, который позволит ей быть такой женщиной, какой она действительно является.

Потом он вздохнул, расслабился. Руки, крепко державшие ее за талию, теперь обнимали ее с нежностью. Рауль снова наклонился к ней, но на сей раз, взяв в ладони ее лицо, он нашел ее губы своими губами и поцеловал… по-другому. Его гнев исчез, превратившись в нечто большее. Его пальцы погладили ямочку за ее ухом, обласкали чувствительную атласную кожу скул.

Его губы прижались к ее губам, но это уже не было грубым вторжением. Нежными поглаживаниями он как бы уговаривал губы раскрыться. Он напомнил ей, как выглядел, когда она впервые увидела его: он был слишком красив, солнце отражалось в его черных волосах, золотило его загорелую кожу и заставляло его зеленые глаза мерцать греховным обещанием.

Слыша в отдалении музыку и шум праздника, Виктория понимала, что где-то там находятся люди, которые разговаривают, смеются, едят, пьют и ведут себя как положено цивилизованным человеческим существам. Как всегда вела себя и сама Виктория.

А здесь… теплый воздух был напоен ароматом цветов. Темнота, скрывавшая их, искушала, и тепло, исходившее от Рауля Лоренса, заставило Викторию расцвести, и она потянулась к нему своим телом, своим сердцем. Она чуть наклонила лицо к его лицу и прикоснулась языком к его языку.

— Колдунья, — прошептал Рауль. — Я знал… когда увидел тебя сегодня… я знал, что ты меня заворожишь.

На этот раз его поцелуй был глубоким, интимным, требующим чего-то. Требующим всего.

Напряжение, которое испытала Виктория, куда-то исчезло. Она не знала, что будет дальше, но понимала, что хочет продолжения, причем как можно скорее… и с ним. Ей показалось, что этот человек похож на нее: раненный, он продолжает бороться. Однако ее на мгновение удивило, что, хотя между ними так мало общего, их души так нежно и страстно тянутся друг к другу.

Потом он снова поднял голову и, ласково погладив пальцами ее горло, опустил руку.

Потом он отодвинулся от нее. Недалеко, но достаточно, чтобы она почувствовала холодок реальности.

Что это она делает? Она все еще сжимала в кулаке его галстук. Ее рука все еще обвивалась вокруг его шеи. Ее губы болели, а кожа была горячей, припухшей, как будто то новое чувство, которое он возбудил, обожгло ее изнутри.

Она вдруг увидела себя так, как увидят ее другие, — девицей, не упускающей удобного случая, воспользовавшейся своей дружбой с Белл и стремящейся улучшить свое положение за счет того, что согласится стать любовницей богатого человека. Иными словами, она вела себя именно так, как ожидал от нее лорд Мередит.

Тихонько застонав от ужаса, Виктория опустила руки.

Рауль отступил на шаг назад.

— Мисс Кардифф, — сказал он обеспокоенным тоном.

Он беспокоится, как будто боится, что она, словно оперная певица, что-нибудь потребует у него: драгоценности, дом…

— Мисс Кардифф, я должен извиниться за свое неподобающее поведение.

Он извиняется. Извиняется за то, что они сделали вместе.

Ее ужас мгновенно сменился гневом.

— Вы! Вы!

Он ждал, но она больше ничего не сказала — да и что могла она сказать, если от стыда не сумела бы связать и пары слов!

— Я не имел никакого права шутить над вами и вашим вспыльчивым характером, если сам не умею контролировать себя. Я полностью признаю свою вину.

Он не только извинялся, но именно он положил конец этому пылкому проявлению… помешательства.

За это ей хотелось дать ему пощечину.

Вместо этого у Виктории с языка импульсивно слетели слишком громко сказанные, слишком жестокие и несправедливые слова. И она знала это. Но ей было все равно. Она знала лишь, что хочет причинить ему боль, как причинил ей боль он.

— Мистер Лоренс! Уж не думаете ли вы, что вы чем-то лучше лорда Мередита? Вы насильно целуете меня, угрожая мне смертью, и заставляете отвечать на поцелуй, хотя знаете, что у меня нет опыта, вы, возможно, лишили меня шанса найти приличное местом работы! И почему?

— Я еще раз приношу вам свои извинения, — сказал он, и в его голосе больше не было той примирительной нотки. — Меня разозлил отец.

— Ваш отец? Ваш настоящий отец разозлил вас? Ах, как это ужасно!

Она сделала глубокий вдох, зная, что будет сожалеть о том, что вовремя не сдержалась. С ней всегда так бывало. Но сейчас у нее был выбор: сказать несправедливые слова или заплакать. А плакать она не будет, тем более перед мистером Лоренсом.

— Знаю я мужчин вроде вас.

— Вот как?

Нет. Совсем не вроде него. Вроде ее отчима, который с радостью запер бы ее дома на всю оставшуюся жизнь и приказал бы ухаживать за ее младшими единоутробными братьями и сестрами, пока она не состарится и пока все блестящие перспективы, которые сулит ей жизнь, не пройдут стороной.

Но она сейчас не могла быть справедливой. Тем более по отношению к мистеру Лоренсу, который посмел извиниться за то, что показалось ей встречей двух душ.

Она была самой большой дурочкой в мире.

— Мужчины вроде вас, — сказала она, — это хулиганы, которые используют силу, чтобы навязывать свою волю, которые не могут контролировать свой гнев, которые извиняются за жестокость.

Она призвала на помощь всю свою храбрость, ожидая, что он даст ей пощечину, на которую сама напрашивалась. Она ждала, что он докажет, что действительно является таким безжалостным, как она утверждает.

Но он вместо этого сказал:

— Должно быть, вам очень неприятно познакомиться с фальшивым принцем, жестоким хулиганом, который вынудил вас отвечать на его поцелуй?

Он проговорил это насмешливым тоном, что, естественно, вызвало у Виктории вспышку справедливого гнева. Потому что это была правда. Она действительно отвечала на поцелуи.

Она наслаждалась ими. Исследовала.

И ей было стыдно. Стыдно своей страсти и стыдно резких слов, которые выдавали ее с головой, хотя были адресованы мужчине, не желавшему сделать ничего ужасного, а стремившемуся лишь доставить ей удовольствие. Дать ей попробовать вкус того, чего она никогда не сможет иметь.

Приподняв подол шелковой юбки, Виктория круто повернулась и быстро направилась в бальный зал.

Прошло три года…

На дороге в Морикадию

— Мисс Кардифф, у леса есть глаза? — спросила Викторию одна из воспитанниц.

— Что, дорогая? — переспросила та, прикладывая холодную мокрую салфетку к ушибу на предплечье миссис Джонсон.

— У этого леса есть глаза?

Виктория посмотрела наверх.

Деревья, обрамлявшие дорогу в столицу Морикадии, стояли плотной стеной, и сквозь их густую зелень почти не проникали солнечные лучи. Виктория понимала, почему шестнадцатилетней фантазерке могло показаться такое.

— Очень похоже, — сказала Виктория.

Вздрогнув, мисс Джонсон придвинулась ближе к матери.

— Я их видела. Глаза, которые за мной наблюдают.

— Нет, дорогая, — успокоила та свою дочь. — У тебя разыгралось воображение.

— Они ненавидят нас, — сказала Эффи.

— Ах, Эффи. Не смеши меня, — сказала Мод. В свои семнадцать лет она считала себя искушенной особой, у которой с чувством собственного достоинства, одеждой и воображением все было в полном порядке. — Деревья — не живые существа. Правда же, мисс Кардифф?

Виктория огляделась вокруг.

Дорога в Тонагру, столицу Морикадии, была крутой и извилистой и изобиловала неожиданными ответвлениями и сужениями. Дорога вдруг оказалась перегороженной упавшим бревном, из-за чего у головного экипажа сорвалось с оси колесо, и он, съехав с дороги, чуть не упал с обрыва. Миссис Джонсон отделалась ссадинами, но мистер Джонсон был вне себя от беспокойства за свою жену.

Виктория с дочерьми Джонсонов ехала во втором экипаже, который вовремя остановился. В третьем экипаже везли багаж и ехали три служанки, которые должны были помогать женщинам. Экипаж со служанками появился на месте происшествия с некоторым опозданием. Все морикадийские мужчины немедленно принялись чинить поломку. Местный кучер настойчиво утверждал, что несчастный случай на то и случай, что происходит случайно.

Но Виктория внимательно осмотрела бревно.

Дерево было спилено недавно, кто-то намеренно бросил его поперек дороги. Чтобы перегородить проезд? Но зачем? Морикадийцы о чем-то переговаривались между собой. Все это были сильные мужчины, высокие, с гладкой смуглой кожей, черными волосами и темными глазами. Они напомнили ей… о Рауле Лоренсе. Глупо было думать о нем, но ведь именно сюда он уехал вместе со своими лошадьми. Это была страна, королем которой, судя по его утверждениям, он являлся.

Белл признавалась ей в своих письмах, что их отец пришел в ярость от неблагодарности сына и велел прервать с ним всякую связь. Однако им все равно удавалось получать о нем кое-какие сведения. Например, они знали, что Рауль стал очень состоятельным человеком.