— Успокойся, лапонька. Сегодня он нам точно уже не страшен, — утешила она Мэри, все еще всхлипывавшую от ужаса. Она спрятала горячее зареванное личико у себя на груди. Розамунда ликовала, хотя и понимала, что ее строптивость не пройдет для них всех даром. Но это будет потом… Жизнь в Виттоне приучила ее жить только настоящим.

— Спи, милая, и ничего не бойся.

Мэри громко вздохнула и теснее прижалась к сестре. Потом покорно улеглась на соломенный тюфячок, на котором они спали вдвоем, и накрылась одеялом. Через несколько минут она уже спала. Розамунда крепко стиснула руки, стараясь унять все еще бившую ее дрожь. Никогда еще приставания Ходжа не были настолько опасными. Еще бы чуток — и все… Она заставила себя успокоиться, стащила через голову платье и повесила его на гвоздик, вбитый в ставень. Хотя Ходж был пока на улице, она плотно задернула лоскутную занавеску, которая создавала жалкое подобие уединенности. Но вот дверь отворилась, и Розамунда снова напряглась… Слава Богу, Ходж сразу прошел к очагу и улегся на тюфяк рядом с Джоан. Удостоверившись, что он угомонился, Розамунда наконец успокоилась. Ворочаясь под домотканым одеялом, она старалась устроиться на жестком тюфячке поудобнее. В Сестринской обители, еще ее, кажется, Торпской называют, она спала на настоящей кровати, с деревянными перекладинами, на которые была настлана мягкая перина. Как сладко ей там спалось!.. Припомнив это, Розамунда вздохнула. Может, когда она выйдет замуж за Стивена, у них тоже будет такая же кровать — с периной. Тут Мэри захныкала во сне, и Розамунда оберегающе обвила рукой ее худенькое тело. Как только они со Стивеном поженятся, Розамунда обязательно заберет сестренку к себе. Сознание того, что она покинет свой продымленный домишко, согревало душу девушки. Под родимой крышей ей жилось совсем невесело. Те два года, которые она провела в обители, открыли ей, что не все на этом свете ведут такую жизнь, как ихние, деревенские. Там царили небесная музыка, и дивное пение, и смиренные тихие голоса. И хотя размеренный монастырский уклад совсем ее не прельщал, она грустила по тому благочинному спокойному мирку. Что и говорить, в обители ее не били, она была избавлена от пьяных свар, от омерзительной брани, от одуряющей навозной вони. Но и то верно, что там редко кто шутил или дурачился. Унылые краски, серые стены. Но даже здесь, в Виттоне, у большинства жизнь была не в пример пристойнее, чем в их развалюхе, именуемой в деревне Домом на окраине. Нет уж, у себя Розамунда заведет порядки, более схожие с монастырскими, чем с домашними. Розамунда опять вздохнула. Какое, однако же, безрадостное и бесцветное будущее ждало ее. Виттонские девушки о любви не очень-то думали, ну чтобы парень был по сердцу. Разве что мечтали иногда. А так был бы будущий муженек неленивый да с достатком, вроде Стивена, вот и ладно. А коль не повезет, придется мыкать горе с непутевым, как ее матушке. И все же Розамунда очень хотела влюбиться. Чтобы сердечко билось и замирало при виде суженого. Однако Стивен был ей безразличен, и это очень ее печалило. Да, он честный, работящий, да, она вроде ему по душе — и только…

Розамунда укуталась поплотнее и погрузилась в заветные мечты, похожие на сокровища, которые она доставала одно за другим из тайного, припрятанного ото всех ларца. Несколько лет тому назад она приметила на местной ярмарке одного пригожего незнакомца. Мало сказать приметила, его красота не шла с тех пор у нее из головы. Сердце ее затрепетало, да так, что она едва могла дышать, как увидела его среди толпы. Высокий, плечистый, в светло-зеленом бархатном дублете, так ладно его облегавшем. Его привлекательное, приукрашенное девичьими грезами лицо и сейчас мерцало перед нею, будто в волшебной дымке. Упрямый, благородных очертаний рот, волевой подбородок с впадинкой, правильный овал и высокий лоб. Настоящий бог, да и только! Никто из здешних парней не мог с ним сравниться. При нем всегда была кавалькада охотников в коричневых и зеленых камзолах, сам же незнакомец всегда был в бархате… Розамунда представила его смоляные кудри, падавшие на воротничок из тонкого шитья. До чего ж они блестели на солнце!.. Однажды он обернулся и посмотрел на нее. И когда их глаза встретились, даже ей улыбнулся. Зубы у него белые-белые, а кожа смуглая. У всех деревенских зубы были желтые, а то и вовсе выщербленные. Тот красавец до того был на них не похож, что Розамунда готова была поверить, что он явился из какой-то волшебной страны. Она давно уже решила для себя, что это необыкновенно знатный дворянин и что он в изгнании. Может, даже какой-нибудь принц. А может, наоборот, благородный разбойник, вроде легендарного Робина из Шервудского леса, прозванного Робин Гудом.

Когда он ей улыбнулся, сердце Розамунды чуть не выскочило из груди. И как только она не свалилась тогда в беспамятстве… Речей его она никогда не слыхала, слыхала только, что раз кто-то из охотников окликнул его именем Гарри. Принц Гарри, так она нарекла его в своих мечтах, а самая излюбленная из них была о том, как Гарри приезжает в их Дом на окраине и просит отдать ее в жены. А после увозит ее в замок, усадив с собой рядом на белоснежного коня. И все деревенские, разинув рты, с благоговейным ужасом смотрят на них. Вот бы красота была!

Розамунда понимала, что тешит себя небылицами. Но все равно несбыточные эти мечты доставляли ей радость. В настоящей жизни такого счастья не сыскать, уж крестьянской-то девушке точно. Несмотря на вечные материны россказни, она знала, что не только дворяне, но и богато одетые охотники из свиты не балуют виттонских девушек ухаживанием. А если вдруг и приглянется кому из них селяночка, они тут же за деревенской изгородью и потешатся ею. Такое и впрямь случалось. Нежащие сердечко Розамунды воображаемые прогулки с воображаемым возлюбленным, не менее от этого волнующие, лишь помогали хоть на короткие минуты вырваться душой на волю. Ведь чем больше она мечтала о своем принце, тем больше понимала, что ее удел — это сын кузнеца Стивен. И что лучшей доли ей тут не сыскать. И она будет дура дурой, коли прозевает его. Нужно скорее назвать ему день свадьбы, пока его не сманила другая.

Проснулась она задолго до зари и теперь молча разглядывала балки, за которыми юркие мыши грызли соломенный настил, и его клочья то и дело падали ей на лицо. Было темно, дом освещался лишь присыпанным на ночь тлеющим очагом. В спертом воздухе было намешано столько отвратительных запахов, что она непроизвольно морщила нос, стараясь дышать не в полные легкие.

Надо бы встать и перепеленать малышку, да обмыть Томаса, который, небось, обмарался во сне, да вынести поганое ведро. Сразу будет легче дышать. Обычно с этих хлопот начиналось каждое ее утро, но сейчас ей не до пеленок да ведер. Нынче ведь ярмарка. Задолго до того, как домочадцы продерут глаза, она будет ехать в Эплтон.

Взбодренная мыслями о предстоящей поездке, она выскользнула из-под одеяла и зябко поежилась. Выдыхая после каждого вздоха белое облачко, она торопливо натянула новенькое платье, припасенное специально для сегодняшнего знаменательного дня. Потом стянула густые каштановые волосы в узел и обвязала его новенькой лентой. Лента ей нравилась, но не потому, что это подарок Стивена, а уж очень она была хороша. Собственная черствость мучила Розамунду, ведь ей так хотелось ответить на его любовь и заботу тем же. Но у нее ничего не получалось, хоть она и старалась переломить себя.

Розамунда поплескала себе в лицо водой из колодезного ведерка, до того студеной, что сперло дыхание. Потом насухо растерла кожу грубым полотенцем. Из съестного имелось лишь полковриги хлеба, нет, это им. А она возьмет припрятанные под разболтанной половицей монетки. Этот ее никому не ведомый клад позволит ей полакомиться пирожком с мясом или сладостями, там, на ярмарке.

Две темные кучки золы тлели в очаге, развалившиеся рядом Ходж и Джоан храпели и бормотали что-то во сне. Розамунда осторожно прокралась к двери и подняла щеколду. Было темно и студено. Она плотнее запахнула накидку и поспешила прикрыть дверь, опасаясь разбудить отчима. Брани в ответ не раздалось, — значит, никто ей не помешает. Пусть-ка сам поклянчит себе где-нибудь завтрак, как часто приходилось ей. Впрочем, он долго думать не станет, стащит у соседей яиц да наестся.

В редеющей мгле послышался все нарастающий топот цокающих копыт. Загоготали гуси, и сонно взбрехнула собака. Увидев возок Джиллот и Мэта, она вышла на утоптанную дорожку. Наконец лошадь, фыркая и поводя косматой головой, замедлила шаг и обдала Розамунду теплым клубящимся дыханием.

Карета подана, — усмехнулся, наклонившись к ней, Мэт. — Залезай. — Капюшон он опустил на лицо, укрываясь от холодного ветра.

Заботливые руки помогли Розамунде забраться и усадили в середку: с одного бока — мускулистое тело Мэта, с другого — уютная мягкая Джиллот. На видавшей виды повозке громоздились одна на одной клетки с живностью. Шесть гусей, сколько-то крапчатых уток и корзина яиц. Корзина принадлежала Розамунде. Она еще накануне вечером помогала все укладывать. И не только укладывать, но припрячь к задку двух коров и выносливого ослика, увешанного коробами да корзинами, набитыми всякой всячиной для продажи. На донышках лежали грубо вырезанные деревянные зверушки, игрушечные луки со стрелами, гусиные перья, горшочки со снадобьем от хвори, приготовленным из гусиного жира и сока первоцветов. А поверх — вязаные рукавицы и шапочки, детские платьишки и расшитые сорочки, над каждой Джиллот и Розамунда подолгу не разгибали спины. Конечно, главным событием была зимняя. Рождественская, ярмарка. Деньги, вырученные на Эплтонской ярмарке, помогали многим семьям пережить долгую йоркширскую зиму.

— Чую, к концу дня будет, что положить в кошелек, — сказала Джиллот, умиротворенная таким раскладом. — И как ты собираешься припрятать свои денежки от Ходжа?

Розамунда пожала плечами. Увлекшись своими ночными грезами, она и думать забыла о том, что Ходж наверняка захочет наложить лапу на ее выручку. Ничего ему не обломится, она сразу всем накупит обновок, И наконец-то поест вволю. А еще можно припрятать часть денег, а часть отдать матери. Ну а остаток все-таки придется отдать этому пакостнику.

— Какой срам! Этот ублюдок тянет с тебя деньги, а сам за весь год и пальцем не пошевелит. Лентяй, каких не сыщешь, в сердцах выпалил Мэт, хлестанув сбавившего шаг конягу.

— Не горюй, вот выйдешь за Стивена, и тебе больше не придется таскаться по ярмаркам, — утешила подругу Джиллот и погладила ее по руке. — С ним не пропадешь. Я слышала, теперь они подковывают окаянных дворянских жеребцов. Когда у вас свадьба-то?

— Не уговорились еще.

— Ты не очень-то долго рассусоливай. Неровен час, передумает.

— По мне так хорошо бы. Тогда Рози за меня пойдет, — сказал Мэт, дурачась. — Давно уж по ней сохну.

— На этот каравай рот не разевай, паря, — усмехнулась Джиллот. — Наша Рози заслужила кой-чего получше крестьянской лачуги. Как-никак дворянского замесу девушка.

Мэт изобразил тяжкий вздох, и все трое весело рассмеялись. Они частенько приплетали к разговору неведомого отца Розамунды. Впрочем, в шутливой отповеди Джиллот была и доля серьезности. Многие в деревне упорно твердили, что Джоан Хэвлок крутила-таки шуры-муры с очень высокородным господином. Конечно, то, что он никогда не появлялся и даже не признал дочь своею, совсем не вязалось со всей этой романтической историй. Однако жизнь в Виттоне была столь непереносимо уныла, что любая легенда принималась с воодушевлением.

Тьма между тем разреживалась, и вскоре на востоке вспыхнула слабая прозелень — рассветало. Розамунда прижалась к друзьям, чтобы лучше согреться, и потуже запахнула накидку. Морозец выдался крепкий, да и ветрено, как и положено в декабре. По мере того как день постепенно наливался светом, она примечала прихваченные ледком колеи и, словно опутанные нарядной блестящей паутиной, изгороди.

Все чаще слышались голоса устремившихся на ярмарку попутчиков, и скоро наша троица оказалась в гомонящей толчее. Из-за боярышниковых изгородей доносилось мычание и блеяние — резали скот. Гуртовщики покрикивали на собак и оглушительно свистели. Где-то впереди тоже цокали копыта и дребезжали повозки. По мере приближения к ярмарочному торжищу толпа густела. Сгрудившиеся фигурки укутанных кто во что горазд людей, увешанных корзинами и тюками, горбящихся от стужи, пробирались вперед и вперед.

— Больно людная эта дорога, — посетовал Мэт, вынужденный попридержать коня. — Эдак мы и к полудню не доберемся. Надо бы свернуть на ту, что в горку.

— В горку! Сдурел что ли? — прокричала Джиллот, тряхнув головой, отчего капюшон ее съехал, явив всему люду копну ярко-рыжих кудряшек, обрамлявших круглое личико. — Да разве ж с такой поклажей одолеешь горку, тяжесть-то эвон какая.

— Маленько бы и полегчала, коли вы с Рози потопали бы своими ножками, — отбрил сестрицу Мэт, заставляя уже конягу Доббина взять вбок.

— Пошли. А то и правда засиделись мы с тобой, — сказала Розамунда.