Ответив миссис Трикетт веселой улыбкой, Амелия простилась с ней, и они ушли. Выйдя из пекарни, они переглянулись и улыбнулись друг другу. Они не размышляли об этой стороне дела, но такая реакция была вполне естественной: пусть Амелия и не здешняя жительница, тем не менее она здесь не чужая.

Они уселись на скамью на лужайке и занялись свежими булочками.

— Хм, — промычала наконец Амелия, слизывая с пальцев сахар с корицей, — восхитительно. Так же вкусно, как было всегда.

— Здесь мало что изменилось. — Люк с жадностью съел свою булочку, затем вытянул ноги и откинулся на спинку скамьи.

Взглянув на него, она заметила, что он смотрит на кончики ее пальцев и на ее губы. Улыбнувшись, она в последний раз старательно облизала палец. Он зажмурился, потом перевел взгляд на ее глаза; она с невинным видом посмотрела на него.

— Может быть, мы пройдемся и познакомимся еще с кем-нибудь?

Они уже повидались с хозяином постоялого двора и его женой, но в городке были и другие жители, с которыми нуж но было из вежливости поговорить. Люк посмотрел ей за спину и произнес:

— Это ни к чему. — Он подобрал ноги и выпрямился. — Они сами идут к нам.

Она обернулась и увидела, что к ним торопливо направляется жена викария. Они с Люком встали и обменялись любезностями с миссис Тилби, после чего эта славная леди попросила Амелию помочь ей с местным приютом.

— Леди Калвертон — я имею в виду вдовствующую леди Калвертон, — она наша патронесса, и мы надеемся, что она таковой и останется еще много лет, но мы сочтем за честь, если вы тоже присоединитесь к нам, ваша светлость.

Амелия улыбнулась:

— Конечно. Леди Калвертон скоро вернется из Лондона. Я приду вместе с ней на ваше следующее собрание.

Это обещание очень обрадовало миссис Тилби; она оставила новобрачных, осыпав их пожеланиями счастья и заверениями, что она передаст их поклоны своему супругу. Она остановилась, чтобы поздороваться со сквайром Джингольдом, крупным, широколицым человеком, и отправилась по своим делам.

Сквайр Джингольд тоже подошел к ним; на его румяном лице поблескивали глаза и играла добродушная улыбка.

— Поздравляю вас, дорогая. — Он галантно склонился перед Амелией. Она улыбнулась и присела в реверансе.

Повернувшись к Люку, сквайр пожал ему руку.

— Всегда знал, что вы не слепой, мой мальчик.

Люк поднял брови:

— Столько лет наблюдая меня, это можно было бы предположить.

Сквайр рассмеялся и принялся расспрашивать Люка о его собаках. У него с Люком было много общих интересов и обязательств, связанных со здешней охотой; Амелия не удивилась, когда их разговор принял это направление.

Скучать ей не пришлось. Перед постоялым двором остановился экипаж; дверца отворилась, и три молодые леди вышли из него, оправили юбки и раскрыли зонтики от солнца. Их мать, спустившись не так торопливо, присоединилась к ним.


Это было только начало. В течение часа, вот так, стоя на лужайке, Амелия оказалась представленной большей части соседей. Или, точнее, представленной заново, потому что она была знакома со всеми и раньше. Благодаря множеству домашних приемов, на которых она побывала в Калвертон-Чейзе, она была лучше знакома с большинством здешних дворян, чем с обитателями деревень.

Все они радостно приветствовали ее, старое знакомство облегчало ситуацию, и матроны с искренним радушием приглашали ее на чай.

Когда импровизированное собрание наконец-то рассосалось и они с Люком вернулись к своим лошадям и сели в седла, чтобы ехать домой, Амелия заметила, что взгляд Люка задержался на ней.

— Все прошло даже легче, чем я ожидала.

Он помешкал; какая-то мысль, а скорее, соображение мелькнуло в его темных глазах, и он хлестнул своего жеребца.

— Пожалуй. Но нам лучше поторопиться.

— Почему? Ты проголодался?

— Умираю с голоду, — выдавил он, глядя на нее.

Она оказалась настолько своя, что это его пугало. Она ладила с прислугой, она была под стать его жизни — под стать ему. Подходила, как ключ к замку.

Этого он не предвидел — как это вообще может быть? Ему никогда не приходило в голову, что семейная жизнь — их семейная жизнь — может оказаться такой.


Они завтракали; между ними уже почти установилось спокойное товарищество. Они уже знали, что нравится или не нравится каждому из них, приспособились к привычкам друг друга. Хотя они и не знали друг друга полностью — и это незнание порождало некую напряженность, некую неуверенность в старой семейной дружбе, превратившейся в брак, — все же эта непринужденность, эта легкость, простое и приятное взаимопонимание… облегчали им жизнь.

Ему казалось, что он попал в водоворот, слишком добрый, чтобы быть настоящим.

Он отодвинулся от стола.

— Мне нужно проведать собак.

— Я пойду с тобой, — проговорила она. — Ты это серьезно сказал — насчет щенка?

Поднявшись, он обогнул стол и помог ей встать.

— Конечно. — Щенок-чемпион будет заменой свадебному подарку, пока он не сможет подарить ей что-то стоящее — ожерелье и серьги, подходящие к обручальному кольцу с бриллиантами и жемчугом. Он заказал их, но подарить не мог, пока не признается ей. Она встала, он предложил ей руку.

— Уверен, ты не откажешь, когда потребуется, отпускать его в свору.

— Ты хочешь сказать — травить зверя? Но ведь собаки любят это делать, да?

— Если чемпиону не дать травить зверя, когда он чует запах, это может его убить.

Она продолжала выспрашивать его об уходе за собаками, а в псарне тут же направилась к маленькому загону. Ее щенок был опять первым; Люк, остановившийся поговорить с Сагденом, видел, как она взяла его на руки и заворковала.

Амелия держала щенка, который, похоже, был очень доволен оказаться в ее объятиях, и разговаривала с ним. Когда Люк наконец подошел к ней, она обернулась.

— Ты говорил, что я могу дать ему имя.

Люк почесал щенку лобик.

— Можешь, но он должен иметь подходящее имя для регистрации, такое, какого у нас еще не было. — Он кивнул в сторону конторы в конце здания. — У Сагдена есть книга записей — попроси показать ее тебе. Нужно убедиться, что это имя раньше не употреблялось.

Она кивнула.

Люк присел на корточки, погладил Красотку, посмотрел остальных щенков и встал.

— Мне нужно заняться кое-какими делами — я буду у себя в кабинете. Проверь все с Сагденом, но твой щенок и остальные могут, наверное, побыть немного на дворе.

— Чтобы поиграть?

— А что еще делают щенки? — усмехнулся он и вышел. Когда Люк уже не мог ее слышать, она прошептала:

— Галахад. — Король Артур никогда не производил на Люка особого впечатления, так что не мог использовать это имя раньше.

Галахадом, как известно, звали одного из рыцарей короля Артура.


Он сидел в кабинете уже минут двадцать, изучая отчеты о капиталовложениях, потом встал, чтобы взять бухгалтерскую книгу в другом конце комнаты, — и увидел ее на лужайке, а у ног ее резвились щенки. Сагден и Красотка наблюдали за ними издали. Амелия, с развевающимися золотыми локонами, в синем платье, повторяющем синеву небес, была центром веселья, смеющаяся, понарошку борющаяся со щенками.

Щенки падали, спотыкаясь о ее ноги, путались в собственных лапах, подпрыгивали, ставили лапы на ее платье, дергали за подол — она, кажется, ничего не имела против.

Вскоре ее окликнул Сагден. Амелия махнула рукой, и он ушел; Красотка уткнула нос в лапы и закрыла глаза, уверенная, как и Сагден, что ее щенкам ничто не угрожает.

Держа книгу в руке, Люк колебался. Может быть…

Стук в дверь заставил его обернуться.

— Войдите.

Вошел Мактэвиш.

— Прибыли сметы, которые мы ожидали, милорд. Хотите просмотреть их сейчас?

Он хотел отказаться — хотел отложить в сторону всякие дела, пойти к своей молодой жене на лужайку и поиграть со щенками. Он провел все утро в ее обществе; мысль о том, что он с радостью провел бы с ней все время до вечера, была для него как откровение.

— Непременно. — Он указал Мактэвишу на стул перед письменным столом и с бухгалтерской книгой в руках вернулся на свое место у стола. — Сколько они просят?


Все было так просто. Все на удивление шло как по писаному.

Прошло два утра. Амелия лежала в постели, бессмысленно улыбаясь солнечным зайчикам, пляшущим на потолке. За окнами раскинулся небольшой водоем; с утра и в течение почти всего дня солнце отражалось в воде, наполняя их спальню мерцающим светом.

Их спальню — ее и Люка. Кровать, на которой она лежала, была кроватью, где они спали каждую ночь и каждое утро.

При воспоминании об этом она улыбнулась — ах эти ночи и утра! Только пять дней прошло с тех пор, как они обвенчались, но она чувствовала себя уверенной и спокойной. Так же как и в более широкой сфере — его хозяйство, его поместье и их соседи, — она чувствовала себя уверенно в новом положении леди Калвертон, во всех их совместных делах. Отношения между ними были именно такими, какими ей хотелось, точно тем, чего она мечтала достигнуть.

В качестве первого шага.

Она сделала этот первый шаг быстрее, чем ожидала. И теперь перед ней встал вопрос — встал гораздо раньше, чем ей представлялось, — что дальше? Она могла лежать и просто нежиться, упиваясь своими успехами, прежде чем приступить к следующей, гораздо более сложной стадии. Но ей уже двадцать три года, и ее нетерпение иметь такую семейную жизнь, о какой она мечтала, не ослабело. Она знала, чего хочет, — и ни на йоту меньше. Одной мысли об этом было достаточно, чтобы лишить ее покоя.

Было подспудное ощущение — не неудовлетворенности, но чего-то еще, чего не хватало их браку. И вставить на место это недостающее звено было непростым делом.

Она была уверена — оно здесь, оно рядом, оно уже существует. Она любит Люка, пусть пока она еще не призналась в этом ему. Но признаться в этом сейчас слишком рискованно — если он не отвечает ей взаимностью или если не хочет пока в этом признаваться, тогда ее признание создаст только неловкость. Хуже того — он может упереться и станет упрямо сопро тивляться этой мысли.

Но это и есть следующий шаг: она должна высказать любовь — она первая, он в ответ — открыто и, подняв свою вуаль, убедить его опустить свой щит. Ей нужно извлечь любовь оттуда, где та скрывается, неузнанная, под покровом их внешних отношений, и воткать ее в их жизнь, в их отношения так, чтобы она стала трепещущей частью целого.

Чтобы она одарила их своей силой и поддержкой.

Нужно убедить его, принудить его признать любовь и принять ее.

Но вот вопрос — как этого добиться? Как помочь такому человеку жить с любовью? С чувством, которого он больше всего хочет избежать?

Она хорошо знала, как люди, подобные Люку или ее кузенам, пытаются ускользнуть от любви. Ведь Люком нельзя манипулировать, и с самого начала она прекрасно понимала, что сражение, которое ждет ее впереди, будет самым трудным.

Какой же тактики ей следует придерживаться?

Лежа среди смятых простыней и разбросанных подушек, она размышляла над этим вопросом, рылась в воспоминаниях, во всем, что она узнала о нем за последнее время…

И вот план начал вычерчиваться — для воспитания Люка и достижения полного совершенства их союза нужно использовать единственный довод, к которому он готов прислушаться. Единственный язык, который наверняка привлечет его внимание.

Жестокий план. И даже коварный — он, конечно же, так решит. Но когда имеешь дело с таким человеком… говорят же, что в любви, как на войне, все средства хороши.

И эти дни предоставляют прекрасную возможность для осуществления этого плана, пока в доме они одни, нет ни родственников, ни друзей. Когда Минерва с сестрами Люка вернутся, начнутся визиты их многочисленной родни. Впрочем, до их приезда есть еще целых четыре дня.

Четыре дня, в течение которых она, уже укрепившись в своей новой роли, сможет вплотную заняться чем-то другим.

Своим мужем.


Люк вошел в столовую и увидел, что она пуста. Гонг, призывающий к ленчу, прозвенел несколько минут назад. Интересно, где же Амелия? Он подошел к своему месту и сел. Коттслоу только что налил ему стакан вина, когда в коридоре прозвучали шаги.

Шаги Амелии.

Люк устремил взгляд на дверь. С тех пор как он понял, что нужно ограничить себя, держать в узде свое постоянное желание находиться в ее обществе, все шло хорошо. Целыми днями она порхала по саду и дому, объезжала с ним верхом поместье и играла со щенками. Он видел, как с каждым днем она все больше погружается в повседневные дела, как и положено его жене.

А вот по ночам… она встречала его объятиями с открытой страстью, с таким откровенным желанием, что оно обжигало ему душу.

Шаги ее замерли, потом снова зазвучали, и она, появившись в дверях, взглянула на него и улыбнулась.

Он не удержался, окинул ее взглядом — с жадным наслаждением. Платье на ней было из такого тонкого муслина, что было бы прозрачно, если бы поверх него не была надета накидка из того же материала. Два кокетливых слоя — вот и все, что скрывало роскошные формы, которые теперь он так хорошо знал и без всяких усилий мог вызвать в своем воображении.