Марго задумчиво потеребила булавку на расшитом гагатом корсаже. Она понимала: Лондон не Версаль, а Арлингтон не пресыщенный французский придворный вельможа, чьи любовные связи если не служат политическим целям, то сводятся к мимолетным удовольствиям.

Вдобавок следовало подумать и о Ролли. Марго слишком хорошо знала своего брата, чтобы принять за чистую монету игру, затеянную им с леди Оливией, однако ей не хотелось без особой необходимости вставлять ему палки в колеса. К тому же, черт побери, она не желала оказаться замешанной в скандале еще и здесь, на родине. Довольно и того, что молва о ее безрассудствах обошла всю Францию.


Заметив, с каким выражением граф Арлингтон смотрит на Марго, Роуленд покачал головой, пряча усмешку. Отец Оливии сгорал от любви, хотя старался изо всех сил это скрыть. Жестом пригласив лорда Моубрея с семьей войти в ложу, он тотчас принял вежливо-безучастный вид, но вспыхнувшее радостью лицо Арлингтона и взгляды, которые он украдкой бросал на Марго, выдавали его с головой.

«Бедняга, – невольно посочувствовал ему Роуленд. – Моя сестрица сожрет его заживо».

Он посмотрел на сестру, занявшую место рядом с хозяином ложи в переднем ряду. Кивнув графу, Марго немедленно устремила взор на ложи по другую сторону сцены и, усердно изображая непринужденность, приветствовала друзей, сидевших напротив оркестровой ямы.

Лорд Омсбатч учтиво склонил голову, блеснув моноклем. Роуленд нахмурился. Да, этот мужчина больше подходил Марго, чем Арлингтон, но от связи с ним не стоило ждать ничего путного.

Однако уже в следующий миг Роуленд забыл о любовных интригах сестры – леди Оливия, обернувшись, бросила на него взгляд. Она сидела одна в заднем ряду, позади леди и лорда Моубрей. В ярко-алом платье, оттенявшем белизну ее кожи, она казалась жемчужиной, обрамленной рубинами. От нее исходила спокойная уверенность молодой светской дамы, обычная для женщины ее круга.

Стоявший рядом с ней незнакомец мог бы быть ее братом. Светлыми волосами и резкими, словно высеченными из камня, чертами лица он напоминал лорда Арлингтона. Должно быть, таким тот был в молодости. Мужчина нахмурился, когда Роуленд подошел к креслу леди Оливии, но стоило ей повернуть голову, как неприязненное выражение на его лице сменилось вежливым безразличием.

Незнакомец как бы случайно, небрежным, рассеянным жестом положил руку на плечо Оливии, слегка касаясь обнаженной шеи. Роуленд поборол желание свалить наглеца ударом кулака и швырнуть за перила ложи в оркестровую яму.

– Мистер Девир, вы знакомы с наследником моего отца, мистером Карлоу? – произнесла Оливия, переводя взгляд с кузена на Роуленда.

– Не имел удовольствия его встречать.

Губы Карлоу изогнулись в презрительной усмешке. Этот молодчик определенно испытывал то же чувство, что и Роуленд.

– Мистер Девир. – Карлоу коротко кивнул, медленно, лениво очерчивая пальцем кружок на плече Оливии. «Эта женщина – моя, – жестко и недвусмысленно заявлял он. – Руки прочь. Даже не думай приближаться». Роуленд хотел бы сказать этому выскочке то же самое.

– Генри примчался в Лондон из Италии, чтобы защитить меня от злых нападок света, – сказала Оливия с искренней, простодушной радостью.

Роуленд многозначительно задержал взгляд на назойливой руке Генри, затем посмотрел ему в лицо. Карлоу отступил на шаг, убрав ладонь с плеча Оливии. На миг в глазах его сверкнула ярость. Что вызвало его злобу? Брошенный соперником вызов или вынужденная капитуляция, сознание, что из-за досадного просчета позиции его безнадежно потеряны? Этого Роуленд не знал. Одно не вызывало сомнений: мистеру Генри Карлоу явно пришлась не по душе помолвка кузины.

– Я вижу, леди Роберт пытается привлечь ваше внимание, миледи, – заметил Роуленд, не без удовольствия наблюдая, как сузились от досады глаза Карлоу. – Позвольте, я провожу вас к ней.

Он поклонился, учтиво предлагая даме руку, и Оливия, преодолев минутное колебание, поднялась, чтобы проследовать вместе с ним к выходу. Покидая ложу, Роуленд кинул на соперника победоносный взгляд, Карлоу мрачно насупился в ответ. Это небольшое происшествие привело Роуленда в веселое расположение духа: он только что похитил Оливию из-под носа у Генри, болвану оставалось лишь кусать себе локти.

Опоясывающий театр коридор казался почти пустым, лишь несколько лакеев сновали туда-сюда с поручениями, да редкие запоздалые зрители спешили занять свои места.

Крепко держа Оливию под руку, Роуленд увлек ее за собой в дальний конец коридора.

– Вы вправду видели, как леди Роберт пригласила меня? – спросила Оливия. В голосе ее слышалось сомнение – она явно подозревала, что Роуленд солгал.

– Я вполне мог ошибиться. – Роуленд пожал плечами. – Возможно, это миссис Станиленд помахала моей матушке. К несчастью, в некоторых ложах ужасно темно.

– А может быть, это миссис Хан пыталась привлечь ваше внимание, – притворно вздохнула Оливия. – Не думайте, что я не заметила ее досады, когда на балу в доме ваших родителей вы даже не подошли к ней. Она ваша бывшая пассия?

Роуленд в ужасе замер, слова Оливии не на шутку его задели.

– Алмирия Хан? Как вы могли подумать такое…

– Откуда мне знать, с кем вы путались все эти годы? – с наигранным негодованием возразила Оливия. Выжидающе вскинув брови, она посмотрела на Роуленда.

– Ну, как вы могли бы догадаться, среди моих возлюбленных не было жен священников, тем более косоглазых и с бородавками, которым позавидовала бы любая ведьма.

– В самом деле? – Выпустив локоть своего спутника, Оливия отступила на шаг и, сцепив руки за спиной, прислонилась к отделанной дубовыми панелями стене. Роуленд напрасно пытался разгадать выражение ее лица, но в изломе розовых губ сквозила досада, едва ли не раздражение. – Я слышала, что в темноте все женщины одинаковы.

– Только если мужчина тронулся рассудком, – с чувством отозвался Роуленд.

– Значит, миссис Хан мы отметаем? А как насчет миссис Пипкин и леди Моссикер? Они пронзали меня убийственными взглядами, словно горгоны. Не думаю, что дело в скандале вокруг моего имени.

Почтенная матрона с тремя дочерьми, семенящими следом, торопливо обогнула одинокую пару, спеша занять место в ложе. Роуленд дождался, пока вся процессия не удалится на приличное расстояние.

– Джентльмен не станет делиться подробностями своей частной жизни или упоминать имена женщин, подаривших ему свою благосклонность.

– Вы хотите сказать, что это не мое дело, – от голоса Оливии повеяло арктическим холодом. – Тогда как история моей жизни – открытая книга, и не только для вас, но и для всего мира. Воображаю, как вы обсуждаете свои любовные похождения с друзьями, перемывая кости вашим любовницам. А меня вы не потрудились предупредить?

Подхватив Оливию под руку, Роуленд потащил ее за собой по коридору. Ему следовало это предвидеть и принять меры. Оливия была права: его бывшие пассии и впрямь могли прийти в ярость, узнав, что известный повеса внезапно решил отказаться от холостой жизни, и вовсе не ради них.

Пальцы Оливии сжались в кулак, она попыталась вырвать руку. Из зала донесся гром аплодисментов. Крепко держа девушку за локоть и не давая ей сбежать, Роуленд повернул ее к себе лицом.

– Вы правы, дорогая. Джентльмен не станет хвастать своими победами за картами и вином, и вы располагаете неопровержимым доказательством моего отнюдь не джентльменского поведения. – Сжав плечи Оливии, он с трудом поборол желание встряхнуть ее, как куклу, или впиться губами в ее рот.

Маленький арапчонок-паж пробежал мимо них по коридору с запиской в кулачке; павлиньи перья, украшавшие его тюрбан, развевались, как знамя впереди атакующего полка на поле битвы.

– Вы хотите получить полный список, – произнес Роуленд, когда мальчишка исчез, – или удовольствуетесь именами тех, кого, возможно, уязвили слухи о нашей помолвке?

– Боюсь, нам не хватит времени на оглашение полного перечня. – Вскинув голову, Оливия смерила Роуленда презрительным взглядом.

– Вы только сейчас поняли, что, быть может, неверно выбрали пешку в вашей игре?

Оливия судорожно сглотнула, будто готовясь выдержать удар. Казалось, она ожидала услышать что-то обидное и даже желала этого. Возможно, ей хотелось убедиться, что Роуленд и впрямь отъявленный мерзавец.

Он слегка ослабил хватку.

– Неприязнь миссис Пипкин я не могу объяснить. Полагаю, ее сердитые взгляды – поза оскорбленной добродетели. Но насчет леди Моссикер вы правы.

Оливия кивнула.

– Но сейчас между вами ничего нет?

– Мы расстались еще осенью.

– Хорошо, – сухо заключила Оливия. – А теперь, думаю, нам следует поспешить. Спектакль уже начался.


– Лорд Арлингтон?

Филипп вдруг понял, что не имеет ни малейшего представления, о чем говорила мадам де Корбевиль. Он не слышал ни слова, потому что не мог оторвать глаз от ее рта. Два ее передних зуба очаровательно, едва заметно кривились, а верхняя губа, восхитительная в своей безупречности, будто вышла из-под резца мастера. Пухлая, насмешливая, она была полнее нижней и слегка выдавалась вперед. В это самое мгновение рот графини приоткрылся в улыбке, и нижняя губа, чуть прикушенная белыми зубками, казалась немного грустной, виноватой.

– Вас тревожит, что мой повеса-брат наедине с леди Оливией в пустынных кулуарах театра? – спросила графиня.

– Нет, – сказал Филипп, наклоняясь вперед и чувствуя, как запах ее духов – пьянящий аромат цветущих апельсинов – кружит ему голову. – Ливи прекрасно сумеет справиться с вашим братом.

Улыбка мадам де Корбевиль стала шире, и у Филиппа перехватило дыхание. Эта женщина была красива до безумия, а дьявольский огонек в глазах придавал ей особое, пьянящее очарование. Филипп сознавал, что одержим ею, но не мог совладать с темной звериной страстью, с исступленным желанием, которое пробуждала в нем она. Это головокружительное чувство напоминало падение в бездну.

– Кажется, вашей дочери удалось прибрать к рукам моего братца?

Филипп кивнул. Ровный гул разговоров растекался по залу. Возможно, среди публики и затерялось несколько истинных театралов – ценителей искусства, пришедших сюда ради спектакля, но большинство явилось показать себя и поглядеть на других. Подлинное представление разыгрывалось не на сцене, а в партере и в ложах.

Шум голосов слегка ослабел, когда звуки оркестра возвестили о неизбежном появлении на сцене актеров. Однако графиня не потрудилась повернуть голову. Она продолжала смотреть на Филиппа огромными темными глазами, которые, казалось, с легкостью читали в его душе. Так кошка лениво раздумывает, позволить ли себя погладить или выпустить коготки.

Филипп с трудом заставил себя посмотреть на сцену, желая всем сердцем оказаться наедине с графиней вдали от любопытных глаз. Слева от него сидели лорд и леди Моубрей, а позади Генри Карлоу, склонившись над оркестровой ямой, беседовал со знакомыми, занимавшими соседнюю ложу, но Филипп едва замечал их. Они казались ему лишь декорациями, не более живыми, чем разрисованный задник, перед которым выступали актеры.

Отец мадам де Корбевиль как-то обмолвился, что собирается на лекцию в Британский музей в сопровождении дочери, и хотя Филипп не хотел идти, в условленный час он, сам того не желая, оказался в зале музея, слушая вполуха лекцию об искусственном охлаждении воздуха и виновато поглядывая на будущую золовку своей дочери, словно мальчишка-подмастерье, мечтающий о прекрасной молочнице.

С того дня каждое утро на рассвете он отправлялся на верховую прогулку в надежде увидеть графиню, а заметив, как она входит в кондитерскую Негри, бросился со всех ног вниз по улице. Иногда, предаваясь мечтам, он представлял себе ее улыбку. Но сны его были полны ею. Обнаженная, распаленная страстью, словно Лилит в Эдеме, она извивалась всем телом, оседлав его бедра.

Филипп потерял жену, когда Ливи едва научилась ходить, и хотя, разумеется, он не давал обета целомудрия, в последующие годы его нечастые любовные связи всегда бывали мимолетны, а любовницы проявляли крайнюю осторожность, боясь огласки не меньше его самого. Маргарет, графиня де Корбевиль, напротив, имела репутацию женщины, которую осмотрительность заботит меньше всего на свете.

Глава 9

Густой туман, похожий на мглу, временами окутывающую вересковые пустоши в Холиншеде, опустился на Лондон перед рассветом. Во влажном воздухе стоял удушливый запах угля и морской воды. Ливи показалось, что она тонет. Сделав глубокий вдох, она сжала поводья непослушными пальцами. Кожаные перчатки сгибались с трудом. Обычно, согретые теплом рук, они мягко обтягивали пальцы, но теперь задубели от холода и стали жесткими, как грубые рукавицы.