— Она хороша?

— Это лучшее, что я создал в своей жизни, — потому что спал со своей музой.

— Для меня этого достаточно.

— Тогда, увидимся завтра в семь тридцать?

— Да, до встречи.

— Ах, ты должен будешь отвезти Джули домой.

И вдруг боль ударяет мне прямо в солнечное сплетение. Ох, черт побери, вот эта боль и пришла.

— Хорошо.

— Вот и отлично, потому что я пообещал Лане, что договорюсь об этом. До встречи.

Я с размаха ударяю телефон о стену, он разбивается на мелкие кусочки. Я стою спиной к стеклянной стене и оглядываюсь вокруг. Здесь я был по-настоящему счастлив. Медленно иду на кухню, открываю холодильник. У нее есть определенная привычка, оставлять недопитый стакан апельсинового сока в холодильнике. Я хочу прикоснуться к отпечатку губ, который сохранил это стакан и выпить глоток ее недопитого сока. Сок холодный и какой-то безвкусный. Я ставлю его назад на полку, и чувствую, что мне необходимо выпить, тянусь за бутылкой пива, и замираю на пол пути. Я не хочу пива, я бы с удовольствием выпил целую бутылку коньяка, который любил мой добрый дедушка, поэтому закрываю холодильник и поднимаюсь наверх, в студию.

На пороге я останавливаюсь и смотрю на пустое помещение, потому что все картины, упакованы и стоят у стены, чтобы завтра предстать перед обществом. Я направляюсь к мольберту, заваленным красками и кистями, именно они помогают мне утешится и унять боль, которая присутствует во мне постоянно, но та боль не такая, как сейчас. Я смотрю на незаконченное полотно, стоящее на мольберте, с которого она загадочно улыбается мне. Я прохожусь пальцами по ее нарисованному рту, который смог запечатлеть на холсте. На кончиках пальцев остаются влажные следы краски. Я беру тряпку и вытираю руки, направляясь к раковине, наблюдаю, как течет вода из крана и вдруг отдаю себе отчет, что большая керамическая раковина совершенно не вписывается в эти дорогие современные апартаменты, и мне приходит в голову мысль, что, скорее всего, Блейк установил ее.

Он хотел, чтобы эта квартира напоминала мне студию в Париже, ему пришлось много приложить усилий, при полном спокойствии, чтобы я приехал сюда и жил хотя бы какое-то время. Но я никогда не ценил этого. Я мою руки и спускаюсь вниз, пересекаю совершенно тихое и пустынное помещение, вхожу в спальню. Кровать не заправлена. Я подхожу к стороне, где всегда спала Джули, и чувствую ее запах на подушке. Так пахнет только она, нотками манго и кокоса, это шампунь, который она использует? Я опускаю голову на ее подушку.

Мои глаза скользят по шесту для приватного танца, и у меня как будто открываются на него глаза, я понимаю сейчас, почему предыдущий жилец не решился остаться, он сказал, что расстался, так же, как и я, и скорее всего поэтому он в такой спешке съехал отсюда, оставив шест позади.

Она репетировала танец для меня на этом шесте, теперь я никогда его не увижу. Я встаю и, как зомби, словно в оцепенении, подхожу к нему. Там, где точно она обвивала его своими ногами, я принюхиваюсь, но чувствую только запах металла и полировки с примесями цитруса. Я опускаюсь на пол и смотрю в потолок, у меня такое ощущение, что я последний человек на земле, оставшийся в живых.

Я совершенно одинок.


30.

Джули Сугар


Я бреду пешком до подземки, в каком-то оцепеневшем состоянии. Все произошло катастрофически неправильно. В вагоне метро я стою вместе с другими пассажирами. Мужчина в костюме в тонкую полоску, уступает свое место беременной леди, я наблюдаю за ними совершенно безучастно, как будто смотрю фильм. Она опускается на сидение и встречается со мной взглядом. Улыбается. Я автоматически улыбаюсь в ответ. На своей остановке я выбираюсь из вагона, и какое-то время остаюсь стоять на платформе, хотя поезд уже ушел, потом направляюсь к выходу, прикладываю свой билет к турникету, и выхожу в серебряный свет вечера. По дороге домой на моем пути попадаются собачьи какашки, я удивляюсь, как мне удастся не вляпаться в них, открываю входную дверь, и слышу крик мамы:

— Это ты, Джули?

— Да, — отвечаю я и снова удивляюсь, насколько спокойно звучит мой голос. Я поднимаюсь вверх по лестнице и вхожу в свою комнату, опускаюсь на кровать и смотрю на стену, завешанную фотографиями. Я вижу, как Джек, улыбаясь смотрит на меня, а здесь он щурится, здесь — смотрит уныло, потом — смеется, наблюдая за солнцем, здесь — с сигаретой, зажатой между губами, здесь — сидит напротив паба, и, наконец, фото, которое мне никогда не нравилось, но все равно его хранила, с девочкой, сидящей у него на коленях, которая целует его в щеку.

Странно.

Очень-очень странно.

Возможно ли, что даже сегодня утром я поцеловала не Джека, а его фото, и почему я так была убеждена, что влюблена в него? Я на придумывала сама себе сказки, и настолько в это поверила, что отказывалась думать о ком-то другом, несмотря ни на что. Теперь то я знаю, что была совершенно ненормальной уверовав, что я влюблена в Джека. Какой же дурой я была? Я чувствую такую горечь от моей собственной глупости. Я сажусь, прижав руку к груди. Могу я понять и довериться тем чувствам, которые ощущаю сейчас? Они такие разные.

Я любила Джека головой, потому что у него были голубые глаза, и он был такой красивый и статный, и такой убийственно крутой, все девушки были от него без ума, и каждая хотела бы быть с ним, любить его, ведь он был врачом и в итоге чувства к нему оказались плодом моего собственного воображения.

Я люблю Вэнна всем моим телом и сердцем. Мне нравится говорить с ним, мне нравится, когда он рядом, я люблю целовать его и целоваться с ним, я люблю заниматься с ним любовью, мне нравится, что я становлюсь мокрой только лишь от одного его взгляда, мне нравится есть с ним, я люблю слушать его музыку, смеяться, когда он рядом, и мне нравится, что ему совершенно наплевать на деньги и знаменитость своей фамилии.

Мне нравится, что он не рвется, как все из нас, тратя постоянно все свое время, пытаясь заработать кучу денег. Он просто отошел от всего этого, не оглядываясь назад. Большинство людей готовы продать свою душу ради этого. То, что я чувствовала к Джеку, кажется такой мелочью и совершенно не существенным, по сравнению с тем, что я чувствую к Вэнну. Все мое тело вибрирует от этих чувств. Теперь я понимаю, что чувства, которые я как бы испытывала к Джеку на самом деле были в большей степени основаны на ревности, которую я испытывала к Лане, пытаясь иметь все, что имеет она. Внезапно я чувствую головокружение и озноб, как бывает во сне. Я думала, что это была страсть и похоть, но оказалась любовь. Эта вещь не поддается осмыслению. Она просто есть.

Я в него влюблена.

Я по уши влюблена в Вэнна.

Я не могу сама себе сказать, когда я в него влюбилась, да это и не важно. Важно, что я его люблю. Глубина этой новой тоски настолько сильная, и боль настолько глубокая, что та девчонка, которой я была еще пару недель назад, превращается в пыль. Он первый мужчина, который заставил меня ощутить саму себя, он наполнил меня, сделал целостной. Мои страхи с ним испарились. Я больше не страдаю обжорством, потом склоняя свою голову над унитазом, принял это в себе. И я до сих пор так и не оценила великолепие этого мужчины.

Конечно, он, тоже испытывает ко мне какие-то чувства. Я вспоминаю, как он подмигнул мне в церкви у алтаря, потом, как он сидел в полумраке гостиной на свадьбе, как пригласил в свои апартаменты, и ту первую ночь, когда я так грубо, словно он слуга, попросила его притвориться, что он Джек, как он присел рядом со мной на пол в туалете и вытирал мое лицо, хотя от меня разило блевотиной, как он предложил отвезти меня в больницу, чтобы я смогла увидеть Джека. Ни один мужчина не будет делать такого для женщины, если он ее не любит до безумия! Я причинила ему ужасную боль.

Насколько сумасшедшая жизнь. Я-то думала, что он стыдится своей бедности, а получилось, что он стыдился своего неизмеримого богатства.

Я подхожу к стене, снимаю фотографии — одну за другой, вспоминая о том, как они у меня оказались. Господи! Какой глупой я была. Я стою на стуле и снимаю верхнюю, снимаю все до единой и кладу их кучкой на кровать, на стенах остаются следы от синей изоленты. Мне хочется разорвать все фотографии на мелкие кусочки и забыть, что когда-то я была такой завистливой и глупой, но не могу. Я собирала и хранила их так долго, что они стали частью меня, и потом они рассказывают мою собственную историю. История о том, как я позволила разрушить свое счастье, поглощенная своей навязчивой идеей.

Я сажусь на кровать и понимаю, что должна сказать Вэнну все. Все. Я могу попробовать вернуть его обратно, я не сдамся. Я поеду с ним в Париж или Прованс, или туда, где ему лучше будет рисовать. Он будет рисовать, а я буду торговать на рынке под открытым небом овощами, рыбой или мясом. У нас будет деревянный стол, на котором я буду готовить это все для продажи. Будут огромные окна, открывающиеся наружу, возможно, даже со ставнями. Я буду готовить, и мы вместе будем есть и заниматься любовью, и будем счастливы. Зимой мы зажжем большой костер во дворе и будем смотреть, как падает снег, делая все пепельно-белым.

Раздается звонок телефона. Это Лана.

— Привет.

— Да.

— Что с тобой, Джул?

— Ничего.

— Твой голос звучит немного странно.

Рыдание так и подступают к горлу, я пытаюсь проглотить, но остается комок.

— Я в порядке, правда, — я с трудом пытаюсь посмеяться.

— Послушай, Блейк еще в течение двух часов будет отсутствовать. Почему бы тебе не приехать ко мне? Хочешь, я пошлю за тобой Тома, или ты предпочитаешь взять такси, тогда я заплачу за него?

Слезы бегут по моим щекам.

— Я возьму такси, но ты не будешь за него платить, — рыдаю я.

— Ах, Джул. Может мне стоит приехать к тебе?

— Нет, — всхлипываю я. — Я приеду.

Я смотрюсь на себя в зеркало — я становлюсь полной уродиной, когда плачу. Телефон снова звонит и Лана сразу же говорит:

— Не бери такси. Том очень близко находится к Килбурн, и он уже едет за тобой. Он позвонит тебе, как только подъедет к твоему дому, и ты спустишься к нему, хорошо? — ее голос звучит так по-доброму, что я хочу зареветь еще больше.

— Хорошо, — всхлипываю я.

В машине я не плачу, просто смотрю, уставившись в окно. Как странно, что во всем мире у меня есть единственная подруга, которую я так ненавидела раньше. Я прибываю на широкую, засаженную деревьями улицу, патрулируемую вооруженными группами офицеров, потому что она выходит к восточной стороне Кенсингтонского Дворца. Здесь же находится российское посольство, и здесь же проживает стальной магнат Лакшми Миттал. Это Лондонский квартал миллиардеров, новое местожительство Ланы. Каждый белый особняк окружен просторным великолепным садом, но я не замечаю ничего. Том въезжает через ворота в великолепный поместье, новый дом Ланы.

Я выхожу из машины, и Лана сама открывает высокие входные двери. Она спускается по ступенькам вниз и взяв меня под руку ведет в дом. Я оглядываюсь вокруг совершенно ошеломленная. Дом такой красивый, похож на дворец. Даже днем массивные люстры, свисающие с высоких потолков, полыхает светом, а мраморный пол блестит, как зеркало. Она проводит меня в роскошную гостиную, заполненную обычными атрибутами богатства, но я слишком расстроена, чтобы обращать на них внимание. На полу лежат игрушки Сораба, раскраски и карандаши, словно он на минуточку вышел.

— Проходи, садись, — говорит она.

— А где Сораб?

— Джерри повела его на улицу, мне показалось, что тебе захочется побыть со мной наедине.

Я киваю, заходит женщина в черно-белой форме, дружески улыбается мне и кивает.

— Ты хочешь что-нибудь выпить или перекусить? — спрашивает меня Лана.

Я молча отрицательно качаю головой, у меня ничего не полезет в горло.

Женщина молча кивает и уходит. Лана ведет меня к большому дивану и садится рядом.

— Что случилось, Джул?

Я смотрю в ее прекрасное лицо, делаю глубокий вдох и говорю:

— Я тебя ненавидела в течение многих лет.

Она шарахается от меня назад, словно я ее ударила, и ее рука отскакивает от моей.

Я упорно продолжаю.

— И я завидовала тебе очень долгое время. Видишь ли, мне казалось, что я была влюблена в Джека, но он видел только тебя, поэтому я безумно ревновала. Мне кажется, что я тоже стала слегка одержима тобой. Когда я была ребенком, то даже иногда молилась, чтобы ты сдохла.

— Ох.